Катя, Катенька, Катрин - Сантарова Алена - Страница 24

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая

Что же это за комната? Овальное зеркало, люстра со звонкими стеклянными подвесками… Да ведь это бабушкина спальня!

— Тс-с! — произнес в это мгновение чей-то голос. — Тс-с! (Катя послушно закрыла глаза.) — Тс-с, не то ее разбудишь!

Потом два голоса о чем-то сговаривались шепотом, и Катя из этого разговора наполовину поняла, наполовину догадалась, что вчера, когда она уснула на веранде, ее осторожно перенесли в спальню. У нее был небольшой жар, и бабушка до поздней ночи меняла ей компрессы. Сейчас дедушка собирался уходить и хотел еще раз взглянуть на Катю.

— Нет, нет, — шептала бабушка, — не буди ее!

— Подойди! — сказала Катя и села. — Я себя чувствую прекрасно.

— Это я вижу, — сказал доктор, — но тебе обязательно нужен покой.

Ей еще поставили термометр и заставили проглотить какие-то противные порошки.

Все утро Катя чудесно пролентяйничала.

Ей снова постелили на кушетке на задней веранде; бабушка обложила ее иллюстрированными журналами и то и дело забегала к ней с каким-нибудь лакомством. Ей принесли ароматные абрикосы, цветом и формой напоминавшие солнце, для нее выбрали самую хрустящую булочку, а кофе, который принесла ей Верочка, был налит в праздничную чашку. Изнутри чашечка вся была покрыта позолотой, а снаружи в расписном венчике старинным вычурным шрифтом было выведено: «Катенька».

На Катиной памяти эта чашка всегда стояла в стеклянном шкафчике, в котором бабушка хранила милые сердцу вещи. Там были серебряные часики на длинной цепочке, в былые годы они принадлежали прабабушке. Рядом с монетами, связанными с теми или иными воспоминаниями, лежала искривленная, потрепанная детская туфелька, покрытая позолотой. Тут же стояла кукла в кружевной юбочке, вся из фарфора, и лежал старый медальон с пожелтевшими портретами.

Когда Катя была совсем еще малышкой — едва научилась читать, — она разобрала на позолоченной чашечке свое имя: «Катенька». Это привело ее в восторг. Ей представлялось, что это подарок, сюрприз для нее. Еще и сейчас, через семь-восемь лет, она заново переживала всю горечь своего разочарования, когда ей сказали, что на эту хрупкую красоту ей разрешается смотреть только издали.

И вот эта чашка в ее руках.

Она отпивала глоточками душистый кофе, любовалась золотыми отблесками и прислушивалась к тому, как бабушка тихонько ходит по дому.

Вдруг шаги стихли. За Катиным изголовьем стояла бабушка:

— Хорошо ли ты себя чувствуешь, Катюшка?

— Нет, бабушка, нет! — Катя скулила и смеялась одновременно. — Мне тут скучно. Побудь, пожалуйста, со мной, расскажи что-нибудь.

— А может быть, не нужно? В последнее время ты же все сердилась, говорила, что я рассказываю всякие глупости, все про учебу, как в букваре…

Катя застыдилась и стала лепетать какие-то невнятные извинения. Бабушка ее успокаивала:

— Это же все шутки, разве я сама не понимаю?

— Бабуля, ты и вправду знаешь… все?

— Все — это было бы слишком много. Я только понимаю язык моих девочек.

Катя была ужасно горда и счастлива оттого, что бабушка и ее включает в число своих девочек.

— Я на тебя похожа, бабушка? — вдруг спросила она.

— Не знаю, моя девочка. Может быть. Иногда мне кажется, что похожа.

Бабушка смотрела на Катю долгим, испытующим взглядом, словно старалась разгадать ее сокровенные мысли.

— Бабуля, а правда, что некоторые люди умеют даже по глазам читать мысли?

— Глупости! — сказала бабушка с досадой. — Этак можно поверить и в колдунов, и в волшебников, и в гадалок. — И шутливым тоном добавила: — Может быть, у тебя есть какие-то тайны и ты не хочешь, чтобы я их разгадала?

Катя завертела головой:

— Что ты, что ты!

— Обожди, — сказала бабушка, меняя тему разговора. — Утром, когда ты еще спала, приходил тот ужасный паренек. Он спрашивал тебя, а если нет, то Енду…

— Зачем ему нужен Енда? — удивленно спросила Катя. — И чем он ужасный?

— Ты сама его так назвала, — напомнила бабушка, — когда Еничек пропал вместе с ним.

— Вашек тут вообще ни при чем! — пылко воскликнула Катя, и это рассмешило бабушку.

— Так его, значит, зовут Вашек. Да, я знаю его маму. Очень приятная женщина. Вот этот твой Вашек…

— И никакой он не мой! — защищалась Катя.

Но бабушка продолжала свое:

— Так этот твой Вашек заходил сюда и сразу уехал, когда услышал, что ты лежишь, а Енда ушел в город. И что-то он сказал еще, как будто вы собирались…

Ничего иного Кате не удалось выяснить, а бабушка божилась, что она больше не может добавить ни единого слова, и все время так странно улыбалась, глядя на Катю, словно эта повязка над глазом производила неотразимо комическое впечатление.

— Бабуля, расскажи мне лучше что-нибудь. И начни прямо с того, на чем ты остановилась. Мне… мне это…

— Хватит уже оправдываться и объясняться, Катюшка, — сказала бабушка и стала вспоминать, как после долгих и трудных занятий она сдала экзамены в гимназию и была принята во второй класс заочного обучения. Причем наравне с другими девочками она посещала городское училище, а также училась стряпать, вязать крючком и на спицах…

— И вышивать наволочки с пожеланиями «Доброй ночи»? — осмелилась спросить Катя.

— Нет, нет, до этого никогда не доходило, — ответила бабушка, как показалось Кате, несколько смущенным тоном.

Так, по рассказам бабушки, уплывали годы, полные учебы, домашней работы и ночных бдений над книгами. И каждый квартал Катенька должна была отчитываться в своих знаниях перед строгой педагогической комиссией.

Девочка выросла и стала высокой, бледной, голубоглазой девушкой. Черные волосы она укладывала в узел. В один прекрасный день вновь пригласили пани Чижкову, домашнюю портниху. К шестнадцатилетию Кати она должна была сшить ей первое девичье платье. Из приложения к журналу «Леди» выбрали красивый фасон, и мамочка сказала:

«Вот видишь, Катя, ты уже девушка!»

От волнения у пани Чижковой дрожали руки, когда она раскраивала фиолетово-синее, как слива, сукно. Она еще никогда не шила платье для девушки, которая учится в латинской школе. Она еще никогда не шила платье к такому знаменательному событию, как заключительный экзамен за четвертый класс и за всю первую ступень гимназии.

Городок Борек днем казался сонным. В липовой аллее жужжали пчелы. Из открытых окон домов доносились запахи кухни. На середине центральной улицы, растянувшись на солнышке, лежала желто-белая собака. В сквере у Старой крепости, в тени платанов, сидели несколько стариков. Изредка они обменивались словами, и только легкие облачка дыма из их трубок свидетельствовали о том, что они не спят.

Это сонное царство нарушал высокий мужчина в пенсне, нетерпеливо прохаживающийся по скверу. Он был погружен в свои мысли и не заметил двух кокетливых дам. Только после того, как одна из них во второй раз обратилась к нему, он поднял голову.

— Пан директор! — воскликнула полная дама, держащая под руку девушку, на шляпке которой цвел райский сад. — Пан директор Томса!

— Добрый день, добрый день… Извините… — Катин отец отвечал рассеянно.

— Что вы здесь делаете? — щебетала дама.

— Жду.

Пан Томса нетерпеливо приподнял широкополую черную шляпу в знак прощания.

Но дама и не думала уходить. Она интересовалась, кого он ждет и почему, и наконец вспомнила сама, что сегодня гимназисты получают свидетельства.

— Вы, конечно, ждете пана Благоушека? Какая радость: сын — гимназист!.. — трещала она, словно желая победить в конкурсе по многословию.

— Нет, Благослав уже дома. Я жду дочь. — И пан Томса снова дотронулся до шляпы.

— Ну конечно! Барышня Катя! — драматически восклицала дама. — Она, наверное, сдает экзамены? А ведь какие они были подруги с моей Отилией! — И она подтолкнула вперед девушку с цветочным магазином на голове.

• Предыдущая
• 24/42
• Следующая