Кейн. Ветер ночи - Вагнер Карл Эдвард - Страница 12

Кейна он заметил сразу. Тот сидел за угловым столом напротив входа, возле ведущей вниз лестницы. Опирос не колебался, несмотря на головокружение и слабое освещение. Этого массивного человека с квадратным туловищем, волосами цвета меди и короткой бородкой невозможно было не узнать. Кейн был не один. За столом рядом с ним сидели еще четверо, и трое из них имели определенно бандитские физиономии. Двое, судя по угрюмым чертам и неуклюжим повадкам, были родственниками и приставали к танцовщице, чтобы та станцевала для них. Третий, чье худощавое тело, казалось, состояло лишь из костей и напрягшихся мышц, внимательно наблюдал за человеком, сидящим за этим же столом. Последний, пятый, — незнакомец с суровым лицом, в одежде, запыленной от долгих странствий, — оживленно спорил о чем-то с Кейном.

Когда Опирос присел на краешек скамьи, Кейн и незнакомец как раз договорились о чем-то. Кейн кивнул своему сухопарому приятелю, тот, вынув тяжелый кошель, перебросил страннику. Незнакомец развязал шнурок и взглянул на золото, потом с довольным видом поднялся из-за стола. Кейн дал краткие указания трем своим товарищам. Незнакомец взял кошель и вместе с худощавым и парой здоровяков вышел из зала.

Опирос приветственно кивнул, когда они проходили мимо, и подсел поближе к Кейну. Покинутая своими поклонниками танцовщица беспокойно посмотрела на Опироса, но, не обнаружив в его глазах заинтересованности, шелестя шелковыми юбками и позванивая колокольчиками, с облегчением отошла прочь. Кейн сделал знак — мигом подбежала служанка. Она с глухим стуком поставила на стол кувшин и стала собирать пустую посуду. Когда она протянула руку к кружке Кейна, тот покачал головой и показал на ту, которой пользовался незнакомец. Девушка схватила ее, вытерла краем засаленного и рваного фартука, наполнила темным пивом из кувшина и придвинула к поэту. Опирос проглотил содержимое, пока служанка наполняла кружку Кейна, и вновь подставил ей свою кружку.

Холодные голубые глаза Кейна рассматривали оцарапанное лицо поэта, рот кривился в ироничной усмешке.

— Я рассчитывал увидеть . тебя прошлой ночью, — объявил он.

— А что случилось прошлой ночью?.. Я пробовал новый наркотик, — сказал Опирос.

— И вернулся отчитаться, — усмехнулся Кейн. — Почти подвиг — если Даматист приготовил порошок точно по формуле, которую я тебе дал.

Опирос небрежно положил кипу листов пергамента на обнаженный меч Кейна, лежавший поперек стола,

— Ну хоть не напрасные усилия?..

— Да нет, — ответил Опирос. Пиво, казалось, заглушило кошмарный гул у него в голове. — Было несколько интересных видений, кое-какие идеи, я тут записал наспех… Думаю, пригодятся для «Вихрей ночи», только вдохновения пока недостает… — Он порылся в своих листах. — У тебя есть немного времени… ты свободен сегодня ночью?

Кейн рассеянно соскребал ногтем коричневые пятна с черепа, вырезанного на рукояти меча.

— У меня нет дел, которыми не могли бы заняться мои люди. Ожидается скучная ночь — разве что тебе интересно будет понаблюдать, как Эберос спускает в кости десятилетний заработок. Утром Даматист обнаружит, что гол как сокол благодаря своему первому ученичку.

— Так я прочитаю тебе отрывок, — предложил Опирос. Он наморщил лоб, склоняясь над пергаментными листами, вертя их в руках, стараясь выбрать наилучшее освещение. — А, вот оно. Я немного развил фрагмент «Богов Тьмы», который ты мне подкинул.

— Никогда я такого не писал, — возразил Кейн.

— Это сделала Сетеоль в соответствии с твоими замечаниями, — пояснил Опирос. — Она хорошо чувствует рифму и размер.

— Звучит недурно, но рифма плохо сочетается со смыслом. Я думал, мы с тобой сходимся в том, что нужно стремиться к логичности образа без вмешательства рифмы. Стихотворный размер сам по себе уже достаточно назойлив…

— Я просто полагал, что ты захочешь услышать, как это можно сделать, — прервал его Опирос, оправдываясь. — Я убежден, стихотворение, которое можно петь, гораздо эффектней того, что хорошо читается, и во сто крат превосходит прозу. Поэзия — это выражение красоты, а красота — область эмоций. Чтобы по достоинству оценить прекрасное, его нужно воспринимать всеми органами чувств. Иначе публику не привлечешь. Понимаешь, Кейн, ты слишком рассудительно подходишь к воображению. Ты не способен отделить его от разума. У тебя вера в рациональное и чувственное восприятие неразделима.

— О Боже, сегодня ты чересчур глубокомыслен, — заметил Кейн. — Ты-то сам уверен в истинности своих прозрений? Наркотики и пиво — благодатная почва для пророчеств и философских построений, до которых никогда не додуматься на трезвую голову.

— Может быть, может быть, — парировал Опирос, — но порой наркотики и вино прокладывают путь истинам, скрытым за упорядоченными мыслями.

Он успокоился и начал перебирать листы пергамента.

Кейн примирительно скривился.

— Я бы хотел полностью услышать то, что ты написал, — попросил он. Кивнув проходящей мимо служанке, он забрал у нее кувшин и поставил его перед поэтом.

Опирос осторожно наполнил свою кружку и вновь склонился над густо исписанными листами. Читал он тихим голосом, время от времени смачивая горло пивом. Иногда Кейн прерывал его, чтобы поспорить о тонкостях стихосложения, и тогда Опирос, подумав, делал на полях пометки металлическим пером, которое макал в разлитое пиво и тер о кусочек сухих чернил. И снова он принимался за чтение.

Поэт уже давно оставил всякие попытки проникнуть в тайну, которая окутывала личность Кейна. Даже на такой простой вопрос, как возраст Кейна, невозможно было ответить. Он казался немногим старше тридцатилетнего Опироса. Однако внешность обманчива. Судя по всему, Кейн был намного старше. В общем, он был загадкой, ну а Опирос слишком высоко ценил его дружбу, чтобы задавать бестактные вопросы. Поэт принял тайну как неотъемлемое условие дружбы, хотя порой задумывался о мрачном прошлом этого таинственного человека.

Минуло уже больше года с тех пор, как они познакомились. Опирос блуждал в сумерках среди заросших лесом руин Старого Города. Столкнувшись с Кейном и почувствовав в незнакомце родственную душу, Опирос заговорил с ним. Кейн ответил на приветствие вежливо. В его речи слышался легкий акцент, и Опирос сразу же отметил убийственный холод в его голубых глазах. Они обменялись парой банальных замечаний о Старом Городе. Поэта поразило, как свободно и небрежно незнакомец рассуждает об истории Старого Города, о тайных знаниях прошлого. Кейн говорил о вещах, о которых поэт лишь смутно догадывался, хотя с жадностью собирал все сведения в этой области. Опирос перечислил несколько гипотез относительно того, почему жители покинули Старый Город два с лишним века тому назад, но Кейн лишь странно посмеивался в ответ. Больше удивленный, нежели обиженный таким поведением незнакомца, Опирос постарался поддержать беседу. Кейн отвечал уклончиво до Тех пор, пока Опирос не представился.

Кейн тут же выказал интерес к его творчеству и, уже не так рассеянно и сухо, предложил закрепить знакомство за столом в таверне.

Случайная встреча выросла в дружбу, и, общаясь с Кейном, Опирос познакомился с темными закоулками и тайными тропинками Энсельеса.

В суть дел Кейна в Энсельесе Опирос старался не вникать. Он чувствовал, что его новый знакомый ведет игру более тонкую, а не просто контролирует преступный мир. Это была еще одна тайна, окружавшая его нового друга наряду с глубокими познаниями в поэзии и истории чужих краев и былых веков.

Опирос очень ценил Кейна как критика. Его логичные, точные замечания не раз заставляли поэта менять целые куски своих сочинений. Горячие споры обычно затягивались до рассвета.