Щегол - Тартт Донна - Страница 164
- Предыдущая
- 164/204
- Следующая
Анна де Лармессин, крестная Китси, устроила нашу вечеринку в частном клубе, где даже Хоби ни разу не бывал, хоть и знал о нем все: про его историю (вековую), про его архитекторов (выдающихся), про членов клуба (знаменитых, в диапазоне от Аарона Берра до Уортонов).
– Говорят, интерьер там – чуть ли не лучший во всем Нью-Йорке образчик раннего греческого Возрождения, – с искренним восторгом сообщил нам Хоби. – Лестницы, каминные полки… Интересно, пустят ли нас в читальню? Лепнина, говорят, подлинная, глаз не оторвать.
– А сколько будет гостей? – спросила Пиппа. Ей пришлось сходить в “Моргану ле Фей” и купить себе платье, потому что ничего нарядного у нее с собой не было.
– Сотни две.
Из этого числа моих гостей было человек пятнадцать (это вместе с Пиппой, Хоби, мистером Брайсгердлом и миссис Дефрез), человек сто – у Китси, а остальных, по ее словам, даже она не знала.
– И мэр будет, – сказал Хоби. – И оба сенатора. И Альберт, князь Монако, верно ведь?
– Князя Альберта они пригласили. Очень сомневаюсь, что он придет.
– А, ну тогда соберемся узким кругом. По-семейному.
– Слушай, ну я просто приходил и делал, что велят.
Анна де Лармессин перехватила командование свадьбой из-за, как она выразилась, “кризиса”, вызванного безразличием миссис Барбур. Это Анна де Лармессин выторговала нам нужную церковь и нужного священника, это Анна де Лармессин будет корпеть над (впечатляющим) списком гостей и (невероятно заковыристыми) схемами рассадки, и это ее слово будет решающим при выборе всего остального: от подушечки для колец до свадебного торта. Это Анна де Лармессин ухитрилась заполучить платье от “правильного” модельера, это она предложила для медового месяца свой дом на Сен-Барте, это ей Китси названивала по любому вопросу (а вопросы возникали по много раз на дню), и это она, как пошутил Тодди, безо всяких колебаний назначила себя свадебным обергруппенфюрером. Но – и в этом был весь комизм, вся дикость ситуации – Анна де Лармессин была от меня в таком ужасе, что само мое присутствие с трудом выносила. Совсем не такого мужа хотела она для своей крестницы. Даже имя у меня было слишком вульгарным, чтоб его произносить. “А что думает жених?” “И как скоро жених предоставит мне список своих гостей?” Ясно ведь, брак с таким, как я (торговцем мебелью!), был участью – более или менее – сродни смерти, поэтому-то все было обставлено с такой пышностью, с такой театральностью, с мрачным ритуальным настроем, словно Китси была какой-нибудь позабытой шумерской царевной, которую обрядят в дорогие одежды и после пира, под звуки бубнов, в толпе прислужниц, во всем великолепии – препроводят в царство теней.
Я рассудил, что на вечеринке мне в общем-то незачем быть в здравом уме, а потому как следует вмазал перед выходом и одну экстренную оксиконтинку запрятал в карман своего лучшего костюма от “Тернбулла и Ассера” – так, на всякий случай.
Клуб оказался красивым, и я злился, что в сутолоке нельзя было толком разглядеть все архитектурные детали, все висевшие рамой к раме портреты – а там были прямо настоящие шедевры – и редкие книги на полках. Бархатистые красные бутоны, рождественские гирлянды из бальзамической пихты – это что, на елке настоящие свечи? Я стоял на лестнице, как в тумане, и мне не хотелось ни приветствовать гостей, ни разговаривать с ними, мне вообще тут и быть-то не хотелось…
Кто-то тронул меня за рукав.
– Что такое? – спросила Пиппа.
– Что? – Я не мог заставить себя посмотреть ей в глаза.
– Ты такой грустный.
– Я и грущу, – ответил я, но не знал, услышала она или нет, я и сам себя не услышал, потому что как раз в этот момент Хоби понял, что мы отстали, и стал протискиваться к нам назад через толпу, крича:
– А, вот вы где!
– Давай-ка, займись гостями, – он беззлобно, по-отцовски подтолкнул меня в бок, – а то тебя все обыскались.
В толпе незнакомцев только они с Пиппой и были по-настоящему интересной, необычной парой: она – в невесомом зеленом платье, с прозрачно-кисейными рукавами – похожа на эльфа, он – такой славный, такой элегантный в темно-синем двубортном пиджаке, в прекраснейших старых ботинках от “Пил энд Ко”.
– Я… – Я обреченно заоглядывался.
– За нас не переживай. Попозже найдемся.
– Ладно, – сказал я, собравшись с духом.
Я оставил их возле гардеробной – они разглядывали висевший там портрет Джона Адамса и ждали, пока миссис Дефрез сдаст свою норковую шубу, а сам отправился толкаться по переполненным залам, да только из всех гостей я признал одну миссис Барбур, а встречаться с ней у меня пока сил не было, но проскользнуть мимо я не успел, она меня заметила и ухватила за рукав. Она стояла в дверях, держа бокал джина с лаймом, а ее осаждал прыткий желчного вида старикан, у него было суровое красное лицо и суровый звонкий голос, а возле ушей торчали клочки седых волос.
– Ах, Медора, – говорил он, покачиваясь на ногах – с носка на пятку. – По-прежнему бесконечно нас радует. Милая наша старушечка. Настоящий уникум, аж дух захватывает. Ей ведь скоро девяносто! Она, конечно, из самых что ни на есть коренных ньюйоркцев, о чем она всем то и дело напоминает – ох, ты бы ее видела, с санитарами она – огонь, – тут он расщедрился на снисходительный смешок, – ох, дорогая, это, конечно, ужасно, но смех да и только, уж ты, мне кажется, посмеялась бы… они теперь перестали нанимать санитаров-афроамериканцев, ведь так теперь говорят? Афроамериканцев? Потому что Медора уж слишком нежные чувства питает к, скажем так, патуа, который она слышала в молодости. Особенно, когда ее пытаются усмирить или выкупать. Как на нее находит, так она, говорят, та еще драчунья! За одним афроамериканским медбратом с кочергой носилась. Ха-ха-ха! Ну, понимаешь… не приведи господь. Наверное, можно сказать, что она, Медора-то, принадлежит еще к тому поколению, про которое снят мюзикл “Хижина на небесах”. И у отца ее, кстати, было родовое поместье в Виргинии – в округе Гучланд, что ли? Просто образцовый брак по расчету. А вот из сына – с ним-то ты знакома, верно? – из сына толком ничего и не вышло, скажи ведь? Все выпивка. Да и дочь – тоже. Не создана для общества. Это еще, конечно, мягко сказано. Очень полная. У нее кошачий паноптикум – ну, понимаешь, что я имею в виду. И брат Медоры, Оуэн – Оуэн был таким славным, славным парнем, умер от сердечного приступа в раздевалке “Атлетического клуба”… во время интимного моментика в раздевалке “Атлетического клуба”, знаешь ли… он, конечно, миляга был, Оуэн-то, но какой-то неприкаянный, помер, как мне кажется, так себя и не найдя.
– Тео! – Я пытался бочком протиснуться мимо, но миссис Барбур вдруг протянула мне руку, так, наверное, человек, застрявший в горящем автомобиле, из последних сил цепляется за руку спасателя. – Тео, я хочу представить тебя Хэвистоку Ирвингу.
Хэвисток Ирвинг уставился на меня с цепким – и, как мне показалось, не совсем доброжелательным – интересом.
– Теодор Декер?
– Боюсь, что так, – удивившись, ответил я.
– Ясно. – Мне все меньше нравился этот его взгляд. – Удивлены, что я вас знаю? Так, видите ли, я знаком с вашим уважаемым партнером, мистером Хобартом. И знавал также вашего уважаемого предшественника, мистера Блэквелла.
– Надо же, – ответил я подчеркнуто сухо.
Если ты антиквар, то с такими вот пакостными старичками сталкиваешься ежедневно, поэтому миссис Барбур, которая так и держала меня за руку, стиснула ее еще сильнее.
– Хэвисток – прямой потомок Вашингтона Ирвинга, – услужливо подсказала она. – Пишет его биографию.
– Как интересно.
– Да, весьма интересно, – безмятежно отозвался Хэвисток. – Хотя нынешние ученые его не слишком-то жалуют. Они его маргинализовали, – сказал он, радуясь, что ввернул такое словечко. – Не совсем американский, мол, голос, говорят ученые. Уж очень коспомолитичный, слишком уж европейский. Ну а чего еще можно было ожидать, коли Ирвинг вобрал в себя многое от Стила и Аддисона. Но как бы там ни было, а мой прославленный предок, несомненно, одобрил бы мои каждодневные труды.
- Предыдущая
- 164/204
- Следующая
