Новенький - Сатклифф Уильям - Страница 27

• Предыдущая
• 27/40
• Следующая

– Хьершфельд, сэр.

– Так. Я поговорю с вашим классным руководителем. Вам всем... ммм... будет плохо.

Бедняга мистер Дэвис. На него, должно быть, первый день после лета (кремовые оттенки соломенные крыши, бутерброды с огурцом, вокруг кишмя кишат викарии) произвел весьма угнетающее впечатление. Я прошел мимо, почти задев его и махнув ему в лицо гигантским крючковатым носом.

Самая потрясающая новость первого дня была такая: Брайан Кут, самый жирный, самый непопулярный парень в школе, стал фиолетовым. Случилось это так: однажды в каникулы он решил, что скудость его любовной жизни объясняется не уродством, непопулярностью или ожирением, но цветом волос. С помощью осведомленного приятеля он выбрал черную несмываемую краску и втер ее в волосы. Высушившись и причесавшись, радуясь, какими черными стали волосы, он позвонил приятелю и спросил, надо ли краситься каждый раз, когда моешь голову.

– Да, – отвечал приятель, ухватившись за возможность обеспечить Брайану несколько месяцев позора и безнадежной нелепости. В конце концов, не так уж часто представляется шанс превратить приятеля в объект ежедневного осмеяния для тысячи подростков, и упускать такой случай просто стыдно.

Еще раз помыв голову, жирный, уродливый и непопулярный стал жирным, уродливым, непопулярным объектом всеобщего веселья с темно-фиолетовыми волосами.

Несколько недель ему будут загораживать проход в коридорах, тыкать в волосы пальцами и смеяться в лицо.

У Брайана, полагаю, был невеселый семестр. Все знали, что несколько месяцев назад у него умерла мать, но поскольку и до этого его особо никто не любил, смерть матери никому не показалась достаточно убедительной причиной что-либо менять. Кроме того, думаю, мы предчувствовали: будет очень неловко, если внезапно все станут хорошо к нему относиться, – сразу ясно, почему мы так делаем, и это напомнит ему о смерти матери. Гораздо лучше, чтобы все шло как раньше, – тогда всем просто будет легче забыть о том, что случилось.

Меня особенно впечатлил приятель, который учинил этот трюк, – не может быть, чтобы это входило в его намерения с самого начала. На самом деле, когда Брайан ему позвонил, приятель и не знал, что его сейчас об этом спросят. Всего за пару секунд ему нужно было придумать шутку, оценить последствия, решить, что шутка важнее дружбы, и сказать “да”. Восхитительный авантюризм, честное слово.

Подобный инициативный подход к жестокости был у нас в школе особенно популярен. Всегда приходилось быть начеку, чтобы не проворонить удачный способ как-нибудь необычно или удивительно усложнить другу жизнь. Вообще-то не обязательно находчиво или необычно, поскольку сделать другого несчастным – само по себе забавно.

Неувядающий хит – трюк с кодовым замком. После того как классный руководитель отдавал распоряжение насчет сумок с твердыми стенками, чтобы не портились учебники, наступала фаза, когда самые богатые, молодые или пугливые мальчики (идеальные жертвы) все поголовно покупали себе дипломаты, а в большинстве дипломатов имеются кодовые замки. Энтузиазм, с которым многие богатые, молодые или пугливые мальчики мчались на перемену, мешал им спрятать на замке код, так что несколько дипломатов на полке с сумками открывались на раз. Потом просто берешь, меняешь комбинацию цифр, закрываешь дипломат, путаешь цифры и уходишь. Именно свою жертву после этого редко удается увидеть, однако часто встречаются мальчики с покрасневшими глазами, сражающиеся с закрытыми дипломатами, – зрелище, способное согреть душу любому.

Этот подход к жестокости наудачу меня никогда особо не привлекал. Я всегда предпочитал личный контакт, и у меня были прекрасные отношения с Филипом Теккереем – жирным, безобразным, напыщенным хамом.

Филип Теккерей всегда носил безвкусные часы и дорогую одежду, которая на его бесформенном теле смотрелась нелепо. Было ясно, что он из сексуальной, наглой, честолюбивой семейки, в которой сам он появился необъяснимо, будто тролль. Поэтому на конкурсе озабоченных своим телом школьных параноиков он занимал первое место и был идеальным кандидатом для психологических пыток.

У него были жидкие непослушные волосы, которые ни за что не ложились на пробор, так что ему приходилось начесывать их вперед. Этой прическе вечно угрожал один особо упрямый клок, который Филип каждое утро мочил водой. Так вот, при каждом столкновении с ним всего-то надо было разок дернуть этот клок, и пожалуйста – сбоку появлялся дурацкий хохол, с которым он весь остаток дня ходил, как перекошенный Тинтин<Репортер, герой одноименных комиксов и мультфильмов бельгийца Эрже (Жоржа Проспера Реми Реми, 1907-1983).>.

Каждое утро я ждал этого момента. “Привет, Филип”, – дерг за клок – Филип звереет и готов меня убить.

Это редкое и восхитительное удовольствие – доводить кого-то до исступления одним легким движением. К началу старшего шестого я, правда, перерос эту шутку. Кроме того, Филип додумался использовать гель для волос, так что трюк больше не работал.

В первый день мы с Барри в обеденный перерыв пошли прогуляться на Пайкс-Уотер, маленькое озеро минутах в двадцати ходьбы от школы, за лесом. Чудесное, уединенное место – прямо за школьными площадками. Мы пришли, сели на пень, и Барри сказал, что у него важные новости.

Последовала долгая пауза, а потом он сказал, что его отец умер от сердечного приступа в последнюю неделю каникул.

Просто не верилось. Всего месяц назад я... я видел его машину возле дома. Я напрягал память, но мне не удавалось вспомнить, когда я с ним встречался, не считая родительского собрания. Я даже не помнил, как он выглядит.

Поразительно, как Барри это сообщил. Просто изложил факт.

– Ты расстроен? – спросил я.

– Да, – ответил он.

Вот и все. Я не мог придумать, что бы еще сказать. Барри, похоже, тоже ничего говорить не собирался, и с минуту мы просто сидели молча. Он не плакал, ничего, так что я вообще-то не мог его обнять. Я не знал, что, черт возьми, делать. Самый неловкий разговор в моей жизни. Через некоторое время это стало невыносимо, так что я сменил тему, и это его, кажется, ободрило.

Каникулы, да еще теперь эта новость – после них у меня возникло чувство, что я как-то тайно сцеплен с Барри. Теперь я знал его лучше, чем кого-либо за пределами собственной семьи. На самом деле, если не считать моего брата, думаю, Барри – единственный человек в мире, которого я действительно по-настоящему понимал.

В первый семестр старшего шестого класса мы почти все время были вместе, гуляли по окрестностям вокруг школы, бездельничали в комнате отдыха и, что удивительнее всего, беседовали о разных вещах помимо секса. Я сказал, что хотел бы получше познакомиться с его сестрой, он сказал, что собирается на время завязать с романами, и все – мы уже говорили о другом. Тема возникла только один раз, когда он что-то сказал про свои сомнения насчет собственной сексуальной ориентации, – мне это показалось смешно. При мысли о том, что сомневается не кто-нибудь, а Барри, я чуть не обмочился от хохота. Бедняга – порой он бывал поразительно туп.

Мои отношения с другими школьными друзьями были как всегда: довольно весело, но на том же принципе “я разрушу тебе жизнь, если всех вокруг это рассмешит”. С Барри же я окунался во что-то необычное. Ненавижу слово “близость” – такое детское, – но удачнее слова нет. Нам не нужно было вместе рыдать, ходить в сауну или устраивать раскопки детских воспоминаний, нам просто – мы просто – успокаивались... правильно – это было правильно. А сексуальное напряжение уменьшилось, как никогда.

Я стал замечать, что, когда никто не смотрит, мы ходим чуть ближе друг к другу, чем обычно, – бок о бок, но как-то ненормально слегка задевая друг друга плечами. Мы об этом никогда не говорили, и я осознал, что происходит, лишь спустя какое-то время. Не знаю, во мне дело или в Барри, но один из нас должен был сознавать, потому что, когда мы снова оказывались на людях, это прекращалось.

• Предыдущая
• 27/40
• Следующая