Чучело-2, или Игра мотыльков - Железников Владимир Карпович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/57
• Следующая

— Сколько осталось?

Та отвечает, не поворачивая головы, сквозь зубы:

— Минута… Приготовились!

Чувствую, как напрягается ее спина. Она включает мотор. Начинается. Мотоцикл дрожит. Глазастая еще подгазовывает, дрожь передается всему телу. Хватаюсь за Глазастую левой рукой, козырек падает, ничего не вижу.

— Черт! — слышу Глазастую. — Он не один!

Лихорадочно поднимаю козырек, вижу Судакова с двумя мальчишками. Вспоминаю: у него же два сына! Каждый держит его за руку. Пугаюсь: как же я буду отдавать ему сверток, когда у него обе руки заняты? Хочу сказать об этом Глазастой, но наш мотоцикл отчаянно ревет и летит вперед. Я резко заваливаюсь набок, хватаюсь обеими руками за Глазастую, чтобы удержаться на сиденье — козырек падает, теперь я опять ничего не вижу, но, хотя я и ослепшая, соображаю, что выронила сверток!

— Стой! Стой! — ору, стучу по спине Глазастой. Она тормозит. — Сверток! — ору, спрыгиваю на дорогу и бросаюсь обратно.

Вижу, какой-то мальчишка вырывается от матери, подхватывает сверток и несет мне. Подбегает, видит мой разрисованный шлем, бросает сверток — и наутек. Поднимаю сверток, бегу обратно к Глазастой. А Судаков маячит впереди, приближается к трамвайной остановке. Понимаю: надо торопиться. Сажусь, хватаюсь за Глазастую, козырек падает, еду как в танке. Мотоцикл ревет, срываясь с места, летит почти по воздуху. Совсем ничего не соображаю, думаю: «Главное, не упасть и не выронить сверток!»

Мотоцикл словно одолевает препятствие и резко останавливается. Глазастая бьет меня локтем в бок, выхватывает у меня сверток. Какое-то время, еще не понимая, что происходит, я пытаюсь удержать сверток и не отдаю ей. Но она все же вырывает. Поднимаю козырек. Вижу: мы стоим на тротуаре перед растерянным Судаковым, его сыновья что-то орут и тыкают в нас пальцами, а он сам держит наш сверток.

В следующую секунду мотоцикл снова рвет с места, и снова весь мир для меня пропадает, я держусь за Глазастую двумя руками, чтобы не упасть.

Глазастая останавливается около моего дома, снимает с меня шлем, вешает его себе на пояс. Я стою, низко опустив голову. «Ну, — думаю, — сейчас она мне врежет!»

— Завтра в три, — говорит, — у тебя. Передай Каланче и Ромашке.

— Думаешь, Ромашка придет после вчерашнего?

— Придет. А куда она денется? Деньги-то у нас. — Погазовала, махнула рукой и уехала.

И ни слова о том, как я чуть все не испортила. На следующий день сижу жду девчонок. Настроение получше: все-таки отдали деньги Судаку, Костику это на пользу. У меня теперь из-за Костиных дел напряженка, я взвинченная, моторная. И девчонок жду с тяжелым сердцем. Ромашка опять будет собачиться из-за денег — дались они ей! Господи, когда это все кончится?

Звонок в дверь, бросаюсь открывать, от нервности никак не могу отпереть замок. Воплю: «Девчонки, счас!» Толкаю дверь, а передо мной, вместо Каланчи и Ромашки, — Попугай собственной персоной. Балдею. Он улыбается, а я нет. Думаю: «Что еще случилось?» Этот неспроста пожаловал.

— Не ожидала? — спрашивает. — В комнату можно пройти?

— Проходите, — отвечаю. Наперед знаю, что он от Судакова, но спрашиваю: — Что случилось?

Про себя думаю: «Если будет еще требовать денег, не дам».

Он усаживается, оглядывается:

— Ты одна?

— Одна, — отвечаю.

— Ну, тогда можно к делу.

Лезет в карман и достает оттуда наш сверток, тот самый, который мы вчера утром с Глазастой отдали Судакову.

«Ну, — думаю, — дела!» А сама смотрю на сверток, точно вижу его впервые. Делаю круглые глаза.

— Узнаёшь? — спрашивает.

— Что — узнаю? — продолжаю прикидываться.

— Вижу, что узнаёшь… Поэтому буду краток. — Он разворачивает сверток, передо мной рассыпаются сотенные бумажки. — Судаков возвращает вам деньги. Сказал, что и без денег не собирается выдавать Самурая. Так что принимай деньги обратно и дай мне в этом расписку.

— Какие деньги, какую расписку? Не понимаю. — И отталкиваю деньги от себя. В голове путаница, не знаю, как поступить, помню только, что Глазастая велела мне от всего отказываться.

— Ну, если деньги не твои, — говорит Попугай, — то адью! — Сгребает сотенные и встает.

— Нет, — говорю, — не уходите. Может, деньги и не мои, но я знаю чьи.

— А чьи? — спрашивает.

— Чьи — не скажу! Но передать их хозяину могу.

— А расписку напишешь?

— Напишу, — говорю. Про себя думаю: «Господи, хоть бы девчонки пришли!» — Только я никогда расписок не писала.

— Это дело поправимое, — говорит, — тащи бумагу и ручку.

Притаскиваю тетрадь, сажусь, жду. Он диктует:

— «Я, Смирнова, подтверждаю настоящим заявлением…» Ты пиши, пиши, — торопит он.

— А я пишу, — отвечаю, а сама медленно вывожу буквы и все думаю: «Где же они?»

Он продолжает диктовать:

— «…что Федоров Петр Егорович вернул мне три тысячи рублей по поручению гражданина Судакова. В чем и расписываюсь — 3. Смирнова».

Он вырывает листок, читает его, потом заставляет меня расписаться и прячет мою расписку в карман. Я начинаю собирать деньги, но он меня останавливает.

— Подожди, — говорит, — я пересчитаю их на твоих глазах. Деньги любят счет.

Попугай пересчитывает деньги медленно, а я его не тороплю. «Пусть, — думаю, — считает». Отсчитывает одну тысячу, я тоже с ним вместе считаю, подвигает ко мне, потом так же вторую, а третью пересчитывает и прячет себе в карман.

— Вы что?! — ору. — Берете чужие деньги?!

— За тяжелую работу, — говорит. — И за молчание. По вашей вине я стал соучастником. Вот за это я и беру. Скажи спасибо, что мало. Нынче что это за деньги? А я своей репутацией рискую.

— А расписку?! — ору. — Я вам дала расписку на три тысячи! Верните, — говорю, — мою расписку.

— Так я же тебе принес три тысячи, — нахально отвечает. — А тысячу ты мне отдала за работу. Вот так. — И идет к двери.

Я цепляюсь за него, падаю, волочусь по полу, кричу:

— Подождите, так нельзя! Деньги чужие! Мы же не воры!

А он отрывается, отпихивается, пинает меня ногой, открывает дверь и исчезает.

Плюхаюсь на пол около двери, совсем очумелая. Заткнуть бы уши, завязать глаза и спрятаться под кровать, чтобы никто не нашел. Плачу. Потом вдруг думаю: «А чего я плачу?…» Забываю, что произошло, помню, что-то случилось, а что — не вспоминается. Голова тяжелая, еле ее удерживаю, и спать охота. Тут раздается звонок. Встаю, открываю — передо мной Глазастая, да не одна, а с Джимми. Он прыгает на меня, визжит от радости, тыкается в щеку холодным носом и облизывает. Язык у него влажный, мягкий. Хохочу, обнимаю его. И вдруг меня прошибает, вспоминаю все.

— Глазастая! — ору в ужасе.

— Что случилось?!

Язык у меня заплетается, буквы наскакивают одна на другую, получается абракадабра.

— Попуукрты…

Глазастая пялится на меня, ни черта не просекает.

— Тихо, тихо, — просит ласково. — Говори медленно… По слогам. Ты же у меня умная, хорошая.

Смотрю на нее, но не могу выдавить ни слова.

— Ну давай. — Глазастая обнимает меня. — Ну давай, ты же умеешь по слогам.

— По-пу-гай… у-крал… у нас… ты-ся-чу рублей! — Эти слова доходят до меня, и я продолжаю по слогам, все рассказываю Глазастой.

Она молчит, смотрит куда-то в сторону и молчит.

— Ты почему не удивляешься? — спрашиваю.

— А я готова к любой подлости, — отвечает. — Меня не удивишь. — Потом цедит: — Подонок отпетый! Козел пьяный!.. — Обрыв. Она снова замолкает. Губы крепко сжаты, глаза колючие, приказывает: — Джимми!

И мы вылетаем. Улица у нас тупиковая, дом стоит последним, так что Попугая нам легко догнать. Бежим втроем — Глазастая первая, за нею Джимми, потом я. От бега мне делается жарко, и я снова становлюсь нормальной, как все. Мне не страшно, я прикрыта Глазастой, плевать я хотела на Попугая. «Попугай — мразь, подонок! — шепчу. — Козел двуногий!» Чувствую, что зверею, готова на драку.

• Предыдущая
• 29/57
• Следующая