Любовь и Ненависть - Эндор Гай - Страница 40

Она прекрасно отвечала всем его потребностям, эта опрятная, преданная женщина. Она на деле доказала, что умеет готовить, содержать в чистоте дом, стирать белье. А по ночам в постели удовлетворяла все его желания, притом гораздо лучше, чем мадам де Варенс. А там, в темноте спальни, призвав свое пылкое воображение, он мог заменить ее любой принцессой. Какое чудо все же иметь рядом Терезу! Теперь ему нечего опасаться, он не чувствует себя больше одиноким. Позднее, когда появились дети, он иногда впадал в ярость: почему они для нее важнее, чем он сам? «А ну-ка собирай вещички и убирайся прочь!» Но вскоре приступ злости проходил. Все затихало. Никаких слез, никакого шума. Он занят, ему нужно работать…

Таким был Руссо, который спустя четверть столетия после своих бесплодных странствий вдруг начал подумывать о возвращении в Женеву, чтобы восстановить там утраченное гражданство. В конце концов он теперь знаменитость. Его возвращение в Женеву наверняка будет воспринято с радостью. Разве не он всполошил этот мир легкомысленных, утопающих в роскоши французов своими сенсационными нападками на искусства и науку? Разве не написал он эссе, которое удостоено специально отчеканенной для него медали Дижонской академии? Разве он не создал оперу «Деревенский колдун», которая привела в восторг самого французского короля? Что же еще могла сказать Женева о нем? В самом деле, кто еще из европейских философов мог сочинить оперу? Дидро? Д’Аламбер? Может, Монтескье? Или великий Вольтер?

С другой стороны, где найти композитора, способного написать философское эссе, отмеченное высокой наградой? Может, Рамо?

Нет. Руссо возвышался над ними всеми. Он гордился тем, что называл себя гражданином Женевы. И Женева должна им гордиться. Само собой, из-за своей дурной славы он не мог притворяться, что равен Вольтеру. Пока он не достиг всемирной известности. Но в маленькой республиканской Женеве, где проживало не больше двадцати тысяч человек, Руссо вполне мог считать себя важной персоной. Но когда он прибыл в деревеньку О'Зив, недалеко от Женевы, и начал намекать о своем желании восстановить женевское гражданство, был поражен тем, что власти не проявляют к нему никакого интереса. Только местный пастор Майстр и еще несколько священнослужителей встретились с ним, да и то из любопытства.

Пастор Майстр, запросив Малый совет Женевы от лица Руссо, сообщил, что, хотя все восхищаются его успехами, власти не намерены делать для него исключения и настаивают, чтобы он сдался полиции и подвергся аресту за совершенную измену.

— Что такое? — возмутился Руссо. — Меня бросить в тюрьму, как обычного преступника?

— Но лишь на короткое время, — ответил пастор. — Только для того, чтобы успокоить разволновавшихся горожан и продемонстрировать им, что отступничество от кальвинизма — самое позорное и отвратительное преступление из всех. Потом Малый совет вызовет вас на одно из своих заседаний.

— И там мне придется ползать перед ними на четвереньках? — закричал Руссо.

— Но таков обычай, — спокойно ответил пастор. — Таково правило для тех, кто принял омерзения папства. Другого способа нет.

Эти слова привели Руссо в негодование. Если он согласится на такую унизительную процедуру, то вскоре об этом узнают во всей Европе, над ним будут смеяться, на него станут указывать пальцем! Как враги Вольтера никогда не забудут, что великого поэта вздули палками, его противники будут напоминать всему миру, что Руссо, великий демократ, автор «Размышления о начале и основаниях неравенства среди людей», презиравший короля и всех аристократов Франции, стал на карачки перед провинциальными аристократами Женевы!

Чтобы избежать такого печального исхода, Руссо снова прибегнул ко лжи.

— Как вы смеете говорить о возвращении к мерзостям папства в моем случае? Ведь меня привезли в Париж совсем ребенком! Разве мог младенец протестовать против намерений своих опекунов воспитывать его в католической вере?

— Вполне вероятно, — ответил пастор Майстр, — что в вашем случае будет сделано исключение.

— Вы, пастор, должны за меня заступиться. Вы должны заверить Малый совет, что, как только я достиг зрелого возраста, я немедленно признал свои заблуждения. И начиная с того времени никто не проявлял большего усердия, чем я, постоянно посещая особые службы протестантов в Париже под эгидой голландского посланника.

В его словах не было ни грана истины. Но тем не менее он продолжал лгать.

— Само собой разумеется, их лордские величества не пожелают ускорить мой конец. Ибо мое серьезное физическое состояние не позволяет мне опускаться на четвереньки и ползать по полу — этого мой организм просто не выдержит.

Пастор Майстр сумел убедить Малый совет освободить Руссо не только от унизительной процедуры, но и от необходимости представать перед церковным судом и отвечать там на различные вопросы. Совет ограничился тем, что назначил небольшой комитет, члены которого посетили Руссо в его отеле и провели неглубокий анализ его теологических принципов. Это, вполне естественно, заставило Руссо еще больше лгать. Пришлось подтвердить, что Господь на самом деле явил Себя перед Человеком. Сам Руссо в это никогда не верил, он только относил чудеса мироздания к проявлениям реальности Бога.

Ему пришлось заявить, что он твердо верит в божественное начало Христа. Однако он, напротив, придерживался точки зрения Вольтера, утверждавшего, что ничто не может в такой степени лишить Иисуса его величия, как глупость его обожествления. Что может привлекать в Боге, говорящем притчами? Или сотворяющем чудеса? Или отвергающем власть, которую ему предлагает Сатана? Что может вызывать восхищение в Боге, который демонстрирует такое удивительное мужество своей «поддельной» смертью на кресте?

Для Бога, создавшего вселенную, все это глупые пустячки. Нет. Величие Иисуса заключалось как раз в том, что он, оставаясь человеком, обладал верой, способной сдвинуть горы. И мужеством перед ликом смерти, позволявшим ему вести себя с достоинством, прощая тех, кто желал убить его.

Перед этими убежденными сторонниками кальвинизма Руссо не осмелился излагать свои собственные идеи, так как мог не получить женевского гражданства. Он лгал, лгал, все время лгал.

Комитет наконец выразил свое удовлетворение всем, кроме «дела Терезы». Теперь ничто не препятствовало Руссо занять свое место в Святой общности Женевы. Зацепкой была лишь эта женщина, занимающая недостойное положение в его доме.

— Господа, — тихо и печально произнес Руссо, — если бы вы знали все о состоянии моего здоровья, то наверняка поняли бы, насколько я не способен на то, чтобы подтвердить ваши подозрения относительно взаимоотношений с мадемуазель Лавассер.

Выразив сожаление по поводу его болезни, члены комитета продолжали настаивать на допросе Терезы. С каким душевным трепетом, должно быть, Жан-Жак позвал слугу, попросил его найти мадемуазель Лавассер и направить к нему в комнату! Хотя Жан-Жак в течение стольких недель вбивал ей в голову историю их взаимоотношений, хотя он угрожал ей самыми страшными последствиями любого неверно сказанного слова, он абсолютно не был уверен, что Тереза не проговорится. Но что было делать — она должна была предстать перед членами Малого совета. Похоже, для храбрости Тереза опрокинула не одну рюмку вина, а ведь она и без того была косноязычной. Руссо готовился к худшему. Но, к его удивлению, женщина уверенно отвечала на все вопросы. У нее получилась такая жалостливая история, что хотелось ее пожалеть — такой честной, скромной, боязливой она выглядела.

Тереза поведала членам совета, как впервые встретилась с Руссо. Оказывается, это произошло, когда он, совсем больной, лежал в комнате ее матушки.

— Мадам Дюпен, очень богатая парижская госпожа… у которой Руссо служил секретарем… когда он опасно заболел неизлечимой болезнью… и требовал постоянного ухода, обратилась ко мне… с просьбой оказать ей такую услугу.

Оказывается, однажды Тереза случайно попала в уличную драку. Она не знала, что произошло, и хотела поскорее выбраться из дерущейся толпы. Вдруг кто-то так сильно ударил ее, что она потеряла сознание. Терезу принесли домой в тяжелом состоянии, думали, что она не выживет. Господин Руссо великодушно уступил ей свою кровать, хотя сам таким образом лишался всех удобств. Когда она почувствовала себя значительно лучше, он снова занял свою кровать. Чем же она, невежественная и бедная девушка, могла выразить ему свою благодарность? Только клятвой, что она до самой смерти не покинет господина Руссо и сделает для него все, что сможет. Она, по существу, обязана ему жизнью, и теперь никакая сила на свете не может разлучить ее с ним. Только если он сам захочет от нее избавиться!