«Фирма приключений» - Багряк Павел - Страница 62

• Предыдущая
• 62/65
• Следующая

Гард, Мартенс, Честер, какие-то люди в полицейской форме и какие-то люди в штатских костюмах кинулись к Аль Почино.

Единственное, что успел отметить Дэвид Гард, — так это то, что в момент, когда бедняга вскидывал руки, зажегся красный глазок на восьмой телекамере; это обстоятельство как бы соединило в сознании комиссара два факта: падение человека и начало работы камеры, хотя никакой логической связи тут не просматривалось.

В зале мгновенно возникла паника. Люди бросились кто вон из помещения, кто на сцену, кто полез под кресла, кто оказался на подоконниках, готовясь, вероятно, бить стекла и прыгать вниз с пятого этажа.

Гард, перекрывая крики, визг, вопли, топот сотен ног, заорал в микрофон:

— Назад! Все назад! Всем оставаться на местах! Никакой паники! Перекрыть входы и выходы из зала и Дворца! Никто не должен покидать помещение! — Еще через секунду он хриплым голосом прорычал Мартенсу, не замечая, что рычит в микрофон: — Восьмая камера! Мартенс, восьмая камера! Быстро!

Но возле восьмой телекамеры уже стоял словно выросший из-под земли Таратура. Инспектор крепко держал хилого оператора в наушниках, который бился в его мощных объятиях, как рыба в сетях.

Когда панику удалось пресечь и наладить в зале относительный порядок, выяснилось: в объектив именно восьмой камеры был вмонтирован бесшумно стреляющий карабин 76-го калибра, причем пуля пошла в том направлении, куда был нацелен объектив, а карабин выстрелил одновременно с включением аппарата.

Понимая, что пресс-конференция фактически сорвана, Гард все же объявил перерыв на полчаса и накинулся на тщедушного оператора восьмой камеры, который все еще был в наушниках и не мог догадаться, что их можно и нужно снять.

— Почему ваша камера включилась позже всех?

— Что? Что вы сказали? — пролепетал оператор. — Я ничего не знаю, господин комиссар! Клянусь вам, я ничего…

— Фирма?

— Мне скомандовал режиссер… Чтобы я взял Аль Почино… Я взял, а потом он дал команду: эфир!.. Я нажал клавишу прямой трансляции… и он вдруг упал!.. Но я ничего не знаю…

— Фирма? — повторил комиссар.

— Как вы сказали?

— Снимите наушники! — рявкнул Гард.

— Ах, извините… — стаскивая наушники, пролепетал оператор. — Как вы сказали?

— Я спрашиваю, какую фирму вы представляете?

— Я? Эт-цэ-сю.

— Расшифруйте.

— Телевизионное Царство Сюрпризов.

— Сюрпризов? Имеете отношение к Би-би-сю?

— Так точно, господин комиссар. Филиал…

— Вот где я прокололся! — неожиданно вслух подумал Гард.

— Как вы сказали?

— Я спрашиваю, кто финансирует? Не знаете?

— Нас, господин комиссар? Говорят, мы пользуемся покровительством какого-то… Христофора… э-э-э… извините, не помню фамилию… то ли Гуснер, то ли Гаснер…

— Гауснер?! Христофор Гауснер?!

— Вот-вот, господин комиссар, так точно!

«Этого еще не хватало!» — подумал Гард.

— А кто режиссер передачи?

— Этой? Мистер Пикколи, Андре Пикколи…

— Сын антиквара Мишеля Пикколи?!

— Не могу знать, господин комиссар. Извините…

— Он здесь? В зале? Ваш режиссер?

— Никак нет, господин комиссар, на студии…

— Вы что, военный?

— Я, господин комиссар? Так точно! До работы на фирме… в войсках ПВО…

— Режиссер был с вами на связи? — Гард показал на наушники.

— Так точно, на связи! — подтвердил оператор, все еще трясясь всем телом.

Дальнейший разговор с ним терял смысл. Убийцы Аль Почино в зале не было. Гард это отчетливо понял. Убийца сделал свое дело раньше, а теперь сидел дома перед экраном телевизора и пил кофе маленькими глотками, неслышно посмеиваясь. У Гарда не было ни малейших сомнений в том, что этим человеком является генерал Дорон, во всяком случае, идея и организация покушения на Аль Почино наверняка принадлежат ему.

Гадкое, омерзительное чувство охватило комиссара Гарда: чувство, родственное старческому бессилию, духовной и телесной немощи. Дэвид Гард заранее знал, что не избежит неприятностей. Знал, что нельзя до конца доверять ни Фрезу, ни Гауснеру, как бы они ни демонстрировали своих союзнических чувств; коварства в каждом из них было больше, чем преданности, корысти и страха, больше, чем долга и смелости, а потому на любом этапе отношений эти типы могли и продать, и предать. Зло ищет в союзники только зло, а с добром расстается, как с лишней обузой. Еще задолго до пресс-конференции Гард понимал, что Дорон попытается каким-то способом помешать его общению с журналистами, — но чтобы с такой демонстрацией своих сил и возможностей?! Гарду было ясно, что генерал попытается убрать всех свидетелей обвинения — посягнет и на Рольфа Бейли, если тот вздумает открыть рот, и на Дину Ланн с ее женихом-президентом, если они ринутся в бой, и на Честера с Таратурой, если те окажут решительное сопротивление, не поддавшись на подкуп или шантаж, и даже на него самого, на комиссара Гарда, как уже посягнул однажды с помощью негодяя Хартона. Понимая все это, предвидя, комиссар полиции принял, кажется, все возможные меры предосторожности, но ничего не смог противопоставить своему всесильному врагу, хотя сам обладал, как он думал, немалым могуществом: властью, данной ему народом, правительством и государством. Увы, перед лицом мафии, получившей благословение того же правительства и того же государства, а потому действующей как хорошо смазанная машина, комиссар Гард оказался беспомощным и слабым, как мальчик перед зрелым мужчиной, как любитель-боксер перед профессионалом, как новичок перед мастером, как солдат-пехотинец перед танком. Эта машина способна перемалывать все живое и сопротивляющееся, выплевывая в конечном итоге то, что остается и что называют в миру честью и совестью, как пуговицы, потому что машина всегда существовала и будет существовать без этих качеств, что, собственно, и делает ее машиной — в отличие от человека.

— Аминь! — вслух произнес Гард, вставая. — Все! Достаточно! Все остаются здесь, в комнате. Я выйду в зал один, чтобы довести начатое до конца…

— Дэвид! — сказал, тоже вставая, Честер. — Это безумие!

Гард перебил его:

— Сядь и молчи! Я не могу позволить себе рисковать вашими жизнями, это так же ясно, как дважды два четыре. Слушайте трансляцию, если хотите, и… не беспокойтесь за меня. Сегодня больше не будет ни выстрелов, ни пуль. Меня убили иначе: отобрали вас, свидетелей обвинения… Я же для них безопасен, как безопасна змея, лишенная жала. Я все сказал, а вы извольте подчиниться, пока… пока я еще комиссар полиции!

— Но смысл?! — крикнул Фред Честер.

Гард долгим взглядом посмотрел на своего друга и, ничего не ответив, вышел из комнаты. Через несколько секунд он появился на сцене. Его встретила напряженная и явно сочувственная тишина. Сидевшие в зале журналисты словно поняли, что комиссар Гард сам себе устраивает публичное аутодафе. Он добровольно, находясь в полном здравии и при ясном уме, всходил на эшафот, предпочитая героический конец бесславному продолжению. В ситуации, в которой оказался комиссар Дэвид Гард, это была, вероятно, единственная возможность, вчистую проигрывая последний раунд борьбы, все же сделать попытку если не выиграть его, то уйти с честью.

И комиссар взял в руки микрофон…

Три года спустя, в один из весенних дней, Фред Честер, сидя дома и разрисовывая фломастерами картинки для своего первенца, лежащего в кроватке, услышал телефонный звонок. По своему обыкновению он не прервал дело, которым занимался, рассчитывая на то, что либо жена, выйдя из кухни, возьмет трубку, либо на том конце провода потеряют терпение. На сей раз, однако, и Линда почему-то не выходила, и неизвестный, домогавшийся Честера, проявлял настойчивость и терпение: то ли Фред был ему очень нужен, то ли он неплохо знал характер журналиста. И Честер в конце концов сдался.

— Алло! — сказал он. — Вас слушают.

— Ты делаешь успехи, — раздался знакомый до боли голос. — Когда-то выдерживал до десяти гудков, теперь пятнадцать! Тебе что, прибавили зарплату?

• Предыдущая
• 62/65
• Следующая