Новенький - Сатклифф Уильям - Страница 26

• Предыдущая
• 26/40
• Следующая

В тот день, когда я пришел к Барри, самое потрясающее было не то, что ему потребовалось меньше десяти минут, чтобы преодолеть свою любовь к Маргарет Мамфорд, и не новость о том, что его любовница была сентиментальной невеждой. По-настоящемуменя изумило открытие, что у Барри имеется сестра. Представляете, какая экзотика? Мне и в голову никогда не приходило – даже мысли не возникало, – я и не думал, что может существовать такой человек. Барри никогда о ней не упоминал, а я не смел предположить, что такая фантастическая, удивительная, достижимаяженщина может быть.

Я знаю, о чем вы думаете. Хотите знать, почему человек, предположительно находящийся посреди квазигомосексуального кризиса личности “хочу своего друга”, так заволновался при мысли о сестре.

Хорошо, давайте я тут кое-что проясню. Буквально. Это не история о том, как мужчина смиряется со своей сексуальной ориентацией, несмотря на все препятствия, чинимые гомофобской средой.

И если вы рассчитываете на тошнотворно политкорректный финал “весь в белом”, то можете забыть об этом сейчас же. Мне жаль отвлекать вас от радостей отвратительных предположений, но настало время для новостей – я не есть и никогда не буду благополучным гомосексуалистом.

Тогда зачем вся эта неразбериха? Какого черта эта история должна быть интересна? Кому какое дело до еще одного умника (средний класс, частная школа), которому не хватает воображения хотя бы чуть-чуть быть геем. Кому какое дело до тебя?

Ну, я... я... ну, то есть, я думал, что я гей. Некоторое время. Честное слово. Чтоб мне провалиться.

Я... э... еврей. Это немножко необычно.

И пальцы у меня на ногах – они гнутся и гораздо длиннее, чем у всех.

Ладно, признаюсь. Не хочу больше играть в жеманного подростка.

Я вот к чему веду.

Среднестатистический парень, которого так застроило все вокруг, что он и мысли не допускал что может не быть гетеросексуалом. Из фильмов, рекламных объяв, мыльных опер, книг и журналов он узнал, что, когда смотришь на женщину, обращаешь внимание на ее груди и ягодицы, а потом, вечером, мастурбируя, с эротическими последдствиями вспоминаешь все многообразие грудей и ягодиц, которые видел за день. Парень провел всю постпубертатную жизнь, послушно следуя этим правилам, и выяснил, что работают они вполне приемлемо. На самом деле он никогда не вникал в механику совокупления, но выяснил, что доступные ему изображения способны подпитывать идеальные фантазии для дрочки, и поэтому ему никогда в голову не приходило, что он может хоть как-то отличаться от других (не считая того, что он еврей и у него гнутся пальцы ног, разумеется).

Потом однажды в школе появляется другой парень, при мысли о котором у нашего друга каждый раз встает.

Потом случается что?

Вот.

Это уже интересно.

Разве нет?

Когда я впервые услышал, что у Барри есть сестра, я был счастливее журнала в газетном киоске. Ладно, я все равно пялился на Барри немножко чересчур и восхищался его телосложением, наверное, чуть слишком энергично, но ничего предпринимать в этой связи не хотел. Не совсем. В некотором роде. Но не в настоящем роде, а в фантастическом. Теперь меня интересовала его сестра.

Ну и вот. Спускаюсь я по лестнице у Барри дома, трясусь при мысли, что сейчас встречусь с Барри, у которого есть груди и нет пениса.

Ее зовут Луиза.

Первое впечатление: какая-то невзрачная.

Второе впечатление: интересна весьма – очень похожа на Барри.

– Так это ты Марк, – сказала она. – Не так уж ты плохо выглядишь. Барри говорит, что ты умыкаешь ручки, ковыряешь в носу и пахнешь миндалем.

Хорошее начало.

– Сам он пахнет миндалем, – сказал я.

С моей стороны это было довольно глупо. Я еще даже не поздоровался. Начать наше знакомство со слов “сам он пахнет миндалем” – есть в этом что-то зловещее. Интересно, сколько удачных браков проросло из такой фразы?

– Он прав, – сказал Барри. – Это я пахну миндалем. А у Марка трусы из спаржи.

Я сдержался и не сказал: “Мои трусы не пахнут спаржей”, побоявшись, что это почти наверняка наложит проклятие на мои шансы когда-нибудь понравиться Луизе. Первая фраза – уже дурное предзнаменование.

Не в состоянии придумать ничего лучше, чем назвать какой-нибудь овощ, более подходящий для ароматизации моего паха, я предпочел извиниться и рвануть домой. То было мудрое решение. Теперь, когда я решил влюбиться в Луизу, а не в Барри, нужно беречь встречи с ней для тех моментов, когда я буду более собран.

По дороге домой я решил, что Луиза – это самое то: не слишком сексуальна, не слишком уродлива, так что попытаться стоит. У нее были волосы, как у Барри, только чуть темнее – не блондинистые, а скорее мышастые. Черты лица – в основном как у него, но, как бы сказать, такое впечатление, будто они у нее как-то чуть-чуть сползли. Глаза жев точности как у него – абсолютно. Невероятно. Кроме того, она несколько... “толстая” – не то слово... думаю, пухлая. Ну, как бы аппетитная.

Мне пришло в голову, что, если бы я не был знаком с Барри, если бы не знал, на кого Луиза старается походить, она не показалась бы мне симпатичной. Но так или иначе, я решил: она мне подходит.

Первый день в школе.

Забавно, когда вокруг такая толпа народа и все притворяются, что им не забавно перед такой толпой народа притворяться, что им не забавно.

Как бы народ ни стонал, было ясно, что всем втайне осточертели каникулы и все рады вернуться к жесткому, безрадостному режиму. Абсолютное наслаждение от всеобщих стенаний плюс утонченная радость отправлять не в ту сторону заплаканных малявок со стрелками на рукавах блейзеров – вот что делает этот день одним из самых приятных в школьном календаре.

Меня чуть-чуть злило, что я все ещене могу называть место, где учусь, колледжем – преимущество, которое, похоже, сильно запаздывает, – не в остальном я был рад вернуться.

Чуть ли не первое, что я увидел на пути от автобусной остановки, был мистер Дэвис, завкафедрой дизайна и технологий (они же металлообработка). Красный от злости, он стоял перед треснувшим окном с теннисным мячом в руке и читал нотацию прыщавым тринадцатилеткам. Его любимую речь насчет “кем вы себя воображаете, так нельзя, вы должны быть creme de la creme”. Oт этого зрелища на меня вновь давящей волной обрушились все школьные кризисы самоидентификации.

Двое были азиаты, а третий белый. Мне было ясно, что вся мутотень про “кем вы себя воображаете” адресовалась азиатам, а про creme de la creme – преимущественно белому. Когда мистер Дэвис принялся царапать их имена в записке дежурному преподу, возникли немалые сложности.

– Памтчто?

– Патманатан. Хари Патманатан.

– Патчто?

– Хари Патманатан. Хари – сокращение от Харихаран.

– Произнеси по слогам.

– ПАТ-МА-НА-ТАН.

– ПА-что?

– ПАТ-МА-НА-ТАН.

– МА-что?

– ХА-РИ-ХА-РАН ПАТ-МА-НА-ТАН.

– Так. Плохи твои дела. Я выясню твое настоящее имя у классного руководителя. В каком ты классе?

– Во втором, сэр. Это мое настоящее имя. Можете проверить.

– Закрой рот, Пат-мат... понял? Закрой рот... Теперь ты. Имя?

– Шах. Ангус Шах.

– ВОТ ЧТО! Я не в настроении и дальше шутить. Вы оба получаете по два дня после уроков. То есть вы трое. По два дня каждый... Ты – Шах – тоже из второго?

– Да, сэр.

– И если твое имя – не Ангус, будешь сидеть после уроков три дня... Так. Теперь ты. Имя и класс.

– Бен Хьершфельд, второй.

Мистер Дэвис попытался записать, но у него явно не получалось.

– С мягким знаком, сэр. Между “л” и “д” – тоже мягкий знак, а “т” на конце нет.

– Заткнись, Херстфилд, а то хуже будет.

• Предыдущая
• 26/40
• Следующая