Эволюция духа. От Моисея до постмодернизма (СИ) - Воин Александр Миронович - Страница 41

Конечно, можно заподозрить Блаватскую и Бизант в сознательном искажении смысла Учения Христа, подобно тому, как в предыдущей части мы заподозрили в этом Корея в отношении Учения Моисея. Но в общем, притчевый стиль способствует тому, что и при искреннем желании понять правильно читающий все равно легко может ошибиться. Возьмем, например, известную притчу о блудном сыне. Тут без всякого злого умысла на первый взгляд кажется, что притча учит: кающийся грешник лучше праведника. И до подобного вывода дотолковывались многие и многие, о чем свидетельствует русская пословица: "Не согрешишь, не покаешься". Но как будет показано, Иисус имел здесь в виду другое.

Кроме того, правильное понимание Учения Иисуса осложняется также фактором, который имел место и в случае Учения Моисея. А именно конкретностью истины, обусловленностью ее обстоятельствами. Мы помним, что даже "не убий" и "не укради", обусловлены обстоятельствами. Вообще говоря, "не убий", но в каких-то обстоятельствах (у Моисея в отношении убийцы совершившего преднамеренное убийство, в современном уголовном кодексе - при оправданной самозащите) можно или даже нужно убить. Обусловленность обстоятельствами относится к любым истинам, включая физические законы и теории. Но хотя сам факт обусловленности любой истины обстоятельствами был отмечен и в замечательной форме выражен еще Соломоном ("Есть время разбрасывать камни и время собирать камни...) и лет так тысячи через три в лаконичной форме повторен Марксом ("Всякая истина конкретна"), признание сего факта не решает и весьма мало облегает задачу применимости конкретной истины в конкретных обстоятельствах. Мы видели, какие фокусы вытворяли евреи, применяя относительно простые истины Моисеева Учения в конкретной действительности в эпоху Судей, т.е. до Соломона. Но и после того, как узнали от Соломона про конкретность истины (в эпоху Царей), дело не пошло много лучше. Проблема эта и сегодня в общем виде не решена и порождает немало явлений весьма судьбоносных для современного человечества. Прежде всего это кризис истины, как таковой, начавшейся в 20-м веке и продолжающийся и поныне, кризис выражающийся в релятивизации истины вплоть до утверждений об отсутствии объективной истины, также как и способов ее установления и обоснования, отсутствии ее даже в науке, даже в самой рациональной из наук физике. Вот как, например, об этом пишет философ П.Фейерабенд:

"Не существует никакого научного метода; не имеется никакой простой процедуры или множества правил, которые лежат в основе какого-либо исследования и гарантируют, что оно является научным и тем самым заслуживает доверия"

(Feyerabend P. "Science in a free society", London, New York, 1978).

С релятивизацией истины, как таковой, очень связана и релятивизация моральной истины, из чего, естественно, вытекает просто отрицание морали. Если "не убий" становится относительно, т.е. можно и убить, причем вне всякой связи с обстоятельствами, то зачем вообще провозглашать этот постулат, точно также как и другие.

Попытки релятивизации истины существовали всегда. По крайней мере, они прослеживаются с тех времен, как существует наука, философия и монотеистическая религия. Но мощный кризис истины 20-го века был обусловлен тем, что самая рациональная из наук - физика столкнулась с парадоксами радикального изменения своих понятий и выводов при переходе от одной фундаментальной теории к другой (пространство и время абсолютны у Ньютона и относительны у Эйнштейна) и не смогла их рационально объяснить. На этой почве и возник целый ряд релятивистских философских направлений, начиная с философского релятивизма и кончая пост позитивизмом, некоторые из которых поныне доминируют в западной философии. Как я показал в моей теории познания ("Неорационализм", Киев 1992) и цикле статей по Единому методу обоснования ("Философские исследования", Москва, _ 3, 2000, _ 1, 2001, _ 2, 2002) правильное истолкование упомянутых парадоксов (снимающее проблему и саму парадоксальность) связано с правильным пониманием условий применения соответствующих теорий, границ их применяемости или, что то же, их пресловутой конкретности. То же обстоятельство, что до сих пор это никем не было сделано (несмотря на всю важность задачи), показывает насколь нетривиальна задача установления границ или обстоятельств применимости конкретной истины.

К этому следует добавить, что это задача становится тем сложнее, чем более сложен объект исследуется. Что же касается духа, как объекта исследования, то сам создатель теории относительности Эйнштейн говорил, что человек, который создает теорию относительности для сферы человеческих отношений (в которых дух играет главенствующую речь) будет гениальнее его. Отсюда видно, насколь возрастает трудность понимания конкретности истины, когда речь идет о тех истинах, которым учит Христос.

Вот относительно простой пример:

"Тогда приходят к Нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся?

И сказал им Иисус: могут ли поститься сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься".

(Мат. 9, 14,15)

Пример относительно прост, потому что здесь Иисус не дает новую истину-постулат, а устанавливает границу истины, данной уже раньше Моисеем - требования поститься в определенные дни. Но и в этом относительно простом случае нельзя понимать Иисуса слишком буквально. Речь не о том, что пост можно отменить из-за свадьбы или приезда важного гостя. Смысл поста - духовный, чтобы люди отвлеклись от забот о теле и подумали о надличном. Еще до Христа было понято евреями, что духовное важней материального. Но Иисус имеет здесь в виду, что и в сфере духа есть система предпочтительности, подобная той, что, как мы уже выяснили, есть между моральными заповедями. Он имеет в виду, что присутствие Его - Сына Божия, гораздо более важное духовное событие для Его учеников, чем пост. Земные же женихи поста не отменяют.

А вот другой пример. В упоминавшейся уже притче о фарисее и мытаре есть такая фраза - постулат Иисуса:

"... всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится"

(Лук. 18.14)

Абсолютное, без учета границ применимости понимание этой фразы (особенно второй ее части) привело к таким уродливым явлениям христианской жизни, как культ юродивых и юродствующих на Руси, как тот тип христиан, которых Ницше в "Так говорил Заратустра", называет "последний человек".

Как нужно понимать в данном случае Иисуса Христа, а также во многих других подобных, я буду рассматривать в следующей главе, когда перейду непосредственно к Его Учению.

Ко всему этому надо добавить, что, как и в Моисеевом Учении, здесь играет роль то обстоятельство, что бесконечная мудрость Бога не может быть уложена в рамки никакого конечного текста. Мало того, как говорит Иоанн:

"Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг. Аминь".

(Иоанн 23.25)

Поскольку дела Иисуса есть также часть Его Учения, а из слов Его, как мы уже поняли, тоже много чего не было записано, то немалая часть Его Учения не дошла до нас. А всякое сокращение усложняет понимание.

И, наконец, на каждом из Евангелий лежит печать личности его автора. Особенно это касается Евангелий от Луки и от Иоанна. Лука - врач и в силу своей профессии способен более других Евангелистов и мыслить и излагать рационально, логично, понятно. И именно из его Евангелия разъясняются многие неясные в других Евангелиях места. Он же, не считая сокращенной по сравнению с Матфеем Нагорной проповеди, наиболее полно излагает вербальное Учение Христа (и потому его Евангелия и самое большое).

Иоанн же - натура поэтическая и со склонностью к мистике. Его Евангелие наиболее впечатляет художественной силой изложения. Но у него более чем у других сказывается недостаток школы мышления, и он не заботится о противоречивости своего текста и о том, как его будут воспринимать читатели. Поэтому именно от Евангелия от Иоанна (а также от его Апокалипсиса) произошло в дальнейшем наибольшее число криво толкований Учения Христа.