Первый дон - Пьюзо Марио - Страница 64

• Предыдущая
• 64/87
• Следующая

Ночами она не могла уснуть, а днем кружила по комнатам, не в силах обрести покой. Тени страха и неуверенности в себе накрыли ее. Она чувствовала, что теряет остатки веры. Сомнения охватывали ее. Она лишалась точки опоры.

– Что со мной происходит? – спрашивала она у Санчии в те дни, когда ужас и отчаяние охватывали душу. Целыми днями она не поднималась с кровати, горюя по Альфонсо. Боялась за свой рассудок.

Санчия сидела рядом, гладила по волосам, целовала щеки.

– Ты начинаешь понимать, что являешься пешкой в игре твоего отца, – объясняла она невестке. – Как и победы Чезаре, ты служишь утверждению позиций семьи Борджа. С этим трудно смириться.

– Но папа не таков, – пробовала протестовать Лукреция. – Его всегда заботило мое счастье.

– Всегда? – с издевкой спросила Санчия. – Что-то я не замечала, чтобы твой отец, он же Святейший Папа, пытался кого-то осчастливить. Но ты должна перебороть отчаяние, набраться сил. Потому что ты нужна твоим детям.

– А твой отец добр? – спросила Лукреция. – Он относится к тебе с уважением?

Санчия покачала головой.

– Теперь я не вижу с его стороны ни доброты, ни жестокости, потому что после вторжения французов он заболел, некоторые говорят, сошел с ума, однако мне кажется, что он стал добрее. В Неаполе его держат в башне фамильного дворца, и вся семья заботится о нем. Если он пугается, то начинает кричать: «Я слышу Францию. Деревья и скалы зовут Францию». Но при всем его безумии, думаю, он добрее твоего отца. Потому что, когда он был здоров, он не задействовал меня в своих интригах. Я жила своей жизнью, а он был мне только отцом. Но моя любовь никогда не была столь большой, чтобы смениться жестоким разочарованием.

Лукреция снова расплакалась, но не могла не признать, что рассуждения Санчии были не лишены логики.

Свернувшись калачиком под одеялами, она попыталась разобраться, в чем и как изменился ее отец.

Ее отец говорил, что Бог милосердный и веселый, но Святейший Папа представлял Бога, который наказывал и часто творил жестокости. Ее сердце учащенно забилось, когда она решилась задать себе вопрос: «Как могло случиться, что столько зла совершается во имя добра, во имя Господа?»

Именно тогда она наконец-то поставила под сомнение мудрость отца. Учили ли ее добру? Действительно ли ее отец является наместником Христа на Земле? Всегда ли мнение Папы совпадает с мнением Господа? Ей вдруг стало предельно ясно, что великодушный Бог, которого она носила в сердце, разительно отличался от карающего Бога, который шептал в ухо отца.

Не прошло и месяца после смерти Альфонсо, как Александр начал подыскивать Лукреции нового мужа. Кому-то он мог показаться бессердечным, но Александр думал о будущем, не хотел, чтобы в случае его смерти дочь осталась беззащитной вдовой, которой придется есть не с серебряных, а с глиняных тарелок.

Александр вызвал к себе Дуарте, чтобы обсудить возможных кандидатов.

– Что ты думаешь о Луи де Линьи? – спросил он. – Все-таки кузен короля Франции.

– Я не верю, что Лукреция согласится.

Папа послал письмо в Непи.

Лукреция ответила: «Я не буду жить во Франции».

Следующим Александр предложил Франциско Орсини, герцога Гравину.

Лукреция ответила: «У меня нет желания выходить замуж».

В следующем письме Папа поинтересовался ее резонами. Она ответила просто: «Всем моим мужьям уготована несчастливая судьба. Я не хочу еще больше обременять свою совесть».

Папа вновь вызвал Дуарте.

– С ней просто невозможно иметь дело. Такая злобная, раздражительная. Я же не буду жить вечно, а после моей смерти заботиться о ней будет только Чезаре.

– Она, похоже, неплохо ладит с Хофре, да и с Санчией тоже, – заметил Дуарте. – Ей нужно больше времени, чтобы отойти. Вызовите ее в Рим, и тогда у вас будет возможность попросить ее обдумать ваше предложение.

Она еще не забыла старого мужа, чтобы думать о новом, а Непи слишком далеко от Рима.

Недели текли медленно. Лукреция старалась справиться со свалившимся на нее горем, понять, ради чего жить.

Как– то поздним вечером, когда она лежала в постели и читала при свечах, в ее спальню заглянул Хофре, сел в кресло рядом с кроватью.

Светлые волосы он убрал под шапочку из зеленого бархата, глаза покраснели от недосыпания. В этот вечер он рано отправился спать, а потому Лукреция удивилась, увидев, что он полностью одет, словно собрался на прогулку. Но прежде чем успела задать вопрос, он заговорил, словно слова с силой срывало с его губ:

– Я стыжусь поступков, которые совершил. И за них сужу себя. Никакой Бог не сможет так меня судить. Я совершал поступки, за которые меня осудил бы наш отец…

Лукреция села, с опухшими от слез глазами.

– Что же ты сделал, маленький брат, если тебя может, осудить наш отец? Из нас четверых только тебя он оставлял в покое, и ты остался самым чистым.

Хофре смотрел на нее, и Лукреция видела идущую в нем внутреннюю борьбу. Он так давно хотел облегчить душу, а ей доверял больше всех.

– Я больше не могу носить в душе этот грех. Мне так тяжело…

Лукреция протянула руку, увидела, что глаза его переполнены смятением и чувством вины, поняла, что Хофре, скорее всего, еще более несчастен, чем она.

– Что же тебя тревожит?

– Ты будешь презирать меня, узнав правду. Если я расскажу об этом кому-либо, кроме тебя, жизнь моя будет кончена. Однако я боюсь, что сойду с ума, если не выговорюсь, и моя душа будет обречена на вечные муки. Этого я боюсь еще больше.

Лукреция ничего не могла понять.

– Что за ужасный грех заставляет тебя трепетать? – спросила она. – Ты можешь мне довериться. Я клянусь, что не причиню тебе вреда, ни одно сказанное тобой слово не покинет моих губ.

Хофре посмотрел на сестру, а потом выпалил:

– Нашего брата Хуана убил не Чезаре.

Лукреция быстро прижала пальцы к его губам.

– Больше ничего не говори, брат мой. Не произноси слов, которые я слышу своим сердцем, ибо я знаю тебя с той поры, как младенцем держала на руках. Но позволь спросить, что заставило тебя решиться на такое?

Хофре склонил голову на грудь сестры и зашептал, когда она нежно обняла его:

– Санчия. Моя душа связана с ее неведомыми мне узами. Без нее мне не жить.

Лукреция подумала об Альфонсо и поняла. Подумала о Чезаре. О том, как, должно быть, он мучился от любовных терзаний. Теперь она жалела всех тех, кто пострадал от любви, в тот момент она вдруг осознала, что любовь – более разрушительная сила, чем война.

Чезаре не мог продолжить объединение Романьи, не повидавшись с сестрой. Он хотел объясниться, попросить прощения, вернуть ее любовь.

Когда он прибыл в Непи, Санчия попыталась не пропустить его к Лукреции, но он отстранил ее и прошел в покои сестры.

Лукреция наигрывала на лютне какую-то простую мелодию. При виде Чезаре ее пальцы застыли на струнах, слова песни – на губах.

Он подбежал к ней, опустился перед ней на колено, опустил голову.

– Я проклял день, когда родился, причинив тебе такое горе. Я проклял этот день, когда понял, что люблю тебя больше жизни, но хотел увидеть тебя, прежде чем идти в бой, потому что без твоей любви никакая победа мне не мила.

Лукреция положила руку на его каштановые волосы, гладила их, пока он не поднял голову. Но ничего не сказала.

– Ты сможешь простить меня? – спросил он.

– А разве может быть иначе?

Его глаза наполнились слезами, ее – нет.

– Ты по-прежнему меня любишь больше всех на земле?

Она глубоко вдохнула, ответила после короткой паузы:

– Я люблю тебя, брат мой. Потому что ты не игрок в этой игре, а та же пешка, и я жалею нас обоих.

• Предыдущая
• 64/87
• Следующая