Меч на закате - Сатклифф Розмэри - Страница 81
- Предыдущая
- 81/143
- Следующая
Леса гудели и ревели, точно могучий морской прибой, разбивающийся о дикий берег; и действительно, иногда мы по несколько дней подряд жили — если судить по тому, что оставалось на виду от Эйлдона и лежащих за ним холмов, — словно на каком-то мысу высоко над бушующим морем. А потом, через месяц, бешеный ветер утих, и из тишины пришел снег и все усиливающийся холод, из-за которого рукоять меча обжигала ладонь, а источник в зарослях орешника, подарок Маленького Темного Народца, истончился и превратился в едва заметную струйку, сочащуюся под покрывалом из черного льда. А долгими ночами в северном небе плясали странные, цветные огни, которые сородичи Фарика называют «Северной Короной», а Друима — «Танцорами», более яркие, чем я когда-либо видел.
Но наши покрытые снегом поленницы и груды хвороста были широкими и длинными, рядом с дверьми в жилые помещения поднимались кладки торфяных кирпичиков, припасы были убраны под крышу, и у нас была даже повозка с грузом кислого вина в помощь вересковому пиву на те случаи, когда людям необходимо было повеселиться. И поскольку нам не нужно было беспокоиться насчет кормов (но, о Бог богов, как нам не хватало перестука копыт у коновязей и как усилилось наше одиночество, чувство оторванности от мира, когда с нами не стало лошадей!), мы считали, что переживем эту зиму без особых хлопот. Так было до кануна Середины Зимы.
Для каждого из нас эта ночь имела особое значение. Для тех, кто был христианами, еще во времена отцов наших отцов стало обычаем праздновать рождение Христа именно в эту ночь, когда старый год опускается во тьму, а из тьмы заново рождается все. Для тех, кто следовал Старой вере, это была ночь Костров Середины Зимы, когда люди зажигают как можно больше огня, чтобы его тепло помогло солнцу снова набрать силу и изгнать тьму и холод. Для тех немногих, у кого между бровями стояло маленькое красноречивое клеймо Митры, это была, как и для христиан, ночь рождества Спасителя. Для большинства из нас, полагаю, это было некое смешение всех этих вещей; и для каждого, когда кончалось поклонение богам, это была ночь для такого веселья, какое только можно было в нее вместить, и для такого количества верескового пива, какое можно было за нее выпить. В мягкие зимы, когда охота была хорошей, мы могли добыть на праздник Середины Зимы свежего мяса; но в этом году мы не охотились уже почти месяц, так что нам не дано было избавиться от тирании вываренной соленой говядины и баранины. Но всегда оставалось пиво. Каждый год я приказывал выдать людям трехдневный запас пива, чтобы возместить нехватку всего прочего. Это означало, что те в гарнизоне, кто был не таким стойким, как остальные, или кому досталось больше, чем его законная доля, были пьяны к полуночи и встречали следующий день с больной головой, налитыми кровью глазами и скверным настроением. Меня прошибает пот, когда я думаю, что могло бы случиться, если бы форт когда-либо подвергся атаке в такое время; но я знал границы своей власти над необузданными подкреплениями — они не принадлежали к Товариществу, и мой авторитет не простирался так далеко, чтобы удерживать их в трезвом состоянии в ночь Середины Зимы. Кроме того, люди, особенно в глуши, отрезанные от всего света, не могут оставаться на высоте, если им время от времени не предоставляется возможность повеселиться на полную катушку.
Но я, я страшился Середины Зимы и всегда испытывал горячую благодарность, когда она заканчивалась до следующего года и форт не сгорал дотла у нас над головами.
В этом году ночь богослужения в честь Христа была не хуже, чем все предыдущие, — до тех пор, пока один из погонщиков мулов не упился до такого состояния (как сказали потом его приятели), что начал испытывать глубокое недоверие ко всему миру, вбил себе в голову, что его каким-то образом лишили его законной доли, и, украв наполовину полный мех с пивом, отправился повеселиться сам по себе в уголок заброшенного мельничного сарая, примыкавшего сзади к главному хранилищу с припасами. Что случилось потом, никто никогда не узнает. По всей вероятности, он опрокинул ногой фонарь, который прихватил с собой, и тот, падая, раскрылся, и угасающее пламя попало на сложенный там сухой папоротник, приготовленный на корм пони, а свистящий сквозь дыры в крыше ветер довершил остальное.
Первым, кто что-либо узнал об опасности, был один из дозорных (мы всегда оставляли небольшой и относительно трезвый дозор, даже в канун Середины Зимы), который увидел дым, курящийся над прорехами в крыше мельничного сарая.
Когда он прибежал со своими новостями, я сидел в обеденном зале, где бурлило основное веселье, и Товарищи и большая часть подкреплений были там вместе со мной; но у обозной прислуги были свои бараки за старым плацем, и, без сомнения, по всему лагерю бродили маленькие кучки гуляющих, многие из которых были наполовину пьяны к этому времени. Я схватил Проспера, который продолжал, глуповато улыбаясь, смотреть в огонь, когда все остальные вокруг него, спотыкаясь и сыпля проклятиями, уже поднимались на ноги, и встряхнул его, чтобы привести в чувство.
— Выметайся отсюда и труби тревогу — и не переставай трубить ее! — крикнул я ему и, торопливо оглянувшись вокруг, отметил, что по крайней мере на большинство Товарищей еще более-менее можно положиться.
— Все подумают, что это нападение, — возразил кто-то.
— А какая, к черту, разница, если это вытащит их головы из кувшина с пивом?
Я уже бежал к двери вслед за прыгающим в неистовом возбуждении Кабалем. Промчавшись во весь опор по пустому плацу, я устремился к нижнему лагерю; большая часть Товарищей неслась следом за мной, а за нашими спинами раздавались чистые, верные и твердые, как скала, — удивительно, что может сделать привычка, — звуки огромного зубрового рога, трубящего тревогу.
К тому времени, как мы достигли пустого пространства между мельничным сараем и мастерской, там уже собралась толпа, увеличивающаяся с каждым мгновением по мере того, как люди бросали свои развлечения в ответ на настойчивый призыв рога и, услышав весть, которая перелетала из уст в уста, словно пожар среди вереска, направлялись к месту катастрофы. Теперь уже не могло быть сомнений в том, где горело; за дымом последовало пламя; оно уже пробивалось сквозь грубую кровлю, взлетая в ночное небо в десятке мест одновременно, и его яркий мечущийся свет озарял глазеющие лица толпы. Ветер, который усиливался весь день, к этому времени налетал свирепыми порывами с северо-востока, закрывая темными клочьями дыма сверкающие от мороза звезды — а еще направляя лижущие языки пламени вдоль кровли к амбару с припасами.
Я подбежал как раз в тот момент, когда открыли дверь, и из нее, как из топки, немедленно вылетел алый огненный вихрь, заставивший всех отступить, словно перед конной атакой. Я протолкался сквозь толпу, вопя во все горло:
— Прекратите это, болваны! Огонь распространяется на крышу амбара. Выносите припасы!
Мы с Фариком и еще несколько человек, пригнув голову и защищая ее руками, кое-как закрыли дверь — а Бедуир в это время уже организовывал цепочку, чтобы передавать от колодца воду во всем, что только могло ее держать, — у нас было достаточно людей, чтобы справиться с десятком пожаров, но воды едва хватило бы на то, чтобы потушить свечку. Но был еще снег; он служил не так хорошо, как вода, но все же это было лучше, чем ничего. Мы, как могли, притушили им пламя, пока несколько человек, взобравшись на крышу, пытались сорвать кровлю и стропила на пути огня. Пони в своем стоящем неподалеку сарае визжали от ужаса, чувствуя запах дыма, но им пока не грозила опасность. Остальная часть гарнизона, и в том числе женщины, отчаянно трудилась, вынося из амбара припасы. Они могли бы спасти все, но дверь, которую мы сделали сами, чтобы закрыть проем на месте прогнившей старой, была из свежего дерева, поскольку у нас не было высушенного леса, и ее то и дело заклинивало. Заклинило ее и теперь; возможно, отчасти в этом была виновата жара; и к тому времени, как мы смогли ее выломать, а несколько наших парней, забравшись на крышу и сорвав дымящуюся кровлю, спрыгнули вниз, где их вполне могла поджидать смертельная ловушка, огонь был уже внутри.
- Предыдущая
- 81/143
- Следующая
