Океан безмолвия - Миллэй Катя - Страница 68

• Предыдущая
• 68/88
• Следующая

И это пугает.

– Я люблю поболтать, поэтому представим, что мы с тобой ведем беседу, – говорит Клэй, после школы рисуя меня на заднем крыльце своего дома. Я улыбаюсь, и он кричит, чтобы я вернула себе прежнее выражение лица, а это нелегко, и от его крика смех распирает меня еще сильнее.

– Естественно, сначала ты будешь пытать меня вопросами, связанными с моей сексуальной ориентацией; так все делают, – продолжает он, а сам рисует, и мне непонятно, как ему удается делать два дела сразу. Я, например, способна сосредоточиться только на чем-то одном, потому-то мне так трудно держать рот на замке. Молчание требует серьезной дисциплины. Ведь если ты можешь разговаривать, но не разговариваешь, тебе постоянно приходится контролировать свой речевой рефлекс. Порой я спрашиваю себя, а не проще ли мне было и вправду онеметь, ведь тогда не пришлось бы все время думать об этом.

– Первый вопрос – извечная классика: Ты всегда знал, что ты гей? Хороший вопрос. – Клэй смотрит на меня краем глаза. – Ответ? Не знаю. Думаю, вряд ли, потому что до десяти лет я вообще не знал, кто такие геи. Когда понял, тогда и понял, а специально понять и не пытался, но меня почему-то всегда об этом спрашивают.

Клэй берет серый рыхлый ластик и трет им по бумаге.

– Затем обычно интересуются: Ты когда-нибудь был с девчонкой, а если не был, тогда откуда ты знаешь, что ты гей? Ответ? Не скажу. Не твое дело. Следующий вопрос…

Он кладет ластик и смотрит на рисунок так, будто чем-то недоволен.

– Есть один вопрос, на который я охотно отвечу. Родители твои очень расстроились? – Ластик снова у него в руке. – Не очень. Не думаю, что они расстроились. Во всяком случае, мне они этого не сказали. Они были разочарованы? Может быть. Но если и так, прямо они мне это тоже не сказали. От них я услышал: Конечно, это не тот путь, который мы бы для тебя избрали, но мы просто хотим, чтобы ты был счастлив. Классическая фраза. Наверно, на каком-то сайте вывешена – специально для родителей, потому что они оба сказали мне одно и то же, слово в слово, будто сговорились. Они расстались, когда мне было два года, так что мне пришлось выслушать это дважды. Думаю, Дженис, жена отца, малость прибалдела, но ее мнение меня не интересует. Правда, с тех пор ей это по барабану. – Блин, во чешет, по-моему, ни разу дыхание не перевел. Интересно, должно мне быть стыдно за то, что я хотела бы задать ему все эти вопросы? Наверно, было бы стыдно, если б я лично его пытала.

Клэй, похоже, теперь больше доволен рисунком. Напряжение ушло из его лица. Когда он огорчен, кожа у него на лице натягивается, он теребит нижний край рубашки. Я тоже подолгу за ним наблюдаю. Делать-то больше нечего.

– Но хватит обо мне. Поговорим о тебе. С чего начнем? Держу пари, твой коронный вопрос: Почему ты не разговариваешь? Я ведь прав, да? Но я его пропущу. Есть масса других, более интересных вопросов.

Он задает свои вопросы. Уйму целую. Но, поскольку от меня ответов не получает, придумывает собственные. С большим кайфом сообщает мне, что грядет конец света, потому что Джош Беннетт позволил мне сидеть с ним во время большой перемены, был замечен в том, что обращается к кому-то по собственной инициативе, а главное – не падай в обморок! – улыбается. Я, слушая его новости, тоже улыбнулась, и Клэй, кажется, это оценил.

По его словам, многие считают, что мне удалось проникнуть в «мертвую зону» Джоша Беннетта потому, что я, должно быть, уже мертва. Забавно. Им кажется, что это смешно, а ведь такое объяснение недалеко от истины. Другие уверены, что я являюсь членом некоей секты и промываю Джошу мозги. Это моя любимая версия. Непременно поделюсь ею с Джошем.

– Во всяком случае, с этого дня по поводу недоумка Итана можешь не волноваться, он к тебе приставать больше не будет, – продолжает Клэй.

Я недоуменно смотрю на него.

– Неужели не слышала? – Он таращит глаза от изумления, а мне невдомек, чему он удивляется: знает ведь, что со мной никто не общается. – Сегодня после обеда Итан шел по коридору и хвастался, что ты делала ему минет в туалете.

Я пожимаю плечами. Это не новость. Итан постоянно высирает такое говно, тем более что я, как он думает, не могу оспорить его байки. В школе есть всего три человека, мнением которых я дорожу, а они понимают, что это чушь. Да, пожалуй, и многие другие тоже – те, кто знает цену Итану. Клэй, видать, заметил, что я не шокирована, и его это так поразило, что он взахлеб стал рассказывать дальше:

– Ну да, всем известно, что язык у него как помело. Только на этот раз следом за ним шел Джош. Это было нечто. Мы с Мишель оказались зрителями в первом ряду. Джош припер Итана к стене, а тот: «Я тебя не боюсь, Беннетт». А Джош: «Прекрасно. Тогда следующий раз, как увидишь меня, уноси ноги, иначе, если еще раз произнесешь ее имя, будешь сосать свой собственный член». А самый кайф в том, что Джош даже ни разу голос не повысил. Вылепил все эдаким пугающе спокойным скучным тоном. Потом отпустил Итана и пошел своей дорогой как ни в чем не бывало. – Клэй вскидывает брови. – Класс, да?

Я не думаю, что это «класс». Знаю ведь, как Джош не любит привлекать к себе внимание. Жаль, что ему пришлось из-за меня изменить своим принципам.

Сеанс позирования завершен. Клэй принимается наводить порядок, а я хватаю свои вещи. Я уже с лихвой заплатила ему долг за ту дверь, что он придерживал для меня. Теперь пусть и он для меня кое-что сделает. Когда он заканчивает прибираться, я достаю из рюкзака фотографию, которую ношу с собой уже несколько дней, и даю ему. Потом беру листок бумаги, ручку и пишу свою просьбу.

Прошло больше года, прежде чем я стала припоминать подробности того ужасного происшествия. Шли дни, недели, месяцы, а я знала то же, что и все. Знала, что из дому пешком отправилась в школу на запись последней вещи для прослушивания. До этого я вернулась домой, чтобы переодеться и подготовиться к записи, потом снова пошла в школу. В тот день я долго работала над своим образом, стараясь довести его до совершенства, особенно руки. Тщательно и аккуратно накрасила ногти. Надела бледно-розовую блузку с перламутровыми пуговицами и белую кружевную юбку. Все знали, во что я была одета: эти вещи были на мне, когда меня нашли в бессознательном состоянии, только пуговицы оторваны.

Я точно знала, где именно меня нашли: в зарослях природного заказника, отделяющего основную территорию парка, через который я проходила в тот день, от дальней его части. Знала, что меня нашли поздно ночью, так как в тот день разразилась жуткая гроза, во время которой поиски были практически невозможны. К тому моменту уже несколько часов во всем штате была объявлена «желтая тревога». Повсюду разместили информацию обо мне: имя и фамилия, фотография, описание внешности. И после того как меня нашли, это нездоровое любопытство никуда не делось. Людей всегда интересуют истории о трагических происшествиях с милыми девочками. Некоторое время все живо интересовались моей судьбой, особенно в тот период, когда нельзя было сказать, выживу я или нет.

Я знала, что в больнице меня сразу повезли на операцию, и на операционном столе у меня на 96 секунд остановилось сердце, но врачи меня спасли.

Я знала, что со мной произошло, исходя из длинного перечня травм и увечий. И в течение многих месяцев именно так я себя и чувствовала – как перечень травм и увечий. Как сумма ран и повреждений. Все мое тело состояло из боли.

Однажды я услышала, как один из моих многочисленных врачей беседует со следователем (не зная, что я слышу их разговор). Ну как, поймали это чудовище? Следователь ответил: нет, не поймали. Когда поймаете, он должен быть повешен. Он же буквально растерзал бедную девочку. Думаю, доктор был прав, именно такой я себя чувствовала; и если уж врач говорит, что тебя растерзали, он знает, что говорит.

• Предыдущая
• 68/88
• Следующая