Лето в горах - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/34
• Следующая

Илья долго еще сидит на крылечке гостиницы и курит. Над ним пошумливают листвой тополя, где-то в сарае вздыхает корова — видно, не близко, но кажется, что рядом, — сонно и лениво взлаивают собаки. Справа по соседней улице проносятся машины — гул их стремительно влетает в ночной поселок и отлетает. Вдруг с громыхающим треском проносится запоздалый мотоциклист с прижавшейся к его спине фигуркой, и ограды в зарослях смородины и малины, кругляши булыжников окатывает теплым светом. Мотоцикл уносится, оставляя после себя терпкий, чесночный душок бензина, и поселок опять тонет в безмолвии и темноте. Илья глядит, как гаснут огоньки в домах, и думает о том, что живут же люди как люди, семьи собираются под крышей, сидят за столом, а как ночь, спать ложатся на своих кроватях, а он — как на вокзале: остановился, вышел на платформу, скоро поезд уйдет, а куда уйдет и где будет последняя остановка?

Стараясь не шуметь, Илья проходит в коридор, выпивает из бачка кружку воды, смотрит на светящееся окошко флигеля. Его, видишь, спать погнала, а сама еще возится чего-то, мелькает в окошке, руками над столом машет. Не знает он, как отблагодарить ее за хлопоты, которые сама взяла на себя, удивляется доброму сердцу ее и думает о великом назначении женщины и о важности ее на земле. Кто она такая, Айгерим, что за человек? Баба она грамотная, бралась тут кому-то заявление писать; работала раньше, говорят, в райсовете — кем-то, значит, поболее, чем гостиничным администратором. А вот какие у нее заботы, какая жизнь у нее — хорошая, плохая? В первый раз думает об этом Илья…

Утром добывает в авторемонтной паяльную лампу, разбирает самовар — бросовый совсем, самое ему место на свалке. «Лучше я ей новый куплю», — думает Илья, однако руки сами увлеклись — истосковались по работе. Руки у него огромные, узловатые, но вещи держат нежно, точно хрупкое стекло. Пока накладывает заплату, во двор набивается ребятня.

— Танькин папа, — показывают на него.

Подходит старушка и машет руками на ребят:

— Идите отсюда! Нечего вам тут!

— Да пусть стоят, — говорит Илья, но старушка недаром старается, потому что, отогнав ребят, приглашает его к себе домой посмотреть швейную машинку. И все справляется, дорого ли возьмет за ремонт.

— Ладно, зайду, — обещает он. — Чего о цене раньше времени говорить? Может, там и делов никаких.

Как-то Илья нашел временную работу — договорился наладить в совхозе электроводокачку. Вернулся в поселок вечером под выходной, зашел во флигель, а Таня уже спит в своем фонарике. Айгерим не дала будить ее, только приоткрыла полог. Осторожно коснулся он ее тугих косичек, перевязанных ленточкой, погладил смуглую щеку и вздохнул. «Налилась-то как!» — подумал он и заметил пестрое платьице на спинке стула. Почесал себе висок, припоминая, откуда бы оно, но, так и не припомнив, ушел спать — крепко устал он, навозившись с водокачкой.

Утром Илья встал пораньше, сходил на базар, накупил разных разностей — и Тане, и Айгерим. Возвращаясь к гостинице, слышит странные звуки — вроде бы шакалы воют. Оглядывается, видит двух мальчишек — приличных вроде мальчиков, отмытых, приодетых, в сандалиях и носочках, — однако голосят они так, что хоть уши затыкай. Помахал им вежливо рукой: нельзя ли, дескать, потише? Но те на него ноль внимания. Тогда он прошел через гостиницу во двор и увидел Таньку, одетую в незнакомое пестрое платье; приставив руки ко рту, тоже верещит нечеловечьим голосом.

С ума, что ли, сошли?

Танька вырвала из его рук авоську. Илья подумал — помочь нести, а она выгребла из нее дыню — и на улицу.

Оставив покупки на кухне, Илья заторопился сон. Очень ему интересно проследить, что это дочка с дыней будет делать. Выходит на улицу, а ребята уже в конце ее бегут, потом заворачивают влево, к реке.

Пока он гнался за ними, под сердцем стало горячо, он устал и побрел шагом, а на автобусной станции присел на скамейку и увидел ребят, бежавших по откосу к реке. Что это они делают?.. Ай да друзья! Илья не поверил глазам. Мальчишки вцепились в дыню, тащат ее в разные стороны, плюют друг в друга и даже лягаются ногами. Хотел Илья встать и спуститься вниз, чтобы вложить мальчишкам ума, но вдруг Танька, с интересом наблюдавшая за их возней, тихая дочка его, не обидевшая в жизни даже комара, стукнула по голове сперва рыжего, а потом другого, чернявенького, с глазами, блестящими и хитрыми, как у лисы. Мальчишки сразу успокоились и только нетерпеливо сопели, глядя, как Танька, вытащив из-за пазухи перочинный нож (этого еще не хватало!), делила дыню на части. А когда поели, стали окатывать друг друга водой. Танька не вытерпела и тоже присоединилась к ним, И совсем уже мокрые, прыгая с камня на камень, побежали к мосту. Сперва швыряли галечник в воду, потом вскарабкались по насыпи под нижние балки моста и стали виснуть на них и прыгали вниз, чуть не в самую воду. И Танька, болезненная его дочка, не отставала от мальчишек, тоже висла на балках и тоже прыгала вниз. А ведь машины поверху идут!

Неизвестно, сколько бы они прыгали так, но тут на стоянку прибыл автобус. Ребята кинулись в толпу пассажиров и стали проталкиваться к дверям безо всякой очереди.

— Безобразие! — кричали пассажиры, а кто-то даже вспомнил нехорошим словом родителей.

И тогда Илья встал со скамейки и пошел к автобусу, чтобы угомонить разбойников, но ребята уже успели проникнуть внутрь, двери захлопнулись, и автобус, страшно взревев, уплыл, мягко покачиваясь, как на волнах.

— Ничего, скоро другой придет, — успокоил его пассажир, не поспевший к посадке.

Но Илья не стал слушать его и помчался за автобусом. Глупо это было, но он бежал и бежал, пока не стал задыхаться. Он спустился под мост, отдохнул там немного, смочил голову водой. По мосту проехал грузовик, вниз посыпался песок, а от грохота заложило уши. «Будет вам лупцовка, а тебе, дочка, достанется больше всех», — с наслаждением думал Илья и кулаком грозил вверх, словно там, наверху, все еще находились ребята.

Пассажир, опоздавший к отправке и тоже принявший Илью за опоздавшего, все это время наблюдал за его странным поведением: у человека, наверно, страшное горе, если он так убивается оттого, что опоздал. Но еще больше удивился он, когда подошел другой автобус, а Илья не бросился к остановке. Не торопясь, поднимался он по насыпи, а когда, дотянув до скамейки, присел на нее и закурил, автобус уже укатил.

Илья долго сидит на станции и смотрит на пассажиров — одни уезжают, другие подходят, поток их нескончаем. Смотрит на них и думает о том, что всю жизнь люди куда-то торопятся, стареют и умирают, а следом за ними растут дети, и у них своя большая жизнь впереди. Вспоминает свое детство в деревне, прудочек и лужайку, казавшиеся ему целым миром, и думает, что, наверно, эта долина в горах и эти снежные вершины, до которых рукой подать, и эта малая речушка, грохочущая на весь поселок, и станут для Тани тем большим миром, что были для него когда-то прудочек и лужайка в далеком и небогатом его детстве. И еще он думает, что пора ему где-то осесть и перестать мотаться по свету, потому что девочке скоро в школу, и, может быть, здесь ей будет неплохо, потому что есть у нее уже друзья и интересы, а когда и как появились они, за поездками и хлопотами он не заметил.

День намечается жаркий, и, хотя еще утро, начинает томить от духоты. Сейчас хорошо бы, пожалуй, выпить пивка. У стеклянного павильона толпится народ, и буфетчик в белом халате с закатанными рукавами бегает из павильона к печке, опрокидывая в котел сырые чебуреки.

— Эй, ходи сюда! — кричит он, заметив в толпе Илью. — Что тебя все никак не найдешь, прячешься, как скромная девушка?

Илья думает, что это относится к кому-то в очереди, но все люди оборачиваются к нему. Только все равно он ничего не понимает и удивляется, откуда знает его этот волосатый, угрюмый буфетчик. Люди расступаются, давая ему пройти, и никто не выражает неудовольствия, что кого-то пускают без очереди.

— Рахима?! — кричит буфетчик в глубь павильона. — Налей, пожалуйста, пива и подай человеку.

• Предыдущая
• 20/34
• Следующая