Любовь и Ненависть - Эндор Гай - Страница 44

После того как была произнесена фраза: «Апельсин выжимают, кожуру выбрасывают», Вольтер не мог и не хотел жить в стране, где царили военные амбиции. Он стал все чаще это демонстрировать. Как-то Вольтер занимался постановкой одной из своих пьес, ему потребовались статисты, он попросил выделить ему нужных людей. Промучившись с ними несколько дней, он в сердцах воскликнул: «Отныне, когда я прошу дополнительных людей, присылайте мне людей, а не немцев!»

В другой раз, когда генерал Манштейн[165] пришел к нему в кабинет и стал умолять помочь написать мемуары, Вольтер красноречивым жестом указал на кучу бумаг, лежавшую у него на столе. Это были сочинения весьма плодовитого поэта — прусского короля Фридриха II, которые он пытался превратить во что-то приличное. Вольтер воскликнул: «Неужели вы не видите, что я стираю грязное белье короля? Приносите свое грязное позже!»

Но только «дело» Мопертю в полной мере продемонстрировало ту пропасть, которая пролегла между поэтом и королем. Мопертю был надутым французским ученым, главой Королевской академии наук, которого рисовали и даже гравировали в торжественной позе — он руками сглаживает полюсы земли. Когда-то он возглавлял научную экспедицию в Лапландию. В результате ее участники подтвердили правоту теории Ньютона о том, что наша Земля — это сплющенный сфероид. Это, конечно, не было великим открытием, но Мопертю сделал из этого такое открытие, которое не снилось ни Колумбу[166], ни Галилею.

Вольтер помог Мопертю занять высокую должность, порекомендовав его Фридриху, но в то же время он зло его высмеял в своем «Микромегасе» за чванство и напыщенность. Вольтер совсем не удивился, когда этот человек стал членом одной из самых древних и знатных семей Пруссии, женившись на богатой наследнице. Это в духе Мопертю! Он ведь тщеславный карьерист. Он умеет извлекать выгоду из любой ситуации.

Как-то он с гордостью выдвинул новую теорию «о наименьшем действии». Природа всегда действует с минимальными затратами как своего материала, так и своих сил, утверждал он.

Знаменитый немецкий математик и член Королевской академии Кёниг выступил против, заявив во всеуслышание, что он сам в прошлом уже отвергал эту теорию, когда ее выдвигал много лет назад покойный Лейбниц. Кёниг не принимал ее по тем же причинам, — теория «наименьшего действия» не подтверждается научными экспериментами. Как на самом деле доказать ее?

Мопертю посчитал себя оскорбленным. Он бросил вызов Кёнигу, требуя доказать, что Лейбниц опередил его с этой теорией. Тогда Кёниг продемонстрировал всем письмо Лейбница, в котором тот рассматривал эту теорию.

— Это письмо — не оригинал, — возразил Мопертю. — Откуда мне знать, подлинник ли это.

— Нет, это не оригинал, вы правы, — ответил Кёниг. — Но это подлинная копия письма Лейбница. А подлинник уничтожен.

— Какое откровенное мошенничество! — вспылил Мопертю.

Хотя всем известно, что в те времена письма великих мыслителей распространялись только в копиях. Тем не менее Мопертю заявил, что если нет оригинала, то только по одной простой причине — такого письма вообще никогда не было. А копия в руках Кёнига — чистой воды фальсификация. Пользуясь своей властью президента Королевской академии, он обвинил Кёнига в подлоге и добился его увольнения из престижного научного учреждения. Кёнига, этого старого, всеми уважаемого человека, пригвоздили к позорному столбу как шарлатана, выставив на посмешище перед всей научной Европой.

Разумеется, считал Вольтер, король уладит этот громкий скандал. В газетах по этому поводу появилось гораздо больше материалов, чем тогда, когда он спекулировал саксонскими облигациями. На карту была поставлена репутация честного ученого. К тому же Вольтер признал свою вину, а Кёниг отрицал подлог.

Почему же король не осерчал на Мопертю, как когда-то на Вольтера? Может, потому, что теперь Мопертю связал себя супружескими узами с одной из самых родовитых прусских семей? Может, потому, что он — президент Королевской академии наук? А все прусское нужно защищать правдами и неправдами.

Король хранил по этому поводу молчание. Тогда Вольтер решил написать статью в защиту Кёнига для местной газеты. Свой материал он не подписал. Вольтеру ответил анонимный автор, опровергавший обвинения. Но когда эта вторая статья появилась в виде отпечатанного анонимного памфлета — на титульном листе красовался скипетр, корона и свирепый орел, ни у кого не оставалось сомнений в том, что за спиной Мопертю стоит сам король. На сей раз все критики почтительно молчали.

Вольтер, вероятно, что-то пронюхал и счел за благо набрать в рот воды. Выходит, это страна, которая только хвастается свободами, дарованными гражданам королем-философом. Он написал племяннице в Париж: «К своему несчастью, я тоже писатель. И мы с королем, к сожалению, оказались диаметрально противоположными в «деле» Мопертю. Но у меня бойкое перо. А свое гусиное я намерен заострить так, что даже Платон по сравнению со мной покажется смешным».

Насмешка — только такое оружие требовалось в этом случае. И весь императорский двор Гогенцоллернов[167] не смог уберечь Мопертю от расправы над ним, расправы, учиненной злым смехом Вольтера.

Мопертю недавно выпустил том своих писем, в которых выдвигал множество, как ему казалось, смелых научных идей. Прочитав этот сборник, Вольтер был поражен не только глупостью автора. Ему показалось, что он уже знакомился с этими сногсшибательными идеями.

Да, конечно, он читал все это в его собрании сочинений. Только тогда он выражал свои мысли не в эпистолярной форме. Выходит, этот надутый пузырь взял свои прежние работы и, переделав их в письма, выпустил новый сборник для того, чтобы вновь полюбоваться на обложке своим именем?

Так появилась вольтеровская «Диатриба доктора Акакия»[168]. Акакий был врачом Папы.

Вот что говорит этот доктор: «Не могу и секунды обвинять президента Королевской академии наук в том, что он написал эти письма. Стоит только бросить на них беглый взгляд, чтобы понять, что их писал недоучка студент, который взял себе его имя. Так как президент является автором теории «о наименьшем действии», в соответствии с которой природа всегда действует с максимальной экономией усилий, мы и обращаемся с призывом к читателям экономить свое время и не подвергать себя тяжкому испытанию, — дважды читать всю эту галиматью, вначале в собрании сочинений, а потом снова в «Письмах».

Весть о том, что Вольтер пишет злую, язвительную вещицу якобы на доктора Акакия, а на самом деле на Мопертю, дошла до короля. Он вызвал Вольтера к себе и предупредил, что впредь не потерпит никаких нападок на президента своей Академии наук.

— Тогда пусть она отправляется в огонь! — беззаботно воскликнул Вольтер, элегантным жестом бросая свою рукопись в горящий камин. Он, улыбаясь, наблюдал, как пламя пожирает страницу за страницей.

— Ах, что вы сделали! Я должен вначале сам это прочесть! — воскликнул пораженный Фридрих. Жадность его к сочинениям Вольтера увеличивалась с каждым днем.

Подбежав к камину, он проворно вытащил из огня рукопись, слегка опалив при этом манжеты.

Начав тут же читать ее, он рассмеялся. Чем больше углублялся он в псевдонаучные глупости Мопертю, тем сильнее смеялся. Наконец расхохотался.

Но разве могла вызвать другую реакцию идея Мопертю о строительстве города, в котором все будут разговаривать только по-латыни, а все прочие языки будут запрещены?

Вот что говорилось по этому поводу в «Диатрибе»!

«Когда мы предлагали построить город, в котором всё будут говорить только по-латыни, мы, конечно, подразумевали, что каждая прачка, каждый дворник в нем будут свободно общаться на этом языке. Мы полностью отдаем себе отчет в том, что, хотя его жители, как мужчины, так и женщины, в совершенстве освоят язык Цицерона, они все равно останутся прачками и дворниками, хотя будут считать себя профессорами. Да, мы это понимаем.