Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/94
• Следующая

— Эй! — обрывает пробегающий мимо солдат, и все принимаются за работу. Солдат уже далеко. Соня, бросая лопату за лопатой снег, взволнованно говорит:

— Смотрите, вон внизу, в долине, село. Видите?

— Ну, ну?

— В этом селе я родилась, прожила все детство. Это село называется Катеринкой. Там и сейчас живет моя бабушка Федора. А рядом, по ту сторону речки, другое село. Это Крымка. А вон там, на самом краю этого села, большие белые дома, это школа. В ней я училась в первом и во втором классе. Понимаете, девчата? — Голос Сони дрогнул. Она проглотила подступивший к горлу тяжелый комок.

Подруги понимают Соню. На сердце каждой сонино горе легло, как свое собственное.

— Работа, работа! — заревел подошедший конвоир. И девушки, окружившие Соню, взялись за работу только для отвода глаз. Каждая из них была поглощена своим большим горем от разлуки с родной стороной, с дорогими людьми. Но сонино горе заслонило сейчас все. У них все это было уже позади, невидимо. Здесь же, у Сони на глазах, открылась и кровоточила свежая рана. И каждой в эту. минуту хотелось чем-то помочь, как-то, хоть в малой степени, облегчить горе подруги.

А Соня, бросая тяжелые глыбы снега, горячо говорила:

— Вот бы, девчата, обратиться в пташку малую и улететь бы туда, к бабушке в Катеринку. И почему это только в сказках возможно?

Мимо группы подруг взад и вперед бегает солдат. Он весь дергается, нелепо машет руками. Из глаз у него текут выжатые морозом слезы.

Девушки делают вид, что спешат. Но снежные кубы летят не на сугроб, а куда-то далеко, под откос.

Чернобровая, добрая Галя все ближе наклоняется к Соне. Раскрасневшееся лицо ее пышет жаром. Она тихо, внушительно говорит:

— Соня, слушай меня, Ты должна остаться здесь. Понимаешь?

Соня слышит слова, но смысла ях еще не может понять.

— Что ты говоришь? — растерянно спрашивает она.

— Ты останешься здесь, — повторяет Галя, — пробудешь здесь дотемна, а там — в Катеринку, к бабушке. Теперь поняла? — улыбается Галя.

Соня кивает головой. Она понимает, но все же не до конца.

— Да ну же! — теребит Галя.

— Понимаю, — произносит, наконец, Соня, — но как?

— Вот дура! — вырвалось у Гали. — Слушай! Мимо пробегает солдат. Галя украдкой провожает его глазами.

— Девчата, слушайте меня и делайте все то же, что буду делать я. Прощай, Соня, — слышит Соня слова, чувствует на своих щеках торопливые поцелуи… затем снова галин крик:

— Падай!

Сильный толчок в плечо и затем, как во сне. Колкие удары снега по лицу, телу становятся все тяжелее и тяжелее. И только теперь для Сони сливается в одно и обретает смысл и галины слова, и поцелуи подруг, и холодные объятия снега. И, наконец, эта колючая студеная темнота над головой.

Мелькают четыре лопаты, дружно ложатся тяжелые кубы снега, растет, растет, возвышаясь над другими, большой, шишковатый сугроб.

— Давай, давай! — вопят конвоиры.

Спешат четыре девушки. Бросок лопаты, другой, третий… десятый, и последнее серое пятнышко сониного пальто прямо на глазах у конвоира исчезает в кипенно-белом сугробе.

— Шлюсс![17]

— Файоамт![18]

— Бистро!

Конец работе. Суетня. Крики солдат. Посадка.

Визжат двери вагонов, скрипит закручиваемая проволока. Осипший свисток паровоза, буферный лязг а скрежет сцеплений разносятся по холодному простору степи. Поезд трогается. Он идет на запад, где багровым пламенем догорает закат.

— Вот так так, вот так-так, — переговариваются колеса, пробегая мимо самого высокого снежного бугра.

Девичьи лица в маленьком, забитом дощатым крестом окошке товарняка. Глаза девчат жадно впиваются в каждый проплывающий навстречу снежный холмик. Наконец, вот он, самый большой курган, в котором похоронена их тайна. Лица девушек и грустны и радостны. За грохотом колес не слышно, что кричат они, но по их лицам, на которых смешались грусть и радость, можно догадаться о словах:

— Прощай, милая Соня! Ты счастливее нас. Ты остаешься на родной земле. Помни о нас, подруженька! Мы верим, что придет счастливое время, и мы встретимся с тобою на нашей родимой украинской земле!

Синий вечер. На чистом небе зажигаются звезды, большие и маленькие, близкие и далекие, они переливаются то зеленым, то голубым светом, и только самые дальние, едва заметные, кажутся белыми, застывшими снежинками.

С горы в долину спускается Соня. Она идет напрямик. Снежный наст проваливается, и девушка вязнет в снегу. Она на секунду останавливается, чтобы перевести дыхание, и идет дальше, с трудом передвигая ноги. На воротнике сониного пальто мохнатый иней от горячего дыхания. Ноги девушки налиты свинцом усталости, но она не замечает её. Шаг за шагом, шаг за шагом.

Вот вдали темнеют низенькие, будто вдавленные в голубой снег хаты родной Катеринки.

Как колотится сердце! Может, это от усталости? Нет. сердце Сони трепещет от радости. Под ногами, вот под этим могучим слоем снега, по которому так мучительно трудно идти, лежит родная земля, а в одной из хат, которые она видит перед собой, может быть теплится ночник, а около него, по-старчески сгорбившись, сидит бабушка Федора. Что делает она. какие думы одолевают её седую голову? Соне представляется, как она войдет в теплую хату, тихонько скажет: «Бабушка, это я» и прильнет к родному теплу. А может, хата не топлена? Нет, не может быть. Где бабушка, там всегда тепло. Эта мысль удваивает силы, и Соня идет быстрее.

Вот уже близко Катеринка.

Еще несколько минут, и Соня идет по улице села. Морозный снег предательски скрипит, и девушка старается ступать осторожно. Она озирается по сторонам пристально вглядывается в каждый темный предмет. Село ей кажется незнакомым. Давно ведь она жила здесь. И эта мертвая тишина совсем не напоминала ей ту живую, веселую Катеринку, которую она знала когда-то. Да, но где же живет ее бабушка? «Совсем забыла, — с досадой думает Соня. — .Войти в какую-нибудь хату и спросить?» Но тут же мелькает предостерегающая мысль: «А вдруг ошибешься и к недобрым людям войдешь?» Но и бродить по селу не безопасно. Нужно решать.

— Хруп, хруп, хруп, — слышит Соня за спиной.

Она оборачивается. Сзади машистой рысью настигает лошадь. Ближе, ближе пронзительный визг подрезов.

— Тпр-ррр-ру! — раскатывается хриплый голос. Подковы несколько раз рубанули утоптанный снег, лошадь остановилась, обдав Соню горячим дыханием. — Седок, пыхнув цыгаркой так, что посыпались искры, крикнул:

— Кто идет?

— Я, — тоненько пропела девушка, присев, чтобы казаться совсем маленькой.

Седок перевесился через сиденье, чтобы рассмотреть, и, убедившись, что перед ним маленькая девочка, протянул:

— А-а-а-ааа., куда идешь?

— Домой.

— А откуда?

— От Гали.

— А ну, марш домой! Шляются по ночам, сопливые черти! Ге-ге-гей! — рявкнул седок.

Лошадь рванула с места. Соню обдало одуряюшим запахом конского пота и самогонного перегара. Девушка едва успела отскочить в сторону. У самого ее уха пронесся сухой, ременной посвист кнута.

— Сволочь, — прошептала Соня вслед.

В самом деле, нужно куда-то зайти. И снова мучительный вопрос: «Куда же? Угадать бы, не ошибиться». И с чистой верой в честность и доброту своих людей, Соня постучалась в окно, где тускло теплился желтый огонек.

Санки махнули через речку и въехали в Крымку. Около жандармерии седок осадил лошадь.

— Начальник есть? — спросил он.

— Нет, — сухо ответил часовой.

— Где он?

— Школа.

— Ге-ге-ге-гей?

Выписывая на раскатах зигзаги, санки мчатся по пустынным улицам села и влетают в школьный двор.

Сегодня у агронома Николенко торжество — крестины дочери. В заново отремонтированной квартире, из которой он выгнал семью Моргуненко, полно гостей. Даже сам уездный префект Изопеску присутствует здесь.

Крестины в разгаре. Вдоль стен чинно сидят и стоят гости. Префект танцует с переводчицей Лесей.

• Предыдущая
• 34/94
• Следующая