Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/104
• Следующая

Офицер, досадуя на свою неосмотрительность, молча отъехал. Поэту и в самом деле было нелегко выйти из коляски: у одной подножки стоял конь офицера, а к другой примыкал чей-то экипаж.

Петёфи спустился на землю, и офицер приказал солдатам разогнать публику, не спешившую расходиться. Петёфи и его друзья спускались к реке. За ними увязался целый хвост приверженцев поэта. Они испытывали радость нежданной победы: впервые тот, кто воплощал все их чаяния, выступил на улице перед большой толпой. Пешт не знал таких примеров. Однако полицейские, которых в этот день было на улицах очень много, постепенно оттесняли ремесленников и рабочих, следовавших за поэтом.

Петёфи любил слоняться по узким портовым улицам, вливающимся в шумный Пештский порт, любил шум причаливающих и отчаливающих судов, торопливый говор спешащих к пароходу людей, суетливую озабоченность сходящих на берег пассажиров, ещё неуверенно ступающих по земле после долгого пребывания на пароходе.

У причала Петёфи заметил весёлую группу девушек, ожидавших, когда начнётся посадка на пароход «Дунай». Он направился к ним, но вдруг остановился, прислушиваясь.

Девичий голос звонко выводил:

Певица умолкла. Взволнованный поэт продолжал стоять неподвижно.

— Моя песня, моя песня… — шептал он.

Петёфи подошёл к скамейке, на которой сидели три девушки.

— Где ты слышала эту песню? — обратился он к той, которая пела.

Девушка вскинула на него большие тёмные глаза и не без лукавства спросила:

— Она вам понравилась?

— Потом скажу. Сперва ответь мне: где ты слышала эту песню?

— У нас девушки любят её петь…

— Где это — у вас?

— В нашей деревне «Журавлиные поля». Слыхали небось про такую?

— Нет, не приходилось. В каком это комитате?

— В комитате Сольнок. Да как же вы не знаете угодий такого богача, как наш граф Фения?

— Что мне ваш граф! Я богаче его!

— Богаче? Как бы не так! — Девушка весело засмеялась.

— Уверяю тебя, красавица! У меня в кармане всего двадцать медяков, а твоему графу принадлежит двадцатая часть Венгрии, однако я не поменялся бы с ним своим богатством!

Каталина и её подруги вдруг перестали смеяться. В последних словах незнакомца не слышно было шутки. Заметив на лицах девушек смущение, поэт спохватился:

— Что же вы приумолкли? Не все богачи опасны. Меня не бойтесь!

Каталина снова оживилась.

— Как звать вас? — задорно спросила она.

— Шандор Петёфи. Знакомо тебе моё имя?

— Шандоров у нас в деревне хоть пруд пруди, а Петёфи… такое имя в первый раз слышу.

Петёфи ещё больше повеселел. «Мои песни переживут меня!» — радостно подумал он.

— А тебя как звать, красавица?

— Каталина.

— Куда же вы едете?

— В Вену, на ткацкую фабрику, — ответила за всех бойкая Каталина.

— Да ведь недавно в ваших краях ткацкую фабрику открыл господин Гуваш?

— Он-то и послал нас в Вену обучаться набивному делу. Как приглядимся к работе, так и вернёмся. Только боимся — вдруг не скоро научимся.

— Научитесь, не бойтесь. Не боги горшки обжигают… Ты, Каталина, сразу видно, бойкая, легко научишься… Возвращайтесь скорее!

Девушки встали со скамейки, чтобы лучше видеть удаляющегося незнакомца.

А у него было светло на душе. И то, что до народа дошли его песни, и то, что распевающие их крестьянские девушки едут учиться ткацкому ремеслу, чтобы потом приложить свои знания для развития отечественной промышленности, одинаково возбуждало пылкое воображение поэта.

Петёфи вихрем влетел в квартиру Пала Вашвари.

Молодой историк и популярный литератор Вашвари встал навстречу своему другу, держа в руке оттиск стихов, включённых в девятую книгу произведений Петёфи, которая подготовлялась к печати Густавом Эмихом. Издатель просил Вашвари ознакомиться со сборником и оказать влияние на поэта, требовавшего пополнения книги своими самыми непримиримыми политическими стихами.

— Ты пришёл вовремя, — начал было Вашвари.

Но поэт его перебил:

— Ах, друг мой! Да есть ли на свете большее счастье, чем слышать, как люди распевают твою песню!

Петёфи рассказал про встречу с девушками у причала. И, заметив в руках друга знакомый оттиск, воскликнул:

— Я хочу, чтобы Эмих включил в сборник моего «Венгерца»!

— Знаю: Эмих был у меня вчера. Он честный издатель, однако не намерен рисковать своим капиталом и ещё меньше — впутываться в нашу политическую борьбу. По-своему он прав: помести он в сборник «Венгерца», книга не увидит света. Цензура не дремлет, и меттерниховская полиция пока ещё не провалилась в преисподнюю.

Петёфи весело рассмеялся:

— Друг мой! Если бы ты слышал, как галантно разговаривал сегодня со мной офицер у парка Фении, ты рассуждал бы смелее! — Петёфи пересказал другу своё выступление на предвыборном собрании, организованном единомышленниками графа. — Смешнее всего-то, — заключил свой рассказ поэт, — что полицейский офицер даже сделал мне комплимент, дипломатически приняв моё стихотворение за образец ораторского красноречия.

— Вот-вот, — отозвался Вашвари, — этот офицер, видно, тонкая бестия и недаром старался тебе заткнуть рот! Народ тянется к твоим стихам, потому что в каждом их слове слышит правду, а она ему нужна так же, как хлеб!

— Да, каюсь, лицемерие мне чуждо. При моём рождении судьба положила мне в колыбель искренность вместо пелёнки, и я унесу её саваном в могилу.

— За это мы и любим тебя, Шандор! И за это ненавидят тебя враги свободы! Я уверен: они не простят тебе сегодняшнего выступления у дворца графа. Ты поступил как настоящий революционер! Однако для Венгрии ещё не пробил час открытой борьбы, и я прошу тебя, уезжай пока из Пешта… Повторяю: ещё не приспело время! Кто знает, не готовит ли уже начальник полиции Секренеши тайный приказ о твоём аресте!

— Что ж, чем я хуже Михая Танчича!

— Как кстати ты напомнил о Танчиче! Я едва не забыл… Я получил его рукопись «Рассуждения раба о свободе печати» от Видовича, управляющего имением графа Баттиани в Броде. Танчич просил Видовича передать рукопись на хранение госпоже Танчич, его жене. Но Видович не без основания считает их дом ненадёжным местом для хранения таких документов и переправил рукопись мне. Пакет привёз столяр, который чинил мебель в замке Баттиани. Он видел, как солдаты увозили автора рукописи с кандалами на руках.

— Ты не спросил у него, каким образом полиция дозналась о пребывании Михая в замке?

— Да нет, бесполезно расспрашивать. Парень прикидывается, будто никакого Танчича не знает. Был-де там какой-то господин Бобор, его и увезли в телеге, а Танчича никакого не видел.

— Может, он и в самом деле не знает?

— Знает! Он рассказывал о Боборе со слезами на глазах.

— Пал, я хотел бы с ним поговорить.

— Сделай милость. Сейчас его позову. Он мастерит ддля меня книжные полки.

Янош никогда не видел Петёфи и, не зная, с кем имеет дело, продолжал настаивать на той же версии: никакого Танчича в Броде не встречал, арестовали господина Бобора.

• Предыдущая
• 32/104
• Следующая