Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия - Страница 98

• Предыдущая
• 98/166
• Следующая

Адам и Джозеф, расположившись в будуаре перед спальней, в которой оставили Софью, ужинали, теми скудными припасами, что удалось обнаружить.

- Вот уж когда пожалеешь, что твоего Войтека больше нет, - тихо заметил Джозеф, наливая вино в чайную чашку с отколотой ручкой. – Этот умел раздобыть все, что нужно и даже сверх того.

Адам кивнул головой, соглашаясь с его словами:

- Ежели бы не Войтек, не сидеть мне здесь с тобой.

Во время последнего боя, того самого, когда Адама ранили, его денщик, добродушный деревенский парень по имени Войтек, пытаясь помочь своему барину выбраться из самой гущи сражения, жизнью поплатился за свою преданность.

- По-моему твоя птичка очнулась, - прислушиваясь к звукам, доносящимся из спальни, иронично усмехнулся Зелинский.

Поднявшись с кресла с порванной обивкой, Чартинский, тихо ступая, подошел к двери и прислушался.

- Так и есть, - вздохнул Адам.

Приоткрыв дверь, он заглянул в комнату. Софья, сгорбившись, сидела на полу и раскачивалась из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в спутанные пепельные локоны.

- София, - тихо окликнул он ее, но она не обернулась на звук его голоса, только замерла на месте.

Прикрыв за собой двери, Чартинский вошел.

- София, мне право жаль, что так вышло, - тихо заговорил он, опускаясь на корточки подле нее.

Резко развернувшись, Софи уставилась ему в лицо полубезумным взглядом, губы ее шевелились, но при этом она не издала ни звука. Неожиданно сильно, она оттолкнула его, и Адам завалился на спину. Болью отозвалось простреленное плечо. Вскочив на ноги, Софья заметалась по комнате. Она хватала все, что попадалось ей под руку, и швыряла в Чартинского. К ее огорчению, не один из ее бросков не достиг своей цели, Адам ловко уворачивался от брошенных в него предметов. В очередной раз, увернувшись от летевшей в него щетки для волос, Чартинский бросился к Софье и, перехватив ее руку, торопливо заговорил:

- Софья Михайловна, опомнитесь. Мне жаль вашего брата, но вам надобно о себе подумать.

Софья вырвалась из его рук, ей хотелось закричать на него, но слова не шли с языка. Горло стиснуло какой-то неведомой силой. «Господи, отчего я не могу говорить?» - со страхом глядя на него, думала она.

На шум из соседней комнаты явился Джозеф. Встав в дверях, плечом к косяку, Зелинский невозмутимо оглядел учиненный ею погром.

- Madame, cela ne Vous aidera pas. Si Vous n'arrкtez pas de faire du bruit, je serai obligй de les apprivoiser, de Vous d'une maniиre que peu probable que Vous aimez. (Мадам, это ва м не поможет. Если вы не перестанете шуметь, буду вынужден усмирить ва с тем способом, что вряд ли ва м понравится), - равнодушно произнес он.

- Не смей касаться ее, - процедил Адам.

Оттолкнувшись от косяка, Джозеф в несколько шагов преодолел расстояние, отделявшее его от Софьи. Взяв двумя пальцами ее за подбородок, Зелинский осмотрел опухшую щеку и разбитую губу, заглянув в горящие бешенством глаза, он усмехнулся:

- Сдается мне, mon ami, ваша пассия доставит нам еще немало хлопот. Зря вы меня не послушали.

- Послушайте, Зелинский, - теряя самообладание, заговорил Адам, - отныне это мои заботы и вас они не касаются.

Пожав плечами, Джозеф вышел из комнаты. Адам повернулся к застывшей, как изваяние Софье:

- София, я не могу отпустить вас сейчас.

Софи удрученно вздохнула и присела на развороченную кровать.

- Отчего вы молчите? – тихо спросил Адам, останавливаясь напротив нее и пытаясь поймать ее взгляд. – Скажите же хоть что-нибудь.

Софья развела руками. Невыносимо хотелось заплакать, но ей претило обнаружить свою слабость перед ним. Она вновь попыталась заговорить, но губы ее шевелились беззвучно. Отвернувшись от Чартинского, она со всей силы ударила кулаком по подушке. Адам вышел и вернулся спустя несколько минут с прибором для письма и бумагой, что нашел на дамском бюро в будуаре. Взяв из его рук перо, Софья поспешно обмакнула его в чернила и вывела на листе несколько неровных строк:

«Более всего на свете мне бы хотелось сказать вам, как я вас ненавижу, но я не могу».

Пробежав глазами эти строки, Чартинский тяжело вздохнул.

- Мне было бы легче, ежели вы бы мне это в лицо сказали.

Софи опустила глаза.

- Вы голодны? – поинтересовался Адам. – Впрочем, что я спрашиваю. Конечно, голодны. Сутки минули уж. Думаю, мне не стоит просить вас разделить с нами скромный ужин.

Софья отвернулась от него, давая понять, что не намерена делить трапезу со своими похитителями.

- Иного я и не ожидал, - пробормотал Адам, исчезая за дверью.

Под недовольным взглядом Джозефа Чартинский наполнил тарелку тем, что им удалось раздобыть: кусок черствого хлеба, кусок куриной грудки и немного квашеной капусты, из кадушки, что была найдена в кладовой за кухней. Курицу, которая каким-то чудом уцелела в курятнике и не разделила участь прочих своих товарок, утром поймал Зелинский, он же ее и приготовил, потому как Адам оказался и вовсе к тому не способен. Налив вина в свою чашку, Адам отправился обратно в спальню. Поставив на стол скудный ужин, Чартинский поспешно ретировался.

Софья долго не решалась притронуться к еде, но невыносимое чувство голода, что терзало ее с тех самых пор, как она очнулась, заглушило в ней и гордость, и стыд. Оглянувшись на двери, она с жадностью набросилась на еду. Запила жесткое пересушенное мясо кислым вином, съела хлеб до самой последней крошки. Голова ее потяжелела, и ее начало клонить ко сну. Забравшись с ногами на постель, она свернулась клубком и прикрыла глаза. Мысли нескончаемым медленным потоком тягучие и ленивые, тревожили ее сознание. В одночасье она потеряла все: брата, свободу, и кто знает, чем обернется для нее этот плен. Чем больше она думала о том, тем безрадостней ей представлялось ее дальнейшее существование. За стеной о чем-то тихо говорили Чартинский с рыжим поляком. Она не могла разобрать слов, да ей и не хотелось сейчас, думать о том.

Глава 29

Джозеф разлил по чашкам остатки вина и, заглянув в пустую бутылку, грустно вздохнул:

- Скажите Чартинский, вы видимо, считаете меня жестоким человеком? А меж тем эта жестокость не что иное, как проявление благоразумия.

- И все равно я не понимаю, зачем вам понадобилось стрелять в этого мальчишку? Вы могли просто сбить его с ног и обезоружить, - отозвался Адам, уставившись неподвижным взглядом на пламя единственной свечи.

- Ну, допустим, я бы отобрал у него пистолет, до того, как он успел бы кого-нибудь из нас подстрелить, для меня предпочтительнее, разумеется, что это были вы, Чартинский, и что далее? Прикажете взять его с собой, как и его сестрицу? Отпустить его – все равно, что объявить на всю округу о нашем с вами здесь присутствии.

Адам промолчал в ответ. В словах Зелинского была немалая доля здравого смысла, и возразить ему было нечего. Но все же, в последнее время то восхищение, которое он испытывал, стараясь во всем подражать Джозефу, сменилось едва ли не страхом. Чартинского все чаще стали посещать мысли, что ежели, Джозефу по каким-либо причинам станет не нужно присутствие компаньона подле его персоны, он, не задумываясь, избавиться от него. Да, Зелинский вызывал все больше опасений, но, тем не менее, именно ему было подвластно вытащить их из той передряги, в которой они оказались. Под маской бывалого вояки, кутилы и записного дамского угодника скрывался изощренный ум, сильная воля и твердый характер.

- Я тут думал на досуге, о том, что пора выбираться из сего гостеприимного дома, - будто угадав мысли Чартинского, вновь заговорил Джозеф. - Это даже на руку нам, что madame вдруг чудесным образом лишилась дара речи.

Адам удивленно глянул на своего vis-а-vis. Заметив интерес в глазах собеседника, Зелинский продолжил свою мысль:

- Днем я обошел усадьбу. В каретном сарае имеется дорожный экипаж, плохонький, конечно, но вполне пригодный для путешествия. У нас в наличии четыре лошади. Разумеется, это верховые лошади и в упряжи ходить непривычные, но мы можем их обменять на ближайшей почтовой станции. Вы могли бы изобразить супруга хворой madame, везущего свою благоверную на воды в Пятигорье, ну а мне достанется роль вашего слуги.

• Предыдущая
• 98/166
• Следующая