Кейн. Ветер ночи - Вагнер Карл Эдвард - Страница 11

Меч Кейна сверкнул над ее головой, веревка щелкнула, как тетива… и Сеси бессильно скатилась ему в руки. Кейн снял петлю с ее шеи и перерезал шнур на запястьях. Девушка повисла в его объятиях, с трудом ловя ртом воздух. Когда он коснулся ее тела в синяках и кровоподтеках, она застонала. Но слез по-прежнему не было в ее глазах.

— Мы можем взять их коней, — сказал он, кутая Сеси в плащ. Перед рассветом похолодало. — Немного задержимся — заберем то, что ты захочешь взять с собой. Война тут закончилась.

— Кто выиграл, Кейн?

— Я.

— Ты не выиграл. Ты только выжил.

— Это одно и то же.

— Победить — это нечто большее, чем выжить.

Вынося девушку из храма, Кейн кивнул в сторону мертвых:

— Их спроси. Или спроси меня… лет через сто…

Пульсирующие краски и вибрирующий стонущий звук слились, даруя неописуемое наслаждение. Но постепенно звуки теряли выразительность, затихали, отдалялись — зато вырвались на свободу световые картины. В ритме пения сирен вспыхивали и мерцали загадочные силуэты. Ослепительные краски и чарующие звуки пронизывали дрожью все тело Опироса. Нестерпимое блаженство накатывало волнами. Мало-помалу из пульсирующего хаоса цвета и звука начало вырисовываться нечто материальное. Поэт увидел сверкающие фигуры нагих красавиц, которые создавали совершенные узоры, передвигаясь в вибрирующем танце. Застыв вне времени и пространства, Опирос с восхищением следил за их безупречно прекрасными движениями и за красками, меняющимися, словно в калейдоскопе. Его сознание стремилось слиться с кружащейся, искрящейся мозаикой. Этот танец… От волшебства движений замирало дыхание, стихали отголоски боли и страха, поднимавшиеся из глубины сознания. Чуть размытые силуэты богинь — или, скорее, их отражения — нескончаемыми волнами проплывали в тумане пульсирующих красок.

Наконец Опирос понял: это всего лишь отражение одной богини — богини красоты, мерцающее во всех зеркалах Вселенной. Остро захотелось увидеть

ее истинный облик. Его душа устремилась через калейдоскоп узоров, и поэт отправился на поиски совершенства. Проходили часы — или мгновения? Неожиданно Опирос стал падать в центр непрестанно изменяющегося лабиринта, словно частичка звездной пыли, которая не в состоянии сопротивляться неодолимой силе притяжения черной дыры.

Его поиски закончились в центре пульсирующего светового водоворота. Тут его глазам предстала картина подлинной красоты. Он жадно вглядывался в величественное зрелище — фарфоровое тело богини безупречной формы, излучающее невероятный, неописуемый свет. Ее груди были подобны экзотическим плодам, руки сложены, будто для танцевального пируэта. И вот она увидела его. На пурпурных устах появилась улыбка, в фиалковых глазах — приглашение к танцу.

Болезненно яркие краски окружили их сияющей пряжей, словно паутиной. Богиня отступила к мягко колышущимся листьям папоротника, протягивая руки и приоткрыв алый рот. Опирос шагнул к ней, восхищенный лучезарным совершенством форм, живым огнем ее тела, волшебным теплом и бархатистостью кожи.

Улыбку на ее губах сменила гримаса боли — а может, свирепости. Дыхание стало напряженным, белоснежная грудь вздымалась, вторя ударам сердца, и вдруг ее тело лопнуло посредине, ребра выскочили наружу, как прорастающие стебли цветов, и заколыхались в такт звукам. Тонкие извивающиеся руки потянулись к Опиросу, словно побеги хищного растения. Улыбка богини сделалась еще шире; чудовищно длинный язык потянулся к его горлу. Поэт задрожал, с ужасом вырываясь из ее объятий, пытаясь высвободиться из кольца душащих рук. Ее ногти расцарапали ему лицо, острый, как игла, язык пробил горло, когда Опирос вцепился изо всех сил в ее бескостную шею, отчаянно сопротивляясь всепоглощающему экстазу смерти…

Неожиданно сон развеялся. Чувствуя, как стекает кровь с разодранного лица, Опирос оцепенел, уставившись на неподвижную девушку, горло которой он сжимал обеими руками. Тупо и бездумно стал он разжимать пальцы — один за другим. Синее лицо Сетеоль приобрело обычный цвет, когда ее окровавленные губы разжались и она глубоко вздохнула. Ее сердце трепетало под ладонью Опироса, хоть было не заметно, что она собирается прийти в себя. Испытывая неописуемое облегчение оттого, что девушка осталась жива, Опирос небрежно набросил простыню на ее неподвижное тело и встал, чтобы найти свою одежду. Комната тонула в наркотических испарениях… Пришлось присесть на минутку на край кровати, пока не прояснилось в голове и не перестали дрожать ноги.

Трудно было предугадать настроение его возлюбленной. «Лучше уйти до того, как она проснется», — подумал молодой аристократ. Одежда показалась ему чужой и странной. Натянув брюки и рубашку на свое поджарое тело, он не стал искать сандалии, а вышел из комнаты босиком. Вечер оказался теплым… только вот вечер какого дня?.. Этот новый наркотик оставил во рту сухость и горечь, разъел и выжег все мысли и воспоминания. Необходимо было хлебнуть пива и слегка развеяться…

Во дворце, построенном без всякого плана, было тихо и пусто. Может, Опирос сам отпустил слуг на ночь? В памяти поэта было чересчур много пробелов… Забрав из захламленного кабинета толстую пачку листов пергамента, спотыкающийся Опирос покинул дворец и нырнул во тьму Энсельеса, отправившись на поиски Кейна.

Тусклый свет сочился на влажную мостовую от входа в «Таверну Станчека». Клубы желтого дыма выплывали на улицу через прохудившуюся кожаную занавесь. Опирос нетвердой походкой пробирался по темной улице, обходя колдобины и выбоины. Перед глазами у него все еще плясали разноцветные пятна и искрящиеся линии, а из черных луж, как ему казалось, выглядывали чьи-то лица. Видимо, недавно прошел дождь, хотя сейчас ночное небо над Энсельесом было чистым и звездным. Таким чистым, как в тот осенний день, когда они с Сетеоль растворили в графине вина несколько зернышек наркотика. Интересно, сейчас все еще тот же самый день? Опирос утратил чувство времени, и лишь чувство голода подсказывало ему, что с тех пор, как он ел в последний раз, прошел уже немалый срок.

Из темного проулка по соседству с таверной неожиданно донеслись воинственные голоса и лязг оружия. Заслонившись фонарем, как щитом, Опирос стал нащупывать нож, однако чей-то голос приказал:

— Оставь его, Хеф. Не узнаешь, что ли, полоумного поэта?

Крадучись улочкой, Опирос раздумывал, кто его чуть не сцапал: грабители или городские стражники. Этот Хеф наверняка здесь чужой, раз не узнал Опироса — частого гостя «Таверны Станчека».

Над темным входом таверны не было никакой вывески, этот притон всегда называли именем расчетливого владельца. Компания, что собиралась там, хорошо знала сюда дорогу. Даже в столь беспокойном городе, как Энсельес, эта таверна снискала себе прескверную репутацию. Городская стража редко заглядывала в этот район. Ее начальник довольствовался ежемесячной данью и не собирался подвергать своих людей риску сложить голову в закоулках, где порядочного человека и днем с огнем трудно сыскать. Благонамеренные граждане посещали другие трактиры и таверны, охраняемые многочисленными солдатами Халброса — Серранты. Даже бывалые искатели приключений предпочитали посещать не столь мрачные злачные места — «Красного медведя», «Повешенного бандита», «Пса и леопарда», «Злого пса» или, на худой конец, «Ярдарма». «Таверна Станчека» считалась средоточием зла; сюда стекались худшие отбросы общества, преступники, а также люди, занимающиеся сомнительными делами…

Пачка листов пергамента запуталась в складках грязной занавеси. Наконец Опирос освободил ее и вошел, с трудом сохранив равновесие. Шестьдесят пар глаз уставились на него, несколько мгновений рассматривали его, а затем потеряли к нему всякий интерес. Поэт спустился по ветхим, выщербленным ступеням. Когда-то этот дом был городской резиденцией богатого купца. С тех времен остались только центральный зал с высоким сводчатым потолком и огибающая его дугообразная галерея, выполненная в совершенно ином архитектурном стиле. На середине зала кое-где еще можно было разглядеть замечательную мозаику, ныне грязную и затертую. Грубые, несуразные колонны подпирали накренившуюся галерею. Из зала можно было подняться наверх или спуститься в подвалы, наполовину засыпанные мусором и щебнем. В этих мрачных, полуразрушенных помещениях улаживались дела весьма сомнительного свойства. И хотя Опирос бывал там не раз, он с облегчением подумал, что сегодня ночью ему не нужно спускаться в темный подземный лабиринт.