Последнее искушение Христа (др. перевод) - Казандзакис Никос - Страница 88

• Предыдущая
• 88/112
• Следующая

Протискиваясь между людьми, овцами, верблюдами, Иуда шел вперед, расчищая путь Иисусу. Они миновали укрепленные ворота города, спустились в долину Кедрона, пересекли ручей и вышли на дорогу к Вифании.

— Что он хотел от тебя? — спросил Иуда, судорожно хватая Иисуса за руку.

— Иуда, — помолчав, сказал Иисус, — я хочу доверить тебе страшную тайну.

Иуда склонил свою рыжую голову, рот у него раскрылся.

— Ты сильнее всех. Только ты и сможешь вынести это. Я никому из других учеников ничего не говорил и не скажу. Им не хватит сил.

Иуда вспыхнул от такой откровенности.

— Спасибо за доверие, рабби. Говори. Увидишь, тебе не придется жалеть об этом.

— Иуда, знаешь ли ты, почему я оставил любимую мною Галилею и пришел в Иерусалим?

— Да, — ответил Иуда. — Потому что здесь должно произойти то, что должно произойти.

— Верно, пламя Господа возгорится отсюда. Сон покинул меня. Я вскакиваю по ночам и смотрю на небо — не разверзлось ли оно, не спускается ли пламя? А с наступлением рассвета я спешу к Храму говорить, угрожать, пророчествовать и молить, чтобы низверглось пламя. Но напрасно звучит мой голос. Небеса остаются немыми и безмятежными над моей головой. И вот однажды… голос его оборвался. Иуда придвинулся ближе, чтобы расслышать, но до слуха его долетело лишь прерывистое дыхание да стук зубов.

— Говори! Говори! — взмолился Иуда.

Иисус вздохнул и продолжил:

— Однажды, когда я сидел один на вершине Голгофы, мне привиделся пророк Исайя. Нет-нет, не привиделся — явился передо мной во плоти стоящим на камнях Голгофы. В руках он держал сшитую и раздувшуюся козлиную шкуру, почти такую же, как у козла отпущения, которого я видел в пустыне. И на этой шкуре были выведены слова. «Читай!» — приказал он и растянул ее передо мной. Но как только я услышал голос, все исчезло — и пророк, и козлиная шкура, остались лишь слова в воздухе — черные буквы с красными заглавными. Иисус поднял глаза. Он побледнел и, схватив Иуду за плечи, обнял его. — Вот они! — прошептал он в ужасе. — Они снова здесь.

— Читай! — вздрогнул Иуда.

Трепеща, Иисус хриплым голосом начал читать. Буквы прыгали перед ним, словно дикие звери, — за каждой приходилось гнаться. То и дело утирая пот со лба, он читал.

— «Он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? Ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь».

Смертельно побледнев, Иисус умолк.

— Я не понимаю, — остановившись, промолвил Иуда и принялся большим пальцем ноги выковыривать из земли камень. — Кто эта овца, которую ведут на заклание? Кто должен быть казнен?

— Иуда, — медленно проговорил Иисус, — Иуда, брат, я должен быть казнен.

— Ты? — отпрянул Иуда. — Значит, ты не Мессия?

— Мессия.

— Не понимаю, — повторил Иуда, палец на его ноге уже сочился кровью.

— Поверь, Иуда. Так должно быть. Чтобы спасти мир, я должен добровольно умереть. Сначала я и сам не понимал этого. Господь впустую посылал мне знаки: то видения наяву, то сны ночью, то козлиный труп в пустыне, увешанный перечислениями людских грехов. А с тех пор, как я покинул материнский дом, за мной неотступно следует тень — то, как собака, плетется по пятам, то бежит впереди, указывая дорогу. Какую дорогу? К Кресту! — Иисус тоскливо вздохнул и оглянулся. За спиной горой белоснежных черепов высился Иерусалим, впереди — камни, серебристые оливы и темные кедры. Солнце, напитавшееся кровью, клонилось к закату.

Иуда стал в отчаянии рвать свою бороду. Он мечтал о другом Мессии, Мессии с мечом, Мессии, который криком своим поднимет всех мертвых из их могил в долине Иосафата, и они смешаются с живущими. Оживут не только люди, но и все павшие лошади и верблюды земли Иудейской. И одновременно в пешем и конном строю бросившись на римлян, они сомнут мучителей и повергнут в прах. А сам Мессия взойдет на престол Давида, и Вселенная, распростершись ниц, ляжет у его ног. Такого Мессию ждал Иуда Искариот. А теперь…

Он бросил на Иисуса злобный взгляд и прикусил язык, чтоб с него не сорвалось недоброе слово.

— Мужайся, Иуда, брат мой, — сжалившись над ним, ласково промолвил Иисус. — Я уже набрался мужества. Другого пути нет — дорога ведет туда.

— А потом? — спросил Иуда, уставившись на скалы.

— Я вернусь во всей своей славе — судить живых и мертвых.

— Когда?

— Многие из ныне живущих еще увидят меня.

— Идем! — промолвил Иуда, ускоряя шаг. Иисус, задыхаясь, поспешил за ним, стараясь не отставать. Солнце уже опускалось за горы Иудеи. Вдалеке, со стороны Мертвого моря, уже слышался вой проснувшихся шакалов.

Иуда, стеная, мчался вперед. Все рухнуло в его душе. Он не верил в необходимость смерти Иисуса — это казалось ему наихудшим путем. Воскресший Лазарь, казавшийся ему мертвее и отвратительнее всех мертвых, вызывал у него лишь приступ тошноты. Да и сам Мессия — выдержит ли он схватку со смертью?.. Нет! Нет! Нет! Иуда не верил в необходимость смерти.

Он обернулся. Он должен был возразить, бросить Иисусу суровые слова, горевшие у него на языке. Может, они заставят Иисуса одуматься и не идти путем добровольной гибели. Иуда раскрыл рот, но из него вырвался лишь крик ужаса — огромная тень в форме креста падала от фигуры Иисуса на землю.

— Смотри! — подняв палец, показал он.

— Тихо, Иуда, брат мой, — вздрогнул Иисус. — Не надо ничего говорить.

И так молча они начали подниматься к Вифании. Ноги Иисуса дрожали, и Иуда поддерживал его. Они не разговаривали. Нагнувшись, Иисус поднял теплый камень и сжал его в ладонях. Что это — камень или рука возлюбленного друга? Или прощальный привет расцветающей земли, очнувшейся после зимнего сна?

— Иуда, брат мой, не горюй! — промолвил он. — Взгляни, как зерно умирает, но прорастает в земле: Господь посылает дождь, земля набухает, и из жирной почвы поднимаются колосья, чтобы накормить людей. Если зерно не умрет, откуда возьмутся колосья? Так и Сын человеческий.

Но Иуда оставался неутешным. Молча поднимался он по склону. Солнце скрылось за горами, земля потемнела. В деревне уже трепетали первые огоньки лампад.

— Подумай о Лазаре… — промолвил Иисус. Но Иуда, вспомнив, почувствовал, как тошнота подкатывает к его горлу, и, отплевываясь, поспешил вперед.

Марфа зажгла лампаду, и Лазарь прикрыл лицо ладонью — свет все еще резал ему глаза. Петр позвал Матфея, и оба уселись под светильником. Старая Саломея нашла ворох черной шерсти и теперь пряла, размышляя о своих сыновьях. Боже милостивый, неужто ей никогда не суждено увидеть их во всем величии, с золотыми повязками на волосах, когда все Генисаретское озеро будет принадлежать им?..

Магдалина вышла из дома — учитель запаздывал. Мука ожидания так переполнила ее сердце, что, не в силах успокоиться, она вышла на дорогу в надежде встретить своего возлюбленного. Ученики, рассевшись во дворе, беспокойно поглядывали на калитку и молчали — злость после ссоры все еще кипела в них. В доме стояла тишина. Этого-то часа и ждал так долго Петр, сгоравший от любопытства взглянуть, что пишет мытарь в своем благовествовании. А после сегодняшней ссоры откладывать больше было нельзя: он должен был узнать, что написал о нем Матфей. Эти писаки — бесстыжий народ, и надо проследить, чтобы не стать посмешищем у потомков. А если Матфей и вправду рискнул написать что-нибудь не так, то он все швырнет в огонь — и перо его, и папирус. Да-да, прямо сегодня же вечером!.. И, заискивающе взяв мытаря за руку, Петр усадил его под лампаду.

• Предыдущая
• 88/112
• Следующая