Капитан Темпеста - Сальгари Эмилио - Страница 48

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая

— Счастлив тебя видеть, синьора! — насмешливо проговорил Метюб, направляясь к герцогине, все еще лежавшей в прежнем положении. — Ты — прелестная женщина, и твой настоящий наряд нравится мне гораздо более, чем тот, в котором ты сегодня покинула нашу крепость. Значит, ты не сын, а дочь мединского паши. Если это так огорчительно для госпожи Гараджии, зато очень приятно для меня.

Услышав первые звуки ненавистного голоса, герцогиня вскочила на ноги и с быстротой молнии схватила брошенную ею было шпагу Ле-Гюсьера.

— А, бездельник! — закричала она, яростно наступая на него. — Я уже дала тебе хороший удар шпагой в грудь, а теперь, не взыщи, и совсем тебя убью!

Турок быстро отступил на два шага назад и выхватил у одного из своих солдат пистолет.

— Ага, струсил и хочешь уложить меня пулей, негодяй! — продолжала Элеонора, находившаяся в странном возбуждении. — Я вооружена шпагой, а не пистолетом. Берись за равное оружие, если в тебе есть хоть капля чести, и помни, что я женщина, а ты — мужчина!

Среди воинов, которых прибывало все больше и больше, поднялся глухой ропот, в котором мало было лестного для помощника комендантши Гуссифской крепости. Красота и мужество герцогини подействовали даже на этих полудиких варваров. Какой-то прибывший вслед за Метюбом офицер схватил его за руку и, указывая на Элеонору, сказал:

— Помни, что эта христианка принадлежит госпоже Гараджии, и ты не должен убивать ее. Отдай мне все свое оружие.

Очевидно, этот офицер имел более широкие полномочия, нежели сам Метюб, потому что последний молча, насупившись, отдал ему пистолет, саблю и ятаган.

После этого офицер куда-то скрылся и более не показывался. Командиром отряда турок сделался снова Метюб.

— Хорошо, мы сведем наши счеты в Гуссифе, — сказал он глухим голосом, весь красный от злобы и смущения. — Конечно, теперь не время обмениваться ударами клинков или стреляться.

Ему страшно было досадно, что офицер помешал поступить с герцогиней так, как бы он хотел, т. е. попросту забрать ее в свою власть и потешиться над ней. Но он не решался выказать эту досаду.

— Да, я думаю, тебе и вообще неудобно вступать в поединок с противником, победившим уже не только тебя самого, но даже и доблестного Мулей-Эль-Каделя! — иронизировала герцогиня.

— Как, неужели ты, женщина, одолела такого героя, как Дамасский Лев? — воскликнули солдаты, обступив Элеонору и глядя на нее глазами, полными удивления, восхищения и глубокого уважения.

— Да, я, женщина, победила на поединке Дамасского Льва, — ответила герцогиня. — Но теперь можете делать со мной, что хотите, — добавила она, с презрением бросив шпагу. — Мне все надоело, и я сдаюсь. Можешь даже связать меня. Я не стану сопротивляться.

— Нет, на это я не имею приказания. Я просто переведу тебя в каюту на моей галере.

— А что ты намерен сделать с моими спутниками?

— Что прикажет госпожа Гараджия.

— Но и без меня дело не обойдется, — вдруг сказал человек, одетый в форму янычарского капитана и только что появившийся среди других янычар на палубе.

Услышав этот голос, Перпиньяно, бившийся против нескольких турок, мужественно поддерживаемый дедушкой Стаке, с неожиданной стремительностью проложил себе путь и бросился на вновь прибывшего, который оказался поляком Лащинским.

— А, проклятый ренегат! — крикнул венецианец. — Вот, получай от меня! — добавил он, нанося ему сильный удар кулаком прямо по лицу.

С окровавленных губ поляка сорвалось проклятие.

— Так ты узнал меня, венецианец? — прохрипел он, дико вращая глазами. — Узнал?.. Очень рад! Но за эту приветственную ласку ты мне дорого заплатишь, друг, и уже не цехинами, проигранными в «зара»…

— Лащинский! — вскричала герцогиня, презрительно глядя на поляка и машинально отступая от него в сторону, как бы опасаясь, что он может прикоснуться к ней.

— Да, это я, медведь из польских лесов, — со злобной усмешкой проговорил ренегат, отирая с лица кровь.

— Ну, довольно вам тешиться игрой в кулачки и пустой болтовней! — перебил Метюб, сгоравший от нетерпения вернуться в крепость со своими пленниками. — Несите эту женщину на галеру и заприте ее там, раненых тащите в наше больничное помещение, а остальных бросьте в трюм. Драться тут больше нечего: и так уже все в наших руках.

— Вот вам и манера, с какой турки выражают свою благодарность благородным людям, пощадившим их жизнь! — кричал дедушка Стаке. — Я ведь говорил, что следовало бы их всех отправить к акулам на завтрак, а меня не послушали. Вот теперь…

— Ты что там бормочешь, старик? — прервал его Метюб, немного понимавший далматское наречие. — Кем это ты собирался угостить акул?

— Да теми негодяями, которые находились у нас в плену и которых мы совсем напрасно пощадили.

— Какие же это у вас могут быть «пленники»?.. Ах, да, уж не наши ли матросы шиабеки? — вдруг догадался он.

— Разумеется, они, — вызывающе отвечал старый моряк.

— Так они еще живы и целы у вас?

— Живехоньки и целехоньки, что им сделается!

— Ну, в таком случае и мы поступим с вами милосердно: не станем надевать на вас кандалов и цепей.

— Живее поворачивайтесь! — продолжал он, обращаясь к своим людям. — Пора и в обратный путь. Ветер как раз изменил направление и посвежел…

— Раненый здесь только один, и я требую, чтобы его перенесли мои люди! — властным голосом заявила герцогиня.

— Это можно, — ответил Метюб. — Думаю, что из-за этого не выйдет никаких недоразумений… Эй, вы, передайте раненого здешним людям! — крикнул он тем из своих солдат, которые уже вынесли виконта на палубу.

Солдаты послушно опустили носилки, которые мгновенно были подхвачены Николой и тремя греками. Бедный молодой человек, и без того уже истощенный пиявками и всевозможными лишениями, перенесенными им в плену у жестокой Гараджии, все еще не приходил в себя, несмотря на все старания Николы, немного знакомого с приемами подачи первой помощи раненым. Кровь, текшую у него из раны, греку удалось остановить, но более ничего сделать он не смог. Лежа с закрытыми глазами, бледный и неподвижный, раненый не подавал почти никаких признаков жизни.

Приблизившаяся к нему невеста была также очень бледна, но в ее глазах не было ни одной слезинки, они горели сухим, лихорадочным блеском.

Нежно приподняв обеими руками голову раненого, она прижалась губами к его бледному лбу и прошептала:

— Прощай, мой дорогой храбрец! Элеонора отомстила за тебя.

Откинувшись затем назад, она сделала грекам знак, что можно нести виконта на галеру, потом и сама вместе с прочими пленниками турок отправилась за носилками и, окруженная турецкими солдатами, безбоязненно перешла по мостику на галеру. Распорядившись освобождением экипажа шиабеки из их заключения, Метюб поспешил обратно на свое судно.

— Раненого отнести в больничную каюту, — повторил он там свое приказание. — А ты, синьора, — обратился он к герцогине, — пожалуй за мной.

— Отчего ты не хочешь оставить меня при раненом? — спросила она. — Это мой жених, и я обязана…

— На этот счет я не имею приказаний, — ответил капитан. — Вот когда прибудем в Гуссиф, тогда будет видно. Может быть, комендантесса и разрешит тебе это, а я самовольно не могу.

— Так позволь мне, по крайней мере, навестить его хоть раз до захода солнца и до входа твоего судна в залив.

— Это, пожалуй, можно, хотя ты этого и не заслуживаешь… Но, несмотря на то, что ты так презрительно обошлась со мной при моих людях, я уважаю тебя за твою смелость и храбрость. Не могу же я забыть, что ты победила не только меня, считавшегося до тебя непобедимым, но даже самого Дамасского Льва, первого бойца нашей сухопутной армии, как я был первым бойцом во флоте…

Герцогиня смотрела на него с удивлением, не ожидая встретить у этого столь сурового с виду турка хоть искру человеческого чувства.

— Да, синьора, — снова заговорил он, заметив ее взгляд,

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая