Лютый зверь - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/65
• Следующая

Как только живой транспорт был обихожен, люди поспешили устроиться поудобнее и провалиться в сон. Двое остались охранять их покой. Один забрался на урез обрыва, чтобы иметь широкий обзор, второй пристроился у небольшого бездымного костерка, над которым подвесил медный котелок. Дежурить им два часа, поэтому можно вполне спокойно приготовить кашу и потом по очереди поесть. Следующая пара также позаботится о себе. Большого котла, на всех, здесь у них не было: с ним неудобно в походах. Но вот в берлоге таковой имелся, поскольку атаман предпочитал общую кухню.

— Атаман, – обратился один из ватажников, со шрамами на кистях, к тому, что расположился у костерка, а это был именно вожак.

— Чего не укладываешься? Знаешь же правило: один из нас всегда бодрствует. – Похоже, доверия в этой ватаге не бывало отродясь.

— Да я только спросить.

— Спрашивай.

— Только ты это… Я всегда тебя поддержу и спину твою прикрою. Но знать должен. Обязательно было ту девку убивать?

— Твоя правда, знать ты должен. Если ее в живых оставлять, то Звана тогда нужно было порешить. По–другому никак. Ведь он бы от своего не отступился, потому как до баб охоч. Но он боец первостатейный и очень пригодится для будущего, когда начнем резать гульдских солдат. А такого менять на незнакомую девку… Глупо это.

— Но ведь ты не говорил людям о том, что не потерпишь насилия над бабами?

— Вот поэтому я убил девицу, а не Звана. Понимаю, что ты сейчас думаешь, мол, твой недосмотр, а ответ держала та девка. Но того, что случилось, уже не вернуть.

— Ну и сказал бы об этом после. Чай, и девка бы осталась жива.

— Ты действительно думаешь, что смог бы смотреть, как ее насилуют? Ты, который видел, как насиловали твою невесту? Вот то–то и оно. Порешил бы ты Звана, как пить дать. Просто потемнело бы в глазах, и сам не понял бы, как все случилось. Но, может, и не успел бы, потому как я сам его приголубил бы, а потом все равно упокоил бы девку. Так что лучше уж так.

— А зачем вообще было нападать на карету? Это не гульдские солдаты, на коих мы зуб точим, не купцы, с которых можно взять изрядную добычу. Конечно, взяли добрых лошадей, серебром рублей сто, рухляди немного, но ить с купцами не сравнится.

— Солдаты – это, конечно, хорошо, да вот не дело смотреть только в их сторону. Я не конкретным людям месть учинить хочу, хотя тех драгун до гробовой доски искать буду. Мне потребно, чтобы все гульды взвыли. Народ они прижимистый, а потому удар по карману им не понравится. Сам посуди. Охрана караванов стала куда более солидной, причем тратятся только местные купцы, иных иноземцев мы не трогаем. Помнишь те два каравана, что мы останавливали и отпускали, едва выяснялось, что там не гульды? Думаешь, я тогда просто дурил? Уверен, нынче наемники в Гульдии очень дороги. Теперь вот напали на почтовую карету и еще нападем, причем на разных дорогах. Разорили храм. Что сделают гульды?

— Вестимо что. Увеличат охрану на каретах.

— И насколько? Какая тогда будет выгода в таких поездках? Нет, тогда уж проще отказаться от перевозок, а ведь это не только пассажиры, но и почта. Вот и выходит, что станут они выгонять на дорогу большие патрули, а это все расходы, и немалые, поди пойми, где ждать следующего удара. А мы то на карету нападем, то на караван, да в разных местах. Да этот курятник так всполошится, что любо–дорого! А тогда уж дальше продолжим.

— Ладно, Добролюб, пойду я отдыхать.

— Давно пора. Горазд, – когда парень отошел на пару шагов, окликнул его Виктор. Несмотря на седые волосы, тому едва ли стукнуло двадцать. Да и могло ли быть иначе? – Знаю, насчет девки ты меня не одобряешь, но иначе не будет, любой славенин для меня дороже гульда, даже если это такая сволочь, как Зван.

— Я это понял, Добролюб. Пока я жив, за спину не оглядывайся – помни, я там.

— Я помню.

Костерок прогорел, каша поспела. Виктор снял пробу. Вполне. Не сравнить с той, что готовит Беляна, но довольно вкусно. Хотя, разумеется, не для гурмана и ценителя кулинарного искусства. Виктор таковым и не был. Вот уже почти год он живет по принципу «есть не вкусно, а сытно», чтобы иметь силы. Но и при такой жизни тем не менее получалось прилично. Съев свою долю, он поднялся на урез оврага, чтобы подменить своего напарника.

— А я тут уж слюной изошел. Вот хоть и говоришь ты, что каша должна быть только сытной, но с тобой, атаман, сплошное удовольствие из одного котелка хлебать, готовишь на диво вкусно.

— Хм. Тогда ты еще не пробовал по–настоящему вкусной кухни. Ничего, мы это поправим, обещаю. Вот вернемся из рейда, отведу вас в трактир, где так готовят, что пальчики оближешь.

— Обещаешь?

— Обещаю. А то в лесу, чай, уж совсем одичали, а фряжская готовка – только одно название. – Ну да, они, бывало, останавливались на постоялых дворах во Фрязии. На пару деньков, чтобы перевести дух.

Этот паренек, прямой и открытый, нравился Виктору. Состоявшийся разговор был довольно типичным. Котом парнишку прозвали некогда за безмерную любовь к кошкам. И хотя с той поры он и вырасти успел, и с этими хитрюгами ласковыми больше подолгу не тетешкается, а имечко прикипело, не отдерешь.

В ватагу он попал, будучи беглым из соседней Лаконии. Хотел поначалу податься на Длань, да не дошел: раньше попались разбойнички. Их образ, как и воспоминания о вольных дланьцах, некоем подобии земных казачков, в народе всегда были овеяны романтическим ореолом. Похоже, на Длани повадками от простых разбойников отличались мало, разве только было их побольше, да и дисциплина какая–никакая присутствовала.

Когда Виктор вернулся к прогоревшему костерку, один из ватажников проснулся. Вот чего не отнять, того не отнять! Кочевая жизнь, полная опасностей, приучила людей спать вполглаза, вполуха. И при этом они умудрялись отдохнуть. И не надобны им никакие часы: если нужно через два часа встать – можно не сомневаться, с ефрейторским зазором плюс–минус пять минут непременно проснутся.

— Зван, – а это был именно тот, кто проявил непокорство на дороге. Он должен был стоять вторую смену вместе с Гораздом.

— Да.

— Что это было? На дороге?

— Атаман, ты ведь видел ту девку.

— Ты добрый боец, но больше судьбу не искушай.

— Может, все же отпустишь, атаман?

— Ты и другие – пробудете со мной пять лет, как и было уговорено, только после этого можете катиться на все четыре стороны. И не днем раньше. Если сам не вынудишь, как давеча. Так что у тебя еще четыре года с лишком.

— Понял, – тяжко вздохнул Зван.

Вот и Горазд. Значит, можно вздремнуть, хотя выспаться не получится. Дело вовсе не в том, что они в походе. Вернее, не только в этом. Виктор до сих пор все еще не доверял своим людям. Да, они выполняли его команды, да, ватага уже провела несколько весьма удачных нападений. Но доверия между ее членами и атаманом как не было, так и нет. Все держится на одном страхе. «Впрочем, может быть, и нет», – подумалось Виктору, когда он вспомнил Кота. Этот смотрел на него без страха в глазах, даже с каким–то уважением, а может, и обожанием.

Зиму и начало весны Виктор и Горазд провели в разбойничьем стане, постоянно гоняя лихих в изнурительных тренировках. Заниматься приходилось многим: от хождения на лыжах и подтягивания до стрельбы и рукопашного боя. Люди роптали, но терпели. В самом начале новый атаман заявил, что становится над ватагой на пять лет. По истечении этого срока они могут проваливать на все четыре стороны, вместе с багажом знаний и теми навыками, которые получат. Но до той поры он для них и великий князь, и Бог. А выйти из договора они могут только вперед ногами. Были, правда, и такие. Из оставшихся одиннадцати еще трое отдали Богу душу в назидание остальным.

Обучение проходило не только в плане боевой подготовки. Горазд, который время от времени покидал лесной стан, чтобы подвезти продовольствие, одежду, иные припасы, привел и толмача. У того прямо–таки глаза разбежались от обилия учеников. Строго глядя на алкоголика, у которого порой уж ум за разум заходил от столь долгого воздержания (поэтому изредка ему позволялось опрокинуть кружку–другую пива), Виктор заявил, что учить он станет всех. По лагерю было объявлено, что отныне общение должно в основном происходить на гульдском, а через месяц атаман и вовсе не желает слышать славенскую речь.

• Предыдущая
• 26/65
• Следующая