Исповедь Дракулы - Артамонова Елена Вадимовна - Страница 41

• Предыдущая
• 41/103
• Следующая

Отложив перо, я пробежал глазами написанное и остался не слишком доволен – краткое изложение мыслей могло показаться недостаточно изысканным по стилю. Наверное, даже когда протрубят трубы Страшного суда, дипломаты не сумеют обойтись без пустых фраз и высокопарных рассуждений. Вот и мне, прежде чем просить конкретную помощь, следовало более пространно и отвлеченно обрисовать свое положение:

«Вы должны подумать… Когда князь является сильным и храбрым, тогда он сможет сделать мир, как он пожелает. Если он, однако, лишен силы, более сильный сможет завоевать его и диктовать ему, что захочет. Вот почему этим письмом просим вас с любовью… послать для нас и ради вас без задержки 200, или 100, или 50 выбранных мужчин, не позже, чем воскресенье, которое немедленно следует. Когда турки увидят венгерскую армию, они смягчат их требования, и мы сможем разговаривать с ними о том, что нам больше подходит…»

Мне было почти смешно. Рассуждая о власти и силе, новоявленный князь просил всего-навсего пятьдесят человек, чтобы с их помощью попытаться продемонстрировать султану поддержку могущественного европейского соседа. Увы! Таково было реальное положение дел…

Отложив одно послание, я вновь вернулся к неотправленному письму, написанному мной в самом начале сентября. В нем трансильванским саксонцам предлагались условия нового договора, регулировавшего отношения между Валахией и Брашовом. Обещанные купцам торговые привилегии на территории княжества могли склонить чашу весов в мою пользу, но все же союза с одной только Трансильванией было недостаточно. Несмотря на свою кажущуюся независимость, саксонцы ориентировались на Венгрию, и для успешного ведения дел мне надлежало заручиться поддержкой короля Ласло Постума. Смерть Хуньяди полностью изменила политическую ситуацию в королевстве, однако я все еще считался венгерским кандидатом на трон Валахии, и теперь, заполучив престол, мне следовало незамедлительно присягнуть на верность монарху, а заодно сообщить о своей лояльности королю горожанам Брашова. Ради поддержания дружеских отношений с саксонцами и венграми приходилось жертвовать многим и прежде всего отношениями с Лидией. Ласло Постум еще полгода назад требовал от меня перехода в католичество, и теперь настало время на словах подтвердить отречение от православной церкви. Только на словах! Я ни при каких обстоятельствах не собирался принимать католическую веру, до бесконечности оттягивая крещение, однако венгры должны были надеяться, что рано или поздно я примкну к их церкви. В подобной ситуации брак с Лидией не представлялся возможным. Любимая женщина должна была ждать. Позже.

Все придет позже… Когда я укреплюсь на престоле, то назову ее своей законной женой. А пока… Человек без армии и денег не имел возможности вести самостоятельную политику, и ему приходилось играть по чужим правилам.

Огромный город распластался под низким недобрым небом. Черные копья минаретов вонзались в небесный свод, причиняя ему страдания. В воздухе пахло морем. Этот сырой запах раздражал ноздри, – здесь все было чужим и враждебным, а сам огромный город казался разлагающимся трупом, выброшенным волной на сушу. Ветер и вода обнажили его остов, но кое-где еще остались лохмотья плоти, позволявшие догадаться, каким был мертвец при жизни.

Сбылась детская мечта, – я впервые оказался в Константинополе, однако эта поездка принесла только горечь разочарования. Реальность разрушила давние грезы, святой город находился под пятой неверных, а я прибыл в него, трепеща от едва скрываемого страха. Впрочем, отчаянно боялась и вся моя небольшая свита – князь «привилегированной провинции» должен был лично отдавать султану дань, однако никаких гарантий безопасности для османских вассалов не существовало и шансы вернуться домой были не так уж велики. Особенно малы оказались они у меня. Сейчас Валахия покорилась султану, но что бы я ни делал, как бы ни доказывал свою лояльность, Мехмед все равно видел на престоле страны другого человека. Этим человеком был мой брат Раду. Даже если бы я действительно желал сближения с Османской империей, до тех пор, пока Раду претендовал на власть, у меня не оставалось надежды завоевать доверие султана. Моя смерть была бы легким решением многих проблем. Это понимали все сопровождавшие меня люди, и даже бесстрашный Драгомир, которого я назначил начальником личной охраны, посерьезнел и перестал отпускать бесконечные шуточки, коими обычно тешил своих спутников.

Всю дорогу я изводил себя мрачными прогнозами, мало спал и много думал о смерти, но, вступив в поверженный город, неожиданно излечился от страхов за собственную жизнь, – слишком тягостное зрелище производило место, еще недавно гордо именовавшееся святым градом Константина. Слишком сильный гнев вызывало увиденное.

– Говорят, еще при Константине город пришел в запустение, и многие его кварталы пустовали, – негромко произнес ехавший рядом Драгомир. – А потом – жестокий штурм, резня, три дня на разграбление…

– Все как обычно, – неохотно откликнулся я, ибо не был расположен вступать в беседу. – Но прежде этот город оставил Бог. Потому и случилась беда.

– Почему? Почему святой город остался без божественного покровительства?

– Борьба группировок за власть. Торгаши, для которых золото – бог. Демагогия, словоблудие и слабость. Слабость духа. Византия пала задолго до того, как Мехмед с мечом в руке пришел под стены Константинополя. Этот жирный кусок пирога все равно бы достался победителю. Не османам, так кому-то другому, – тем же венецианцам… Всякому, кто пожелал бы его взять. Когда угаснет в душе божественный свет, никакие храмы не смогут поддержать веру.

Злость клокотала в груди. Глядя на огромный купол святой Софии, я испытывал не скорбь, не благоговейный трепет перед великой святыней, а неприязнь к тем, кто позволил своим преступным бездействием осквернить святую землю. Валахия была далеко от центра мира, но и к нам доходили слухи об интригах византийского двора, о бесконечных смутах и раздорах, из-за которых сгнила изнутри великая империя. В городе не осталось и тени божественного, а величественные храмы символизировали только суетность людских надежд.

– Не золотой блеск икон, а сталь мечей защитит веру. Безжалостного врага не остановить молитвой – его надо уничтожать его же методами, не брезгуя ничем в достижении цели, вот о чем забыли святоши, думая, будто молитвы и философские рассуждения оградят их от бед. Здесь все давным-давно сгнило, обратилось в прах, Драгомир. Только тот, кто находится далеко отсюда, может верить в святость этого места.

Давая понять, что разговор окончен, я пришпорил коня, оставил позади и охрану, и обозы, продвигавшиеся по улицам полуразрушенного, так и не пришедшего в себя после событий четырехлетней давности города, ныне считавшегося столицей Османской империи.

Война против неверных будет прекращена лишь тогда, когда те дадут откуп своей рукой, будучи униженными, – так предписывал Коран, и османы строго следовали этому предписанию. Кровь вскипала в жилах от рассказов о том, что во время посещения храма султан уселся в алтаре на епископском месте, а новый патриарх, утвержденный самим Мехмедом, стоя давал объяснения о христианской вере. Если так себя вел глава православной церкви, о чем после этого можно было говорить в отношении остальных византийцев?! Очень многие ученые греки поспешили устроиться на службу к султану, другие бежали из страны, укрывшись в итальянских землях, но никто не посмел вступить в борьбу с захватчиками. Сделать вид, что прошлое забыто, предать память погибших, идти в услужение к врагу в надежде получить объедки с хозяйского стола, – такой оказалась жизненная позиция трусов, слабых духом людей, боявшихся заглянуть в лицо смерти. Правила устанавливали победители – побежденные вынуждены были подчиняться или… Или ждать своего часа, кровавого часа справедливого, жестокого возмездия.

• Предыдущая
• 41/103
• Следующая