Любовь и Ненависть - Эндор Гай - Страница 30

Но какова бы ни была его аргументация, внутренний груз вины давил на него все сильнее. Ситуация нагнеталась. Он чувствовал свою полную бесполезность, никудышность по сравнению с остальными. Когда к нему обращались, он краснел, заикался, опускал глаза.

Он чувствовал, что удача отворачивается от него. И это делало его все более скрытным, все более замкнутым.

Потом, значительно позднее, он напишет: «Как я ненавижу книги!»

Такое его замечание вызвало приступ хохота у Вольтера. Он заметил по этому поводу:

— Насколько мне известно, Жан-Жак Руссо, этот великий противник книг, только что выпустил еще одну свою книгу. Книгу, конечно же осуждающую книги!

Минуточку, но в жизни Вольтера никогда не было того, что испытал Руссо: ему не приходилось жить целую неделю на три медные монеты, брать у старухи Латрибю томик с изъеденными страницами, а взамен оставлять свою рубаху или украденный у хозяина инструмент.

Как-то к знаменитой куртизанке Нинон де Ланкло привели маленького Вольтера, чтобы он прочитал свои стихи. Женщина была в восторге и в своем завещании выделила две тысячи франков юному поэту: «Для приобретения книг».

Таким образом эта замечательная женщина, которая сформировала нравы многих молодых людей семнадцатого столетия, не обошла вниманием одного из великих людей века восемнадцатого. Ну а если сравнить сумму, что завещала мадам Вольтеру, с теми деньгами, которыми располагал Руссо, последний мог жить на это тринадцать тысяч недель!

Чем больше размышлял Руссо о своем скромном женевском происхождении, чем больше сравнивал с высоким парижским происхождением Вольтера, тем несправедливее казался ему этот мир.

Руссо считал, что когда-то, в далекие времена, человек был по-настоящему, полностью счастлив. Первый, похожий на животное человек выскользнул из рук Бога, визжа от радости: он живой, живой! И так продолжалось, пока люди не начали жить кланами и семьями. До той поры, пока не появились любовь и ревность.

Потом, когда человек научился делать кое-какие вещи, появились первые, еще неосознанные проявления тщеславия и корыстолюбия. Люди придумали состязания в разных областях искусства, и возникли гордыня, зависть, разочарование. Кланы стали соперничать, стараясь утереть друг другу нос. Первые крупные ссоры привели к отдельным убийствам…

Вновь и вновь Руссо грезил Вольтером. Он опять писал «учителю»:

«Точно так, как Вы отправились в Англию, чтобы посмотреть, насколько лучше живут люди в атмосфере религиозной терпимости и полезной жизнедеятельности, чем во Франции с ее бесполезными богословскими диспутами и выспренными аристократическими манерами, так и я уеду в Женеву, чтобы продемонстрировать всему миру другие истины. Вы ведь в своих «Английских письмах» совсем не уделили места простому народу, разве не так? Вы забыли о существовании крестьян и ремесленников. Ваша Англия сильно смахивала на Францию — землю королевских особ и богатства. Но мне нужна страна, где управляют обычные люди, где для каждого предусмотрена возможность быть счастливым. Страна, где все живут тихо, усердно трудятся и умеют получать удовольствие от самых скромных и простых вещей».

Какая, однако, у Руссо возникла идея! Добиться успеха, равного вольтеровскому, когда тот написал свои «Английские письма» (их чаще называют «Философскими»). И он добьется своего, опубликовав «Рассуждение о начале и основаниях неравенства». Неплохо было бы посвятить свое сочинение народу Женевы, сказать им:

— Все в Женеве преследует цель благосостояния граждан. Вам ничего не нужно делать, только протяни руку — и ощути радость.

На самом деле, какая странная идея! Какие новые затеи влекли Руссо в Женеву? Ну, во-первых, если этот город на самом деле мог доставлять радость всем своим жителям, то почему Жан-Жак бежал оттуда? Во-вторых, что это он наговорил о самоуправлении Женевы? Разве в этом городе не было своей аристократии, которая правила так, как ей вздумается? В-третьих, даже если Руссо называл себя гражданином Женевы, по существу, он никогда таковым не был. Все в Женеве считали его предателем. Обыкновенные католики могли приезжать в Женеву и свободно ее покидать, но он был кальвинистом, изменившим своей вере. Для такого человека в Женеве была уготована тюрьма! Другое дело, если его приезд связан с возвращением с кальвинизму. В таком случае его привезут из тюрьмы и поставят на четвереньки перед членами Малого совета, состоявшего из представителей женевской аристократии, и Руссо должен будет ползать перед ними, унижаясь и прося о прощении.

Нет, они, конечно, не осмелятся проделывать такое с Руссо: этот человек слишком знаменит. Они будут рады вернуть заблудшую, но прославленную овцу в стадо — пусть он способствует росту славы вольного города Женевы!

Связь с Терезой может принести ему дополнительные неприятности. Все еще всесильная женевская консистория[136] священнослужителей строго следила за нравственностью. Им, конечно, захочется узнать кое-что об этой женщине, которая не только жила с Руссо в одной комнате, но и спала с ним в одной постели. Ему придется солгать. Подумать только — он, первый обличитель большой лжи человеческого общества и цивилизации в целом, самый честный человек своего поколения, сам вынужден врать!

Но чего не сделаешь ради того, чтобы достичь высот Вольтера! В конце концов, разве сам Вольтер не прибегал ко лжи во время своего путешествия в Англию? А Руссо разве нельзя?

Да, но ложь Вольтера была иного сорта. Чувствовалось, что Вольтер этим гордился. Руссо же, напротив, стыдился этого. К тому же Вольтеру было абсолютно наплевать, уличат его или нет. А Руссо холодел при одной мысли, что его поймают на лжи. Выдумки Вольтера такие забавные, — они дарили немало удовольствия всем, когда всплывала правда. Враги Вольтера приходили от этого в большее смущение. А сам он превращался в еще более интересную, волновавшую всех фигуру. Разве мог Руссо написать своему другу: «Если после публикации моей брошюры возникнет для меня малейшая опасность, то как можно быстрее сообщите мне об этом, чтобы я смог отказаться от авторства с присущими мне чистосердечием и невинностью»?А вот Вольтер делал это запросто.

Почему же Вольтер может лгать, а Руссо нет? Почему так происходит: ложь Руссо — это всегда что-то мрачное и трагическое? Или низкое и подлое? Такое, что нельзя доверить ни другу, ни врагу?

Почему само имя Вольтера нельзя связывать с ложью? Тем более что название «гражданин Женевы» никогда не было ложью для сосланного Руссо. А Вольтеру все равно. Почему же так происходит?

Само это имя — Вольтер — родилось в тюрьме, в Бастилии. До своего заключения он носил имя Франсуа Мари Аруэ. Он постоянно увивался возле знати, развлекая такие влиятельные фигуры, как герцог де Сюлли и герцог де Со. Только ради того, чтобы угодить этим людям, он написал несколько язвительных фельетонов, направленных против регента Франции, герцога Орлеанского. Результат: приказ запереть молодого поэта в Бастилию. Никакого суда не было. Только одно замечательное письмо. Рано утром полицейские ворвались в комнату поэта и, подняв его с постели, велели побыстрее одеваться. Его отвезли в тюрьму. В период малолетства Людовика XV герцог Орлеанский пользовался точно такими привилегиями, как король, а это означало, что он мог бросить в тюрьму любого — и никто не имел права задавать ему вопросы. Причем на любой срок.

В тюрьме ему разрешили пользоваться бумагой, чернилами и выдали несколько книг. Замурованный в этих толстых семифутовых стенах[137], не имея представления, сколько он там просидит, Франсуа Мари Аруэ понял, что может как следует подумать о самом себе и об окружающем его мире. Инстинкт подсказывал ему, что нужно проявить гнев — резко выступить против тирании, за права человека. Однако, поразмыслив как следует, он решил ничего такого не делать.