ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael - Страница 61

• Предыдущая
• 61/96
• Следующая

— Дайте мне подумать, — хрипло сказал он, вытирая лоб. — А что скажут, когда узнают, что я покупал акции компании? Ведь это грозит…

— Святая простота! — презрительно воскликнул Делонэ. — Ты что же, думаешь, мы собираемся покупать их сами? Поручим Бенуа или кому другому, они и купят и продадут. Мы к акциям и не прикоснёмся. — Он выждал немного, потом жёстко сказал: — Итак, решай, или мы найдём кого-нибудь посмелее, нам всё равно. Мы с тобой старые друзья, вот и даём тебе первому этот шанс. А там как знаешь. Ну, берёшь деньги?

Перед лицом столь явной и грозной опасности потерять вожделенный миллион Шабо капитулировал. Но, сунув сотенную пачку в нагрудный карман потрёпанной куртки, произнёс небольшую прочувствованную речь:

— Если я и согласен, то только потому, что не усматриваю в этом деле вреда Республике и всем честным патриотам. Пострадают только мошенники, обкрадывающие национальную казну. Будет только справедливо, если мы накажем их за нечестность. Да, друзья, я чист перед трибуналом собственной совести. Будь это не так, поверьте, никакие посулы, как бы велика ни была предполагаемая нажива, не подвигли бы меня принять участие в неправедном деле.

В глубоко посаженных глазах Жюльена мелькнуло удивление.

— Благородно сказано, гражданин Шабо. Вы неизменно достойны того великого доверия, которое оказывает вам народ. Человек с такими чистыми республиканскими принципами заслуживает величайших почестей, которыми может наградить его страна.

Бывший священник, не заподозрив иронии в словах плутоватого бывшего пастора, скромно потупил взор.

— Я не жажду почестей. Я желаю лишь исполнить долг, который наложила на меня родина. Этот груз мне не по силам, но я буду нести его, пока меня держат ноги, пока не откажет сердце.

Делонэ с Жюльеном едва не прослезились и отправились к Базиру.

— Знаешь, Жюльен, — задумчиво произнёс по пути Делонэ, — а плутишка-то верит тому, что говорит.

Назавтра депутаты известили Моро о том, что заручились согласием не только Шабо, но и Базира и ещё одного выдающегося представителя партии Горы. В тот же день Андре-Луи и де Бац отправились в Конвент послушать обличительную речь Жюльена, за которым был первый ход в этой игре.

Найдя себе места на галерее среди праздной черни, которая ежедневно набивалась туда и частенько мешала нормальному ходу заседаний — так сказать, разъясняла законодателям, как толковать священную волю суверенного народа.

Стоял фруктидор второго года Французской Республики, Единой и Неделимой. Террор достиг кульминации. Вовсю свирепствовал страшный закон «о подозрительных». Недавно Конвент принял закон «о максимуме» — то была отчаянная попытка обуздать непрерывный рост цен на предметы первой необходимости, вызванный обесцениванием бумажных денег. Незадолго до того учреждённый Революционный трибунал трудился день и ночь. Фуке-Тенвиль, общественный обвинитель, самый ревностный и трудолюбивый слуга народа, едва выкраивал время для еды и сна. Приговорённых к смерти становилось всё в больше и больше. Повозки с осуждёнными ежедневно громыхали к площади Революции, где деловито клацал топор гильотины, вверенной рукам палача Шарля Сансона, которого признательная чернь ласково именовала «наш Шарло». Хлеб становился всё менее съедобным, хлебные очереди удлинялись, становясь всё печальнее, а в бедняцких кварталах свирепствовал голод. Но народ терпел лишения, потому что верил в честность законодателей и полагался на их обещания. Государственные мужи уверяли простой люд, что нынешние голодные времена — лишь прелюдия грядущего царства изобилия. А пока, дабы поддержать и усмирить нуждающихся, распределяли кой-какие подачки.

Тем временем в Опере, по-прежнему строго по звонку поднимался занавес, таверны и рестораны, как всегда по вечерам, наполнялись теми, кто имел возможность платить. У Февриера в Пале-Руаяле шла оживлённая торговля; у Бенуа каждый вечер устраивались пиры для благоденствующих, сытых представителей голодного народа. Жизнь продолжалась, и люди вроде де Баца, если вели себя достаточно осмотрительно и благоразумно, могли чувствовать себя свободно.

Де Бац и чувствовал себя вполне свободно. Одевался подчёркнуто элегантно, следил за причёской, держался так же уверенно и высокомерно, как в прежние времена, до падения Бастилии. Его самоуверенность не была пустой бравадой. Огромная армия агентов и единомышленников постоянно пополнялась новобранцами и к тому времени уже имела лазутчиков во всех слоях парижского общества. Андре-Луи тоже передвигался по городу без опаски, уверенный, что в случае чего его защитит гражданская карточка, согласно которой он являлся агентом наводящего ужас Комитета общественной безопасности.

Итак, они открыто пришли в Конвент и смешались с толпой на галерее.

Происходящее внизу их мало интересовало, пока на трибуне не возникла упитанная фигурка Шабо. Собрание, к которому собирался обратиться депутат, протёрло глаза и изумлённо воззрилось на преобразившуюся знаменитость. Куда подевался немытый, нечёсаный санкюлот в красном колпаке? Перед залом стоял нарядный, словно английский денди, человек в прекрасно пошитом коричневом сюртуке, с белоснежным шарфом на шее. Аккуратная ленточка перехватывала сзади гладко уложенные волосы гражданина депутата.

Собрание оправилось от изумления и решило, что Шабо наконец последовал примеру своего кумира, великого Робеспьера.

Но заявление, которым народный представитель начал свою речь, давало чудесной метаморфозе совсем иное объяснение.

— Прежде чем обсуждать вопросы общественные, я желал бы коснуться одного сугубо частного дела, а именно, о своём намерении жениться.

После недолгой паузы последовало продолжение:

— Как вы знаете, раньше я был монахом-капуцином. Поэтому хочу изложить вам мотивы, побудившие меня к этому решению. Я считаю, что долг законодателя — служить примером добродетели. В мой адрес часто сыпались упрёки в том, что я слишком увлекаюсь женщинами. Я пришёл к выводу, что лучший способ заставить клеветников умолкнуть — это законный брак. Со своей невестой я познакомился недавно. Воспитанная, подобно многим своим соотечественницам, в величайшей скромности, она была сокрыта от глаз иностранцев. Я полюбил её за добродетельность и чистоту души. Моя репутация одарённого и стойкого патриота открыла мне дорогу к её сердцу.

Итак, Шабо во всеуслышание объявил, что влюбился, и присутствующие сделали вывод, что эта важная птица сменила будничное оперение на праздничное ради благосклонного внимания избранницы — так сказать, линька, знаменующая начало брачного сезона.

Лирическую часть выступления оратор завершил обещанием, что ни священник, ни отжившие своё церемонии не осквернят его свадьбы. Тем самым он показал, как хорошо знает аудиторию. Если коллеги-законодатели встретили его заявление сдержанными хлопками, то галёрка разразилась овацией.

Наконец народный представитель перешёл к деловой части, но сказал так мало, что стало ясно: он попросту воспользовался предлогом лишний раз появиться на трибуне.

Слушая его, Андре-Луи испытывал гнев вперемешку с презрением. Он жалел Леопольдину, и в эту минуту рассчитывал на успех своего замысла не столько в надежде восстановить власть Бурбонов, сколько ради избавления девушки от необходимости связать жизнь с негодяем.

На трибуну поднялся Жюльен — ещё один продажный отступник, и Андре-Луи подался вперёд, чтобы лучше расслышать пламенную речь, обличающую Индскую компанию. Он ведь сам вложил её в уста марионетке. Но Жюльен договорился с Делонэ усовершенствовать её и отошёл от первоначального текста. Он довольно долго и цветисто рассуждал на тему добродетели и чистоты в общественной и частной жизни. В последнее время Конвент всё глубже погрязал в подобном празднословии, и в этом словесном потоке едва не утонул вскользь брошенный намёк на Индскую компанию — одну из тех, что, по словам оратора, злоупотребили доверием государства и руководствовались целями, отнюдь не всегда выгодными этому самому государству.

• Предыдущая
• 61/96
• Следующая