Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав - Страница 69

Командир Бе Дан приказывает мне лечь на гамак. Бойцы поднимают меня и несут, и мы движемся быстро, углубляясь в джунгли, где все черно-зеленое или зелено-черное. Мы не обращаем внимания на ухающие снаряды, тяжелые разрывы бомб, и железное жужжание ганшипов – это Черные винтовки забрасывают товарища Ящерицу тоннами железа в беспомощной яростности и от осознания неспособности что-либо поделать, но делу это не поможет.

Прощай, мой лучший шанс сбежать.

Полдня наша секция топает, забираясь все выше и выше в горы Донгтри, по крутым и неровным тележечным дорожкам, пока не уходим так далеко от войны, что кажется, будто не было ее никогда, да и быть не могло. Здесь на высоте, такая тишина, что замираешь как в церкви, и нарушает ее лишь нежное журчание джунглевых родников; где бы ты ни оказался в тропическом влажном лесу, всегда слышишь тихий шепот быстро бегущих вод. Звуки воды действуют умиротворяюще.

Весь остальной мир представляется сном. Жутковато здесь, но так красиво, и война с ее пальбой – всего лишь дурное воспоминание, оставленное нами в дурном месте в долине далеко под нами.

Я размышляю: а что бы нам не бросить наши пушки и не застолбить участки под фермы, и не остаться здесь навеки. Пускай они там в долинах дерутся как дурни. А мы останемся здесь и будем жить как горцы.

Но покой этот из категории тех, что только вводят в заблуждение, а тишина – лишь одна из разновидностей военной маскировки. Бодойские разведчики приветствуют нас на тропе. Бодойцы проводят нас мимо часовых, зениток, пушек и блиндажных комплексов, в которых заправляют стрелковые роты элитных войск Северного Вьетнама.

Один из бодойцев вскрывает ствол дерева, открывая вход в тоннель, который так изобретательно запрятан, что можно сидеть рядом и так его и не заметить. Мы входим в дерево и залезаем в тоннель. Как всегда, я создаю кучу проблем, потому что плечи мои чересчур широки для часто попадающихся лазов, соединяющих разные тоннели. Когда я застреваю, бойцы спереди меня вытягивают, а бойцы сзади проталкивают. Сам себе я напоминаю жирную тетку, которая пытается залезть в подводную лодку.

Глубоко под землей тоннели расширяются до таких размеров, что по ним можно гонять грузовики. Мы топаем вперед и попадаем в тоннельный комплекс, обширный и хорошо оборудованный, целый город с населением, погребенный внутри горы.

Мы спускаемся еще глубже, и тоннели становятся чище и в более высокой кондиции. Стены пещер уже не сырые, и паутин на них нет. На нас больше не нападают с визгом черные тучи летучих мышей. Нашим взорам открываются зеленые брезентовые палатки, разбитые в безукоризненном порядке, штабеля деревянных ящиков, аккуратно поставленных друг на друга, электрические светильники, работающие от генераторов, госпиталь с чистыми белыми простынями, в котором работают доктора и медсестры в белых халатах.

Вот такая у Виктора Чарли Большая Лавка.

Место для привала нам определяют рядом с печатным станком. Бойцы развешивают гамаки на кольях, которые весьма кстати оказываются под рукой.

Мы пытаемся заснуть. Всю ночь (если только сейчас и в самом деле ночь) печатный станок стрекочет своим "Ка-чанкКа-чанк!" – и не собирается останавливаться.

Когда я просыпаюсь, вокруг меня стоит дюжина бодойцев, все они уставились на меня. Я для них – Нечто, только что прибывшее из космоса на борту НЛО.

Бодойцы в полной военной форме и похожи на школьников. Когда я поднимаюсь в сидячее положение, они смущенно хихикают и поспешают прочь.

Кто-то успел снять с моего бедра полевую перевязку и заменить ее на чистые белые больничные бинты.

Командир Бе Дан присаживается на корточки рядом и вручает мне какую-то еду в жестяной упаковке. Это сухпай китайского образца. Мы вскрываем банки самодельным ножом командира Бе Дана.

В банках преимущественно лапша с овощами и мясом загадочного происхождения, а на запах – дохлая рыба. Я пытаюсь придумать, как бы поизящнее отказаться, когда командир Бе Дан выплевывает кусок пищи, и швыряет недоеденную банку консервированной фасоли в мусорную яму. Я прихожу в ступор, когда слышу от него по-английски: "Китайские продукты – говно".

Похавав, подхожу к печатному станку и смотрю, как он с кашлем выплевывает свежеотпечатанные листы рыхлой желтой бумаги.

Печатный станок очень стар, это тяжелая махина из стали и черной эмали со сколами, произведенная в те времена, когда вещи делались навечно. Все детали в механизме станка изрядно изношены, но вычищены и хорошо смазаны. Сразу видно – за станком хорошо ухаживают, а то бы он просто работать не стал. Прям как старый трактор "Джон Дир", что был у нас в Алабаме на ферме. Отец любил повторять: "На соплях работает. Плохо посмотришь – развалится".

Подходит печатник и приветствует меня улыбкой. Маленький такой толстячок с довольным лицом как у Будды, в белой рубашке, забрызганной краской. Он рассказывает мне по-английски, как гордится своим станком, как его контрабандой вынесли из Сайгона, и как сто человек тащили его сюда разобранным на сто частей, а потом деталь за деталью собрали в тоннеле.

Предложив чаю, печатник говорит: "А ты знаком с Джейн Фондой?" Он вручает мне здоровенную печатную литеру, тяжелую как осколок. От него пахнет краской, и краска у него под ногтями. "Она тоже американка".

"К сожалению, не знаком", – говорю я. Печатник явно разочарован.

"А знаком с работами мистера Марка Твена?"

"Конечно. Читал его книжки".

Печатник кивает, довольный такой. Пока я рассматриваю непривычно выпуклую букву на литере, печатник достает карманный блокнот, перьевую ручку и говорит: "Чиенси Май, зачем солдаты уезжают за тысячу миль от дома, чтобы жить черт знает как и погибать в этой стране? Эта страна – не ваша. Мы вашей родной стране ничего не сделали. Зачем вы пришли сюда и убиваете наших женщин и детей, и разрушаете нашу родину?"

Я и не знаю, что сказать.

Печатник продолжает: "Вам нас не победить. Вы даже не знаете, кто мы. Вы нас даже разглядеть не в силах. Ваша страна живет как во сне и стремится убить все, что за его пределами, но мы живем в реальном мире, поэтому нас вы убить не в силах. Мы сражаемся уже двадцать лет, и будем сражаться дальше, пока не одержим победу, пока не обретем свободу. Совсем как ваши предки двести лет назад. Дядюшка Хо открыл декларацию независимости Вьетнама цитатой из американской декларации независимости: "Все люди созданы равными, что они наделены Создателем определенными неотъемлемыми правами, среди которых имеется право на жизнь, свободу и на стремление к счастью". Американские солдаты сейчас сражаются не во имя защиты своей свободы, а чтобы похитить нашу. Чиенси Май, как же вышло так, что твоя великая и героическая страна утратила свое величие и разрешила бандитам ее захватить?"

Пока печатник говорит, он внимательно глядит на меня с ручкой наготове, будто бы ожидает, что я раскрою секреты мироздания словах в двадцати пяти или меньше того. И вдруг до меня доходит, что у меня берут интервью для газеты Фронта.

– Кхунг бьет, – говорю. – Я не знаю.

Печатник разочарованно кивает, но охотно верит, что я и в самом деле не знаю.

Печатник глядит на часы. Говорит: "А ты знаешь, некоторые из здешних больших людей хотят отправить тебя в Ханой, в тюрьму. Но у тебя во Фронте есть влиятельный друг, Тигриный Глаз, командующий Западным районом". Снова смотрит на часы. "Пойдем со мной, пожалуйста".

Печатник говорит командиру Бе Дану: "Товарищ майор, разрешите обратиться?", и командир идет с нами. Мы шагаем мимо странных жужжащих машин и рабочих, которые на них работают. Машины мерно чух-чухают, издавая запахи "Космолайна" и масла, этакие подземные заводы.