Эмпириомонизм - Богданов Александр Александрович - Страница 101

Таким образом, перед нами две прогрессивно развивающиеся антагонистические тенденции. От всей суммы конкретных условий зависит перевес той или другой из них. Пока дифференциация технического процесса идет все дальше, можно в общем констатировать среди ряда колебаний перевес первой, дифференцирующей тенденции в жизни различных социальных групп. Но на определенной ступени развития, совпадающей с началом машинного производства, совершается поворот.

Из колоссального материала технического опыта, систематизированного наукою, вырабатываются общие технические приемы, такие технические формы, которые при незначительных вариациях частностей применимы в различных видах общественного труда. Сущность этого преобразования заключается в том, что между органами человека и орудиями, непосредственно действующими на материалы труда, выступает новое звено — механический аппарат; и отношение человека к внешней природе концентрируется в отношении к этому аппарату, к машине. А машины, отражая в своем устройстве результаты самого разностороннего, веками накопленного опыта, сведенного научным познанием к простейшим формам, машины гораздо более однородны и существенно сходны между собою, чем материалы и продукты их работы; и содержание технического опыта для людей, работающих с машинами, гораздо более сходно и однородно, чем для старых специалистов-ремесленников или рабочих мануфактур. Усовершенствование машин, ведущее мало-помалу к превращению всех их в «автоматические механизмы», усиливает эту тенденцию до неизвестного еще предела. «Специализация» как бы переходит с людей на машины; и не только происходит сближение «специальностей» по основному содержанию их технического опыта, но, кроме того, ослабевает связь между лицом и «специальностью»: переходы от одного занятия к другому становятся все легче. Так социальное развитие подрывает в конце концов социально-групповое деление, и для общества намечается путь к новой, высшей целостности[177].

Классовое деление общества и в своей основе, и в своем развитии, и в своих конечных результатах глубже, чем социально-групповое. В своей конечной фазе оно не сглаживается, незаметно притупляясь, как это последнее, но насильственно преодолевается в суровой борьбе и жестоких кризисах.

Различие в содержании опыта для «организатора» и «исполнителя» с самого начала разделения этих функций и качественное, и количественное. Но качественное различие опыта здесь не того типа, как в обыкновенной «специализации», а совершенно иного. Сапожник, кузнец, земледелец выполняют очень различные трудовые акты, но все эти акты лежат в одной жизненной плоскости, в сфере непосредственного воздействия со стороны человеческого организма на внесоциальную природу, непосредственной борьбы с нею, словом, в области технического процесса в самом полном и строгом значении этого слова. Не такова роль «организатора», направляющего и координирующего их труд, будет ли это патриарх родовой общины, или средневековый феодал, или рабовладелец античного мира, или предприниматель эпохи капитализма: он воздействует на природу через этих исполнителей, он не вступает с нею в непосредственную борьбу (поскольку он именно организатор, а не исполнитель), его труд не принадлежит к техническому процессу в такой мере и в таком смысле, как труд исполнителей. Для организатора непосредственный объект деятельности не природа вне-социальная, а другие люди; и орудие этой деятельности — не средства производства, а средства общения. Мы уже сравнивали организатора по его функции с идеологическими приспособлениями, и действительно, его социально-трудовая роль, при всей своей громадной важности, стоит в «косвенном» отношении к внешней природе, находится в области «идеологического процесса».

Организатор «обдумывает», составляя наиболее целесообразный план организуемых трудовых процессов, и «распоряжается», сообщая каждому исполнителю, что он должен делать, а затем «контролирует» работу, останавливая и ограничивая исполнителей там, где они уклоняются от этого плана. Как видим, его работа воспроизводит в зародышевом виде и в текучем состоянии все три основных типа идеологических форм, указанные нами выше. Все это глубоко отграничивает его функцию и, следовательно, содержание его опыта от исполнительской функции с ее «непосредственно-техническим» опытом.

С количественной стороны опыт организатора также отличается от опыта исполнителя большей широтою и полнотою, и эта разница тем значительнее, чем сильнее специализация исполнительского труда.

Наконец, степень организованности опыта в психике организатора должна быть для успешного выполнения его функции значительно выше, чем та, которая требуется для исполнителя, — различие, которое вместе с предыдущим выражают обыкновенно одним словом — «образованность». И действительно, «образованность» во все времена была специфическим отличием организаторских классов.

Итак, опыт более широкий и разносторонний, более организованный и в то же время менее непосредственно-трудовой, не основанный на прямой борьбе с внешней природой — таковы особенности организаторского существования.

Сама по себе широта и разносторонность опыта есть, конечно, в высшей степени благоприятное условие для пластичности и прогрессивности социального типа — богатый материал жизни дает много элементов и стимулов для развития. Организованность опыта может быть иногда благоприятным, иногда неблагоприятным условием в этом отношении — все зависит от формы, в какой организован опыт. Но решительно неблагоприятное значение имеет здесь третья характеристика организаторского типа — его не прямое отношение к трудовой борьбе с природою, его — большее или меньшее — отдаление от этой непосредственной борьбы, исходной точки всякого социального прогресса. Из этой особенности рождается глубокая консервативная тенденция; и она-то в большинстве случаев настолько сильно налагает свою печать на организаторское существование, что противоположная, прогрессивная тенденция бледнеет и исчезает перед нею.

Но это происходит только тогда, когда вся идеология данного организаторского класса уже вполне организовалась, развернувшись в определенную систему. Пока этого нет, пока идеология класса не завершилась, не систематизировалась от самых низших звеньев до последних высших, до тех пор интенсивно идет работа идеологического творчества, и консерватизм класса, не имея опоры в прочной группировке норм и идей, остается скрытым. Вот почему в молодых организаторских классах, какую бы эпоху мы ни взяли, так много жизни и движения — прямая противоположность тому, что наблюдается в позднейшей фазе, когда эти классы уже «организовали» жизнь в пределах своего мировоззрения и интересов[178].

Во всяком случае, самое направление развития организаторского класса не может быть тожественно с направлением развития класса, ему подчиненного: слишком значительно различие основной социальной функции того и другого, слишком значительно различие в содержании опыта и различие вытекающих из него стремлений, интересов.

Однако прежде чем перейти к выяснению сущности этого различия в направлениях классового развития и вытекающих из него результатов, нам надо несколько конкретизировать самое понятие «организаторского класса».

Я уже указал, что организаторская функция сама по себе еще не обусловливает «классового бытия» и классовой отдельности, что «класс» возникает только вместе с идеологической обособленностью организаторов и исполнителей. Теперь я прибавлю, что организаторский класс обыкновенно складывается и становится классом раньше, чем «исполнительский», нередко у первого уже имеется определенное миропонимание и выработанная система норм, организующих его жизнь и ограждающих его интересы, тогда как второй остается аморфной социальной массою, для которой организаторская идеология есть внешняя, угнетающая сила, а собственной идеологии нет или есть только зародышевые комбинации. Рабовладельцы античного мира были настоящим классом, а рабам так и не удалось никогда возвыситься до степени класса.