Утопия у власти - Некрич Александр - Страница 78
- Предыдущая
- 78/326
- Следующая
В августе 1932 года принимается самый жестокий из серии законов, направленных на «укрепление» государственной дисциплины, постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Поскольку в Советском Союзе все было «общественной собственностью» — закон этот распространялся на всех служащих государства. К ним были причислены и колхозники, которые представляли один из главных его объектов. Особенностью закона было «применение в качестве судебной репрессии» одного лишь наказания: «высшей меры социальной защиты — расстрела с конфискацией всего имущества». При «смягчающих обстоятельствах» расстрел заменялся , лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества». Закон этот вскоре был распространен — «по аналогии» — на «обширный круг преступлений.. в том числе спекуляцию, саботаж сельскохозяйственных работ, кражу семян и так далее».
Ныне советские историки отмечают: «... Закон от 7 августа был излишне суров и юридически— недостаточно отработан. Наряду со злостными расхитителями, под его действие подпадали лица, совершившие незначительные проступки». Но именно в этом и состояла роль закона от 7.8.1932: универсальность и предельная жестокость делали его одним из важнейших инструментов «укрепления государства».
Не менее важен был и, принятый в конце 1932 года, закон о введении в стране системы внутренних паспортов. Паспорта, которые всего два года назад назывались «важнейшим орудием полицейского воздействия и податной политики в т. н. полицейском государстве», становятся очередным достижением на пути к социализму. Паспорта ограничивали свободу передвижения граждан, облегчали контроль за ними. Главное же, поскольку паспорта выдавались только городским жителям, колхозники, паспортов не получившие, оказались прикрепленными к земле. «Юрьев день» кончился. Запрещение самовольно покидать предприятия и право наркомтруда переводить квалифицированных рабочих и специалистов на работу в другую местность, в другие отрасли промышленности — прикрепляли «к земле» жителей городов. Все граждане страны становились слугами государства, которое определяло им место службы и запрещало его покидать под угрозой сурового наказания.
Закон от 8 июня 1934 г. завершал систему закабаления граждан: «измена Родине» наказывалась смертной казнью. Закон этот окончательно реабилитировал понятие «Родина», понимая под ним советское государство, которое — по решению партии и правительства — возвращалось в историю России. Закон реабилитировал термин «наказание», который с 1924 года не употреблялся. Тем самым государство отказывалось от идеи «перевоспитания» нарушителей и объявляло о намерении строго наказывать преступников. В послереволюционное десятилетие господствовало — с убывающей силой — убеждение, по Марксу, что бытие определяет сознание. Следовательно, изменив бытие, экономические условия, окружающую среду, государство изменит сознание. Следовательно, за исключением тех, кого следовало истребить, как неисправимых, остальных можно было исправить, перевоспитать. Но к 1934 году было объявлено, что это вина не общества, а индивида. Он виноват, что не смог избавиться «от родимых пятен капитализма», от «пережитков прошлого». И его следует наказать. Ибо, хотя бытие изменилось, его сознание осталось неизменным.
Наконец, закон от 8 июня 1934 г. реабилитировал семью: закон вводил коллективную ответственность для членов семьи за вину, допущенную одним из них. Для членов семьи, которые знали о намерениях «изменника Родине», предусматривалось заключение в лагерь на срок от 2 до 5 лет, а для тех, кто не знал, полагалась ссылка на 5 лет (эта последняя мера была исключена из закона в 1960 году). Введение круговой поруки отражало возродившуюся заинтересованность государства в крепкой семье. Новый кодекс о семье и браке будет принят в 1936 году, но уже в 1934 изменение отношения к семье становится очевидным. Началось восстановление разрушенной семьи, но на новой основе. Каждая советская семья должна была принять нового члена — советское государство. Закон об измене Родине предупреждал советских граждан о солидности «железного занавеса».
Над каждым советским гражданином в конце первой пятилетки висит свой дамоклов меч. все равны, ибо все на краю пропасти, все боятся. Сталин очень хорошо объяснил Эмилю Людвигу, как система страха действует: если есть группа населения, предназначенная для ликвидации, совершенно естественно возникает иерархия страха. Боятся все, но в разной степени и разного наказания. При этом все помнят о существовании тех, кто предназначен для ликвидации и больше всего боятся попасть в эту категорию. Юрий Ларин на той самой конференции марксистов-аграрников в декабре 1929 года, на которой Сталин дал сигнал к «ликвидации кулака как класса», объяснял, что эта ликвидация не означает немедленного расстрела всех кулаков. Достаточно было о приговоре объявить часть осужденных расстрелять, и оставить остальных ждать. Ждать пришлось не очень долго.
В годы первой пятилетки окончательно вырабатываются специфические черты сталинской политики: он натягивает струну до отказа и в последнюю минуту, когда она должна лопнуть, отпускает ее, чтобы затем натянуть еще сильней. Нередко он ее натягивает и отпускает почти одновременно. Он бросает страну то в жар, то в холод. Некоторые американские историки называют завершающие годы первой пятилетки «Большим отступлением». Именно такое представление о своих действиях Сталин и хотел вызвать: после безумных цифр сталинского пятилетнего плана, даже шаг назад к цифрам по-прежнему невыполнимым, но сократившимся, казался победой здравого смысла. Колхозникам разрешили обрабатывать приусадебные участки, но в том же самом 1932 году принят вышеупомянутый закон от 7 августа. Осенью 1932 г. советская печать забила тревогу на заводах-гигантах, в цехах, в совхозах, в столовых «забыли о человеке». «Правда» возмущалась: «Пора положить конец бюрократическому, барскому пренебрежению к вопросам общественного питания и наконец усвоить, что нет для коммуниста задачи более почетной, чем улучшение положения рабочих». Такой призыв — на 15-м году пролетарской революции — мог бы показаться странным, если бы не раздался он в то самое время, когда положение рабочего класса было хуже, чем когда-либо после гражданской войны. В 1928 году ЦК принимает особую резолюцию, клеймящую техническую интеллигенцию как классового врага. В 1931 г. секретная инструкция предлагает улучшить отношение к технической интеллигенции и улучшить ее материальное положение, но в 1933 году очередное постановление требует усилить борьбу с «вредительством». Это не была просто политика кнута и пряника. Выдаваемый «пряник» становился новым источником страха, страха его лишиться. В годы первой пятилетки складывается сложная иерархическая система привилегий. В годы военного коммунизма привилегиями пользовался узкий слой руководителей. В годы НЭПа часть привилегий — материального порядка — ускользнула из ведения партии. Деньги открывали возможности жить припеваючи, будучи независимым от партии и государства (если не учитывать, конечно, чувства перманентного страха, которое грызло нэпманов). В годы пятилетки, значительно расширившей слой руководителей, распорядителем всех без исключения привилегий становится партия, то есть Сталин. Но он дает привилегии не только руководителям, он их дает всем гражданам. Его статья «Головокружение от успехов» была освобождением (пусть всего на несколько месяцев) от колхозов, его заявление: жить стало лучше, жить стало веселей — в острейший период голода — было разрешением на «веселье». Комсомольский вождь А. Косарев, получив это разрешение, убеждает молодежь: напрасно думают, что мы против личного благополучия, против комнат, уютно обставленных, против опрятности, против модного костюма, ботинок, что мы давим стремления отдельной личности... мы не против музыки, мы не против любви, не против цветов...»
Цветы нужны, в частности, и для того, чтобы подносить их стоящему на мавзолее Сталину. Ибо все, что запрещается, запрещается по просьбе трудящихся, все, что разрешается, разрешается по указаниям партии, то есть Сталина. Борьба, объявленная с 1932 года аскетизму, становится очередным орудием укрепления государства: аскетам нечего терять, кроме их идей. Те, кого облагодетельствовал Сталин, могут потерять квартиру, положение, специальный паек, с ним связанный. В 1932 году Исаак Бабель, находясь в Париже, беседовал с Борисом Сувариным. Автор «Конармии» нарисовал красочный портрет Сталина начала 30-х годов, как его видели современники, люди близкие ко «двору». Характеризуя отношение «гениального секретаря» к людям, Бабель рассказал, как Сталин вызвал к себе ответственного работника наркомнаца, которого Политбюро решило наказать за какой-то проступок. Сталин объявил о наказании, отобрал поочередно удостоверения всех учреждений, где наказанный прежде работал, партбилет, а когда разжалованный уходил, Сталин вернул его от дверей: «Отдайте пропуск в кремлевскую столовую».
- Предыдущая
- 78/326
- Следующая
