Дневники св. Николая Японского. Том ΙI - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич - Страница 79

Для сокращения расходов икон — после Благовещения — остановить производство. Но закрыть ли Хакодатскую школу?

После Собора оставить Нумабе секретарем, но сделать из него еще учителя, то есть читать письма самому под его руководством.

Савабе может также отсутствовать из деятельности Церкви, ибо отсутствуют все, находящиеся в отлучке или же умершие (для Собора).

С Анатолием водиться, что в крапиву ер садиться, — непременно обстреляешься, — хоть и облегчишься в некотором смысле.

12/24 июня 1884. Вторник.

В речи: Я рассердился на шесть катихизаторов? Но как же иначе? Спаситель даже и муци употребил, когда должно, показав этим нам, что есть место для сильной строгости и гнева.

13/25 июня 1884. Среда.

Стараться, как можно, обойтись кротостью с врагами Церкви на Соборе, — и тогда они, несомненно, будут побеждены. Насчет Савабе прямо заявить, что я готов обнять его, лишь бы он «сознался в проступке и пообещался не повторять его», — насчет других — что я не знаю, из–за чего мечутся? Вскую шаташеся!

Ужели эта <…> на дьявола меня победить гневом моим? Господи, помоги, потому что прямо видно — дело дьявола — а с ним мы слабы бороться — Ты, Господи, Сам помоги и укрепи на бронь!

14/26 июня 1884. Четверг.

(К речи, при объяснении внизу). Вы все — мои дети. Смотрите на слова мои не как на отчет пред вами, а как на слова научения вам. Вам было бы худо, если бы я потерял власть и авторитет отца, — тогда вы были бы овцы без пастыря. Но… успокойтесь, я не чувствую себя в положении обвиняемого, а в положении — вразумляющего заблуждших и предупреждающего других от заблуждения.

(Однако же и беспокоит меня еще эта неурядица в Церкви, поднятая, видимо, работой дьявола! Ни о чем другом не думается. Чрез это–то познается сокровище «мира», данное Спасителем).

16/28 июня 1884. Суббота.

Если Савабе будут просить христиане к себе, сказать: «Упросите о. Павла обещаться слушаться вперед Епископа, а также ничего по Церкви не предпринимать без моего ведома, тогда я с охотою соглашусь на вашу просьбу».

Странно: еще нет пятидесяти лет, а считаешь себя каким–то отпетым, совсем бесполезным в жизни, — в тягость себе и другим. Да и не теперь это, а давно уже, еще когда пять лет тому назад был в Петербурге, и прежде того — я ощущал это. Что это? Ужель многие так? Не все же, конечно, — но ужель многие? Или я хуже всех и взаправду, — урод какой–то? Если урод, то значит я не виноват. Если не урод — тоже, — стало натурально человеку чувствовать себя ничтожеством и лишним в мире. Но так ли по совести? Не понимаю! На совести нет ничего особенно преступного, но скверно на душе, — жить не хочется! Что за чепуха! Что за мерзость от жизни? И для чего я родился? Но ведь так и все спросят! Что за ирония! И что за не вылазный круг! Точно белка в колесе!

А все это значит, — что не следует горячиться и по поводу нынешней неурядицы в Церкви, а махнуть рукой и спокойно делать что нужно по обстоятельствам. Сердце же не прикладывать — сердце устранить, иначе непременно выйдет, что рассердишься и напортишь все. Итак — быть бездушным или равнодушным; зевком отвечать на гнев и горяченье с той стороны. — А какие мерзавцы. Школы возмущают, христиан всей Японии хотят смутить! Невольно кровь возмутится при виде этой мерзости. Но укроти меня, Боже!

Анатолий располагает чрез два года проситься в отпуск о совсем отсюда. Не писать о нем — ни слова, ни слова, ни слова — никому; не удерживать ни намеком; пусть уходит, коли хочет; дрянь с рук! Нравственная кляча какая–то. Ужель все славяне таковы? А он — румын, не русский. — Брат его, вероятно, останется по связи с Японией чрез женитьбу; пусть не захочет, не упрашивать ни словом.

Господи, следующие три недели важны — пока Собор окончится! Дай мне, Господи, удержать язык свой от зла! Дай, Господи, не сказать ничего гневного, неблагоразумного, лишнего! Не дай, Господи, подать повод врагам основаться на небе!

Положиться же наконец на Ниицума. Бог, видимо, готовит в нем орудие для себя здесь. Если есть Савабе, Анатолий и прочие, то есть же Ниицума, ревнитель пылкий, самоотверженный.

Да разве Христос обещал нам что–либо другое, кроме Креста в сей жизни! Итак — что же смущаться и робеть! Робеют больше всего моей гневливости. Боже, воздержи меня от нее! А как я слаб сим пороком! Без волнения не могу видеть и говорить с «немирными»; даже ученики Семинарии, вроде Кониси, мутят меня до отвращения — говорить и то волнения — иметь какое дело с ними! — Боже, дай мне равнодушие и хладнокровие!

Всегда доселе больше всего беспокоила и беспокоит меня гневливость моя, — вот самый страшный вред мой и Церкви! Во мне он сидит — этот враг мой и Церкви! Боже, дай мне победить его! Без Божией помощи ничего не могу поделать! Еще и в прошлом году страшил меня сей враг. А ныне, если не воздержаться, что будет? Боже, обереги! Надену на себя образок — чувственно имеющий напоминать от удержания языка от зла и сердце от волнений гнева.

17/29 июня 1884. Воскресенье.

Утром Анна принесла письмо в Женскую школу — возмутительное — от безымянного из теперешних врагов Церкви; советуют бежать из школы, чтобы–де избежать — бляда — кто заявит–де, что хотят скорей замуж. — Экие мерзавцы!

На Соборе в первый день речь: все идет вперед. Только одна Церковь отстала. Причина — священник — дурно управлял катихизаторами, — и не захотел исправить свою ошибку, когда ему Епископ заметил о ней. Так один человек иногда, — расстроившись внутри, может большой вред сделать. Это истинно печальней, чем умереть. Каждый год по причине смерти мы не видели между собою одного из наших сотрудников; теперь тоже не видим; еще больше вреда, чем от смерти. Но будем надеяться, что с Божьей помощью наш больной поправится. А теперь возьмем себе урок — что смирение должно полагать в основание Церкви. Наш брат, быть может, потому, что он древнейший христианин здесь, уклонился от сего правила. — Потому враг и попутал его. Будем помнить страшный пример Иуды и будем слушаться, и тем не отлучать себя от благости Божьей.

На второй день, когда будет уясняемо, кто служит Церкви, прямо сказать, что вот теперь больше десяти катихизаторов нет из прежних — именно по самоволию, потому — пусть дают обещание служить Церкви только те, кто имеет в виду год служить, не уклоняясь на своем месте и прямо исполняя свои обязанности. Лучше теперь отказаться, чем потом уклоняться от службы и смущать других и подвергать себя большему ответу и пред Богом, и пред людьми.

Насчет речи на Соборе нужно будет посоветоваться с о. Ниицума и Оогоем.

Сегодня из Асикага покорное письмо. Да не западня ли для о. Ниицума? Печатей нет.

20 июня/2 июля 1884. Среда.

(Был экзамен в Женской школе — прескучившая материя, — все молча, пиша, — до тошноты скучно!)

Вчера был первый экзамен в Семинарии. Завтра, 3–го числа, — будет второй и последний, а 4–го — в Женской школе — последний.

Из нынешней неурядицы в Семинарии должно выйти то благо, что Семинария должна быть построена и сделаться почти закрытым заведением, чтобы предохранить учеников от растления, вроде нынешнего, от Савабе отца и сына. О. Владимиру написать о сем и просить, чтобы достал средств на построение Семинарии.

Держался спокойно, со властию пред временем Собора и на Соборе. В этом — польза Церкви. Показать — скуку, или гнев, или унылость, подумают, что неуверен в правоте своего пути, и внутри расстройство последует.

С Савабе не заигрывать до Собора и не говорить о нем; захочет служить Церкви, пусть покается, а нет — пусть не служит, и значит как будто его нет вовсе; его единомышленников тоже.

В будущем году на экзамен в Женскую школу непременно запасать в карман газету, чтобы избежать эту омерзительную скуку, какую сегодня чувствовал везде день при молчаливом испытании. И так часто [?] нет; хоть бы расположили молчаливые экзамены вперемежку с устными! В будущем году надоумить Аоку. А для молчаливых все–таки в кармане газету иметь.