Любовь и Ненависть - Эндор Гай - Страница 43

Женщина без груди! Ну что еще можно сказать? Такую можно стереть с лица земли, исключить из рода человеческого. Так он писал об этой женщине в своей «Исповеди». И хотя он никогда не сплетничал, это вовсе не означало, что он уйдет из жизни, не освободившись от груза чувств, накопившихся за долгие годы. И он сделал это в своем великом многотомном сочинении.

В то же время Вольтер, который постоянно передразнивал других и сплетничал, не оставил нам никаких мемуаров. Потому что Вольтер, несмотря на любовь пускать пыль в глаза, на самом деле вел открытую, весьма прозрачную жизнь. В то время как Руссо, при всей своей решимости добиться от общества истины, сам жил скрытно, словно в потемках.

Ах, Руссо, Руссо! Да, он уже был личностью. Но он не мог сравниться с этой общеевропейской величиной — Вольтером.

Все жаждали узнать подробности его ссоры с Фридрихом II, перешедшей в непримиримую вражду. Что же на самом деле произошло между королем и поэтом, что стало основной причиной их разлада? Литературная зависть? Нет, конечно. Хотя она могла стать важным фактором в ухудшении их взаимоотношений. Фридрих ничего на свете так не желал, как славы Вольтера! Кстати, этот пруссак был не лишен таланта. На самом деле — быть монархом и иметь литературные амбиции — уже само по себе необычно. Он серьезно изучал науки и философию. Он прекрасно играл на флейте. Но если Фридрих делал все, что вздумается, со своей стопятидесятитысячной армией, то, как бы ему ни хотелось, он не мог добавить лишний слог к французскому слову, чтобы сохранить рифму в своей поэме. Нет, все случилось не из-за поэтического соперничества и не из-за связей Вольтера с еврейскими банкирами (король был оскорблен, когда его любимого писателя и придворного уличили в спекуляциях саксонскими облигациями). Все началось с того, что Вольтер поссорился с одним богатым евреем и тот затаскал его по судам. Там, на виду у сотен любопытных, они громко обзывали друг друга мошенниками. Дрянное получилось дело. Великий Вольтер и его приятель, негодяй еврей, были пойманы с поличным и обвинены в финансовых махинациях. Фридрих был возмущен этим. Он сообщил Вольтеру, что до тех пор, пока длится тяжба, ему лучше воздержаться от посещения королевских литературных ужинов.

Вскоре одна европейская газета напечатала материал под броским заголовком: «Вольтер в немилости!»

А один из завсегдатаев королевских ужинов, Альгаротти, задумчиво заявил: «Ужин без Вольтера — все равно что кольцо без бриллианта».

Ну а Вольтер? Он просто пожимал плечами в ответ на все это. Значит, у него останется больше времени для работы. Какое ему дело до того, что там говорят его враги. Ему нечего стыдиться. Пруссия завоевала Саксонию, и саксонские облигации продавались лишь на часть первоначальной стоимости. Король своим указом постановил, что пруссаки не должны потерять ни пфеннига на победе. Посему все граждане Пруссии, владельцы саксонских бон, могли продавать их по номинальной цене. Но ведь Вольтер теперь был пруссаком, не так ли? Правда, у него не было саксонских облигаций. Вероятно, такое положение можно было исправить? Приятель поэта еврей Хирш помог ему найти саксонцев — владельцев облигаций, которые продали их Вольтеру за бесценок. А Вольтер продал их по номиналу. Вот и все. Ну коли зашел разговор о спекуляции, то что сказать о самом Фридрихе, который собирался на новую войну? На завоевание Силезии, например? Как это все назвать, если не широкомасштабной спекуляцией? И чей же бизнес больше с дрянцой: Вольтера с его несколькими сотнями облигаций или же Фридриха, который хотел нажиться за счет жизней тысяч молодых людей? Вот какое преступление заслуживает смертной казни!

В течение долгих месяцев каждый приближенный к королю изучает его привычки. И вдруг выяснилось, что у королей, пусть даже королей-философов, есть свой собственный словарь. Когда они говорят «мой друг», то подразумевают «мой раб». А когда говорят «мой самый дорогой друг», то это на самом деле означает: «Для меня ваша жизнь не стоит и ломаного гроша». А когда говорят: «Приходите сегодня ко мне, вместе посидим», они имеют в виду: «Приходите и позвольте мне над вами поиздеваться, поделать из вас дурака».

Возникает вопрос: можно преподать королю урок хороших манер? Если король поучает Вольтера, как вести себя истинному философу, то почему исключается обратное?

Вот когда началась их вражда.

Однажды вечером Вольтер пришел на королевский званый ужин (его простили и позволили вновь посещать их), Фридрих, сидя за столом, делал язвительные замечания каждому из присутствовавших. Он понимал, что его высокий ранг не позволит остальным ответить королю. Вольтер, неожиданно встав из-за стола, резко воскликнул: «Господа! Король!» — словно на самом деле монарх входил в трапезную. Как будто до этого момента все были лишь острословами и учеными и только теперь стали группой придворных во главе с королем.

Фридрих побледнел. Глаза у него заблестели. Он напрягся, стараясь увидеть, кто еще из гостей осмелится встать. Никто так и не поднялся со стула. Но разве не понимал Фридрих, на чьей стороне симпатии всех этих людей?

А Вольтер, этот худощавый человек с вечно блуждающей слабой улыбкой, продолжал стоять. Как всегда, сгорбившись. Одно плечо у него было выше другого. Он ждал, когда король позволит ему сесть. Он все стоял, выражая всей своей неловкой фигурой почтительное уважение к прусскому монарху. Но насмешливая улыбка не сходила с его лица.

У короля был выбор: либо уйти самому, чтобы гости почувствовали себя в своей тарелке, либо пригласить Вольтера сесть. Почему бы и нет? Ведь все они добрые друзья и демонстрировали это не раз. Они высказывали все, что думают, так свободно, что однажды Ламетри, выйдя из-за стола, произнес: «Сир, моя физиологическая машина хочет пи-пи». В другой раз кто-то даже назвал короля «иностранцем», так как он был единственным немцем в этой веселой компании остроумных французов и итальянцев. Было бы куда смешнее узнать, что в библиотеке прусского короля не было ни одной немецкой книги!

Да, сейчас Фридриху Великому следовало уступить. Он получил приличную взбучку. Вольтер, проявив сверхъестественную смекалку, сумел одернуть Фридриха, показать, что он не имеет права приглашать друзей на вечеринку как философ, а потом напирать на них, нагло подчеркивая, что он — король.

Да, королю пришлось пойти на попятный. Но, вполне естественно, горький привкус от поражения остался у этого военного человека. Где-то в глубине его сознания зрела мысль, желание выжать все, что можно, в литературной области из французского гения, а потом избавиться от него.

Однажды он сказал об этом открыто. В присутствии Ламетри. Он прямиком направился к Вольтеру, со слезами на глазах сказав ему: «Еще только один год. Больше мне не потребуется это проклятое литературное водительство!»

— Ну и что потом, ваше величество? — поинтересовался Ламетри.

Король, сделав красноречивый жест, ответил: «Апельсин выжимают, кожуру выбрасывают».

Сравнение с выжатым апельсином стало Вольтеру поперек горла. Да, он прав, — кожура, вот кто он такой теперь. Кожа и кости. Это все, что осталось от его молодости и прежней привлекательности. Он потерял девятнадцать зубов — с того времени, как приехал в Пруссию. Он оплакивал каждую такую потерю. Щеки его сильнее ввалились. Он на самом деле был похож на выжатый апельсин. Нос утратил прежнюю форму, от постоянного нюхания табака сильно расширились ноздри. Губы потрескались.

Но до того как он позволит кому-нибудь вышвырнуть себя… Однако чего можно ждать от человека, который привык по своей воле распоряжаться жизнями людей на поле брани? Как будто жизнь — не самый драгоценный дар на земле. Ну если он с таким спокойствием играет жизнями солдат, то почему он должен церемониться с каким-то философом?

По убеждению Вольтера, в истории не было ни одной справедливой войны. Кроме сопротивления, оказываемого захватчикам. Или усилий, предпринимавшихся рабами, чтобы избавиться от жестоких владельцев. Только ради того, чтобы разорвать свои цепи, человек имеет право убивать. А больше ни при каких обстоятельствах.