Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 88

• Предыдущая
• 88/88

— А потом?

— Потом? Потом можно вернуться обратно. Здесь нас кормят…

— Давай не будем возвращаться. Никогда.

Бухер удивленно посмотрел на нее.

— Хорошо. Подожди здесь. Я принесу наши вещи.

Вещей было немного; но они припасли в дорогу хлеба на несколько дней и две банки сгущенного молока.

— Мы правда уйдем? — спросила она.

Он прочел на ее лице напряженное ожидание.

— Да, Рут.

Они попрощались с Бергером и пошли к одному из проходов, врезанных в проволочное ограждение. Они уже не раз уходили за пределы лагеря, хоть и ненадолго, — но каждый раз, оставив позади колючую проволоку, они испытывали то же самое волнение. Им никак было не избавиться от ощущения, будто по проволоке все еще бежит невидимый, смертоносный ток, а на вышках по-прежнему стерегут свои жертвы хорошо пристрелянные к этой дорожке пулеметы. У них и в этот раз на секунду замерла в жилах кровь, когда они переступили границу лагеря. Но в следующее мгновение их уже принял огромный мир, которому не было конца и края.

Они медленно шли рука об руку. Стоял мягкий пасмурный день. Долгие годы им приходилось ползать, красться или бежать наперегонки со смертью. Теперь они шли, ни о чем не заботясь, спокойно, с поднятой головой, — и никакой катастрофы не происходило. Никто не стрелял им вслед. Никто не кричал. Никто не обрушивал на их головы дубинки.

— Это непостижимо, — произнес Бухер. — Уже в который раз, а все никак не привыкнуть.

— Да. Все еще как-то… страшновато.

— Не смотри назад. Ты хочешь оглянуться?

— Да. Шея сама так и поворачивается. Как будто кто-то сидит в голове и разворачивает ее назад.

— Давай попробуем забыть, не думать об этом. Сколько сможем.

— Давай.

Они прошли еще немного, пересекли какую-то дорожку, и перед ними раскинулся зеленый луг, слегка припорошенный желтизной примул. Они часто видели их сверху, из лагеря. Бухер на секунду вспомнил жалкие, полузасохшие примулы Нойбауера, посаженные рядом с 22-м блоком. Он стряхнул с себя это воспоминание.

— Пойдем напрямик, через луг, — сказал он.

— Ты думаешь, можно?..

— Я думаю, нам теперь много чего можно. Тем более что мы ведь решили ничего не бояться.

Под ногами шелестела трава. Они чувствовали ее даже сквозь башмаки. И это ощущение тоже было непривычным. Привычной для их ног была лишь жесткая земля плаца.

— Давай пойдем налево, — предложил Бухер.

Они пошли налево. Проходя мимо куста орешника и почувствовав его прикосновение, они остановились, обошли вокруг него, раздвинули ветви, пощупали его листья и почки. И это тоже казалось им чудом.

— Теперь пошли направо, — сказал Бухер.

Они пошли направо. Они сейчас были похожи на детей, но их это мало заботило. Каждое движение, каждый шаг приносили им огромное удовлетворение. Они могли делать все, что им хотелось. Никто им больше ничего не приказывал. Никто не кричал и не стрелял. Они были свободны.

— Как во сне… — произнес Бухер. — Страшно только, что вдруг проснешься и окажешься в бараке, среди грязи и вони.

— Здесь совсем другой воздух! — Рут глубоко дышала. — Это живой воздух, понимаешь? Живой, а не мертвый…

Бухер внимательно смотрел на нее. Лицо ее немного разрумянилось, глаза блестели.

— Да, это живой воздух. Он не воняет — он пахнет.

Они остановились у тополей.

— Мы можем посидеть здесь, — сказал он. — И никто нас не прогонит. Мы можем даже сплясать, если захотим.

Они сели под деревьями. Вокруг ползали жуки, порхали бабочки. В лагере они видели только крыс и синевато поблескивающих мух. Рядом журчал ручей. Он был прозрачным и звонким. В лагере воды постоянно не хватало. А здесь она просто струилась себе, и никому до нее не было дела. Теперь нужно было ко многому привыкать заново.

Они отправились дальше, вниз, по склону горы. Они не торопились, шли медленно, часто отдыхая. Добравшись до глубокой лощины, они наконец оглянулись и не увидели лагеря. Он скрылся из вида.

Они долго сидели и молчали. Лагерь исчез. Исчез и разрушенный город. Перед ними был только луг, а над лугом — мягкое небо. Теплый ветер ласкал их лица. Казалось, он дует сквозь черную паутину прошлого, словно стараясь оттолкнуть ее своими мягкими ладонями. «Так, наверное, и нужно начинать, — думал Бухер. — С самого начала. Не с воспоминаний, ожесточения и ненависти, а с самого простого. С чувства, что ты живешь. Живешь не вопреки чему-то, как в лагере, а просто — живешь». Он чувствовал, что это не бегство. Он знал, чего хотел от него 509-й: он должен был стать одним из тех, кто выстоит и не сломается, чтобы обличать и бороться. Но он вдруг почувствовал и то, что бремя ответственности, которую возложили на него мертвые, раздавит его, если он не сумеет сохранить это ясное, могучее чувство жизни. Только оно могло бы придать ему силы и в то же время не позволить ему ни забыть, ни погибнуть от воспоминаний. Об этом ему говорил и Бергер во время прощания.

— Рут, — произнес он, наконец, после долгого молчания. — Если человек начинает жизнь заново, с самого начала, как мы с тобой, то ведь впереди у него должна быть целая бездна счастья, а?

Сад стоял в цвету. Но, приблизившись к дому, они увидели, что прямо за ним взорвалась бомба. Она разрушила всю заднюю часть постройки. Целым и невредимым остался лишь фасад. Сохранилась даже резная наружная дверь. Они открыли ее. Но она вела к груде обломков.

— Значит, он никогда и не был домом. Все это время…

— Хорошо, что мы не знали об этом.

Они молча смотрели на то, что так долго считали домом. Все это время они верили, что пока он стоит, у них тоже все будет хорошо. Они верили в иллюзию. В руину с уцелевшим фасадом. В этом была и ирония, и какое-то странное утешение. Эта иллюзия помогла им выжить, а остальное не имело значения.

Трупов они нигде не обнаружили. Хозяева, по-видимому, покинули дом до того, как в него попала бомба. Чуть в стороне, посреди развалин, они наткнулись на покосившуюся дверь. За ней оказалась кухня.

Эта маленькая комнатушка обвалилась лишь наполовину. Плита осталась целой и невредимой. Нашлось даже несколько сковородок и горшков. Печную трубу было нетрудно вновь укрепить и вывести через разбитое окно наружу.

— Ее можно растопить, — сказал Бухер. — Дров наверху хватает.

Он порылся среди обломков.

— Там внизу есть матрацы. Можно откопать их. Часа два работы. Давай сразу же и начнем.

— Это не наш дом.

— Он ничей. Ничего с ним не случится, если мы проведем здесь несколько дней. Для начала.

К вечеру у них в кухне было два матраца. Еще они нашли пару одеял, покрытых белой известковой пылью, и стул. В одном из ящиков стола лежали вилки, ложки и даже нож. В печи потрескивал огонь. Дым через трубу уходил наружу. Бухер продолжал копаться среди развалин.

Рут нашла осколок зеркала и тайком спрятала его в карман. Теперь она, стоя у окна, смотрела в это крохотное зеркальце. Бухер что-то говорил ей снаружи, она что-то отвечала ему, но глаза ее были прикованы к тому, что она увидела в зеркале: седые волосы, ввалившиеся глаза, горький рот, в котором не хватало многих зубов. Она долго безжалостно смотрела на свое отражение. Потом бросила зеркальце в огонь.

Вошел Бухер. В руках он держал подушку. Небо между тем окрасилось в яблочно-зеленый цвет. Вечер был необыкновенно тихим. Они молча смотрели в разбитое окно. До их сознания только сейчас по-настоящему дошло, что они одни. Они уже почти забыли, что это такое. Вокруг всегда был лагерь, толпы заключенных, переполненные бараки — даже уборная всегда была битком набита людьми. Иметь товарищей было хорошо. Но иногда угнетала невозможность побыть одному. Она давила, словно уличный каток, который раскатывает каждое отдельное Я, как асфальт, превращая его в некое общее, «братское» Я.

— Странно — вдруг оказаться одним, правда, Рут?

— Да. Такое чувство, будто мы — последние люди на земле.

— Нет, не последние, а первые.

Один из матрацев они положили так, чтобы, сидя на нем, можно было смотреть наружу через открытую дверь. Они открыли консервы и не спеша поужинали. Потом они сели бок о бок на пороге покосившейся двери. Из-за груды обломков проглядывали последние лучи заходящего солнца.

• Предыдущая
• 88/88