Любовь и Ненависть - Эндор Гай - Страница 50

«Дорогой месье, — начал Вольтер, — я получил Вашу новую книгу, направленную против человеческого рода. Прошу Вас принять мою благодарность за это».

Можно ли описать те смешанные чувства, с которыми Руссо получил это письмо. Только подумать, письмо от Вольтера! Наконец-то. После такого долгого ожидания! Письмо, о котором он мечтал, молился, которого ждал целых двадцать пять лет! Целая жизнь в ожидании письма! Да, и вот наконец перед ним длинное, весомое письмо, а не те несчастные нацарапанные наспех записочки, которые он дважды получал.

Вот оно — письмо от Вольтера, именно теперь, когда сердце Жан-Жака истекало черной завистью к великому французу. Но, несмотря ни на что, он был счастлив.

Его задело содержание письма. Снова, как и прежде, — элегантная смесь лести и иронии, хитроумное варево из уважения и унижения.

Но главное — послание Вольтера было у него в руках. Наверняка «учитель» не писал никому таких слов: «Никто еще не живописал ужасы нашего общества в таких ярких красках, как Вы. Никто не проявлял столько разума, пытаясь указать человечеству его глупость».

Да, письмо от Вольтера. Но, может, лучше было бы его вообще не получать? Ведь ему, Руссо, предстояло на него ответить? А как он мог? У него не было для этого таланта. Он не знал правил игры. Разве мог он противопоставить свой ум его уму?

Собравшись с духом, он выжал из себя: «Напротив, месье, мне нужно благодарить Вас за Ваше письмо. На самом деле, доверяя Вам черновой вариант своих печальных мыслей и грез, я не имел никакого представления о том, что посылаю Вам подарок, достойный Вашего внимания. Я скорее считал, что исполняю тем самым свой долг, оказываю Вам почтение, которое мы все к Вам испытываем как к своему вождю. Человеку, указавшему путь к славе».

Как тяжело все написано. Как скучно. А проза Вольтера, казалось, легко скользила, едва касаясь листа бумаги. Словно стремительная ласточка над прудом.

«При чтении вашего сочинения, — продолжал Вольтер, — велик соблазн опуститься на четвереньки. Но, увы, за последние шестьдесят лет я избавился от этой привычки и уже чувствую себя неспособным вновь вернуться к ней. Поэтому я оставляю такую более естественную позу для тех, кому она понравится значительно больше, чем мне или Вам…» И так далее…

Вольтер попросил разрешения у Руссо напечатать оба письма. Для чего? Чтобы весь мир увидел, что он и в подметки не годится своему учителю? Но разве мог он отказать Вольтеру?

А все было очень просто: великий писатель хотел напечатать свою пьесу «Китайский сирота». Она шла с огромным успехом в Париже и стала настоящей сенсацией. Впервые французский драматург обращался к китайским источникам для написания своего произведения (за основу была взята трагедия тринадцатого века «Сирота из семьи Чао»). По парижской сцене разгуливали актеры в диковинных китайских костюмах.

Но пьеса оказалась слишком короткой, и тогда Вольтер предложил сомневающемуся издателю присовокупить к ней его письмо к Руссо и полученный от него ответ. Через несколько дней (это было в ноябре) «Меркюр де Франс» напечатала их.

Письма имели бешеный успех! Разумеется, Вольтер с его деликатной, но злой иронией превосходил Руссо по всем статьям. Их напечатали вместе. Руссо рядом с учителем. Слава принадлежала обоим. Вольтер был настолько куртуазен, что пригласил Руссо в свой замок в Швейцарии.

Впервые все одновременно заговорили о Вольтере и Руссо, заговорили так, словно они были равны. Их письма постоянно перепечатывались, похоже, судьба сулила им войти в классику французской литературы.

Словно в одно мгновение — после стольких лет нечеловеческих усилий — Руссо доказал всем, что он достоин уважения Вольтера.

Вольтер и Руссо! Поразительно! Еще несколько месяцев назад все указывали на Вольтера и Монтескье. Но Монтескье только что умер. И Руссо проскользнул на вакантное место. Пока оно было свободно.

Чем Руссо заслужил такой почет? На самом деле — весьма немногим. Двумя книжицами и небольшой оперой. Это, конечно, привлекло к нему внимание, но вряд ли давало право быть приравненным к такому мэтру, как Монтескье, и стоять рядом с Вольтером. Учителем, который прославил себя десятками ярчайших сочинений. Этот человек проявил себя в столь разных областях, что никто, в том числе Руссо, не мог мечтать о подобном.

И все же эти двое оказались в паре.

Вольтер и Руссо! Какое чудо!

Да, чудо. Но кто его сотворил? Кто написал первое письмо? Кто заставил другого дать ответ? Кто намеревался их напечатать? Чье письмо привело к столь плодотворному обмену посланиями? Все сделал Вольтер. Вольтер поставил Руссо на ноги, увлек за собой. Мог ли он с такой же легкостью бросить Руссо?

Часто, очень часто Жан-Жак вспоминал темную комнату в доме маркиза де Бонака, свет от свечи, упавший на томики Жана Батиста Руссо. И слова де Да Мартиньера: «Значит, вы на самом деле хотите стать писателем? Очень хорошо, очень. В таком случае вам придется остерегаться Вольтера. Особенно с таким, как у вас, именем».

Да, какой опасный человек этот Вольтер! И какой упорный в драке! До сегодняшнего дня исследователи жизни и творчества Руссо не простили мэтру его жестоких нападок на Жан-Жака. Особенно во время так называемой женевской битвы.

Казалось, ничто так не прельщало Вольтера, как возможность запустить когти в плоть своих врагов. Возьмем, например, известного критика Эли Фрерона[183]. Вот какую злую эпиграмму Вольтер посвятил ему:

А что сказать о поэте Ле Фране, маркизе де Помпиньяне, писавшем одни псалмы? Он провинился перед Вольтером тем, что в своей речи перед вступлением во Французскую академию наук осмелился назвать его угрозой для общества!

Вольтер буквально не слезал с него после этого. Находясь в Швейцарии, он постоянно осыпал его насмешливыми памфлетами. Более того, Вольтер писал на популярные мелодии уничижительные стихи о Помпиньяне. Эти песенки отпечатали в типографии и бесплатно раздавали желающим. Несчастный Помпиньян день и ночь слышал их даже за плотно закрытыми ставнями в своей комнате. В конце концов он чуть не сошел с ума и был вынужден уехать в провинцию. Этот Ле Фран не был таким уж плохим писателем. Он только не воспринимал философию Вольтера. Ну а разве этого мало?

Жану Франсуа Ла Гарпу, которого считают первым французским профессором литературы, удалось однажды заставить Вольтера признать, что Помпиньян — одаренный литератор. Ла Гарп прочитал ему несколько стихотворений, не называя имени автора.

— Ну, — спросил Ла Гарп, — что скажете?

— Великолепно! — воскликнул Вольтер. — Ну просто великолепно! И кто, говорите, их автор?

— Я ничего не говорил, — возразил Ла Гарп. И, так как он был карликового роста, отошел подальше от длинного Вольтера перед тем, как признаться. — Они написаны одним вашим дружком Ле Франом де Пом… — Закончить фразу он не успел.

— Лжец! — заорал Вольтер, набрасываясь на него.

Ла Гарпу удалось увернуться от удара. Он добавил:

— Более того, эти стихи взяты из восхваления Помпиньяном другого вашего дружка — Жана Батиста Руссо!

Казалось, что Вольтер лопнет от гнева, взорвется. Но он передумал и проворчал:

— Великолепно! Да, все равно стихи великолепны!

Ла Гарп вздохнул спокойно. А Вольтер признался, что иногда бывал несправедлив к Помпиньяну.

— Знаете, — говорил он в свое оправдание, — я себя плохо чувствую, если только не ввязываюсь в драку. Мне необходимо что-то такое, что возбуждает в жилах кровь. Мой доктор в связи с этим посоветовал по утрам угощать Помпиньяна палкой. Только ради разминки, так сказать. В качестве зарядки на весь рабочий день.