Евпраксия - Антонов Александр Ильич - Страница 51
- Предыдущая
- 51/76
- Следующая
— Ваше величество, государыня, я радуюсь вашему приезду, — улыбаясь, произнёс Гартвиг и осенил её крестом. — Я вижу на вашем лице радость жизни. Слава богу!
— Да меня оживило путешествие. А вы давно в Вероне?
— С того дня, как в Бамберг ушла эстафета. Мы ждали вас раньше, но сомневались из-за дороги.
— У судьбы свои капризы... — Евпраксия попросила сесть Гартвига к столику с вазой цветов и сама села. — Нy, расскажите, как тут дела, воюет ли государь?
— Пока в замирении. Да вот что скажет совет в Падуе. Пойдут венецианцы за императором — быть замирению порушенным.
— И тогда война?
— Да, к великому сожалению. Вновь тысячи убитых, искалеченных, разорённые города, селения. А ради чего?
— Но вы-то знаете, ради чего?
— Знаю, но в том утешения не нахожу. Всё лишь ради удовлетворения своих амбиций, властолюбия и других низменных побуждений.
Императрица задумалась: как можно только ради этого убивать неповинных людей, рушить мирный уклад жизни, сиротить детей, оставлять вдовами тысячи женщин? Мысли накатывались волнами, и все были тяжёлые, мрачные, сдавливали грудь, затрудняли дыхание. И Евпраксия скорее крикнула, чем спросила:
— Но что же делать? Что? Вы, святой отец, должны знать, как остановить безумца!
— Эх, матушка императрица, я-то знаю, но силы мои ничтожны, и голос мой слаб, и чужак я среди придворных. Потому мне не дано просветлить разум падшего в грехах. К тебе я взываю. Тебе, истинной государыне, дано Господом Богом повлиять на супруга.
— Но как?
— Прежде всего его надо лишить средств для ведения войны. И ты должна потребовать, чтобы он вернул тебе твоё состояние. Нет у него права тратить деньги на разбойные дела.
— Не знаю, не знаю. Моё состояние теперь и ему принадлежит. Он более четырёх лет охотился за моим приданым и так просто от него не откажется. И в Бамберге он держал меня не случайно.
— Если не вернёт мирно, обратись к князьям рейхстага. Они тебя поддержат, в этом я уверен.
Евпраксия не хотела публичной тяжбы с императором.
— Ох, святой отец, не решусь я на открытый суд с государем.
— Сознаю, государыня, сие трудно. Но за тебя встанут сыновья Генриха. Вместе с его сыновьями поднимутся города и многие земли Германии и не дадут развязать войну Восстания городов уже не раз останавливали императора от роковых шагов.
— Дайте поду мать, святой отец. Вы вовлекаете меня в открытую борьбу, а я к ней не готова. Я слабая женщина.
— Нет, дочь моя, ты не слабая, а сильная. И стоит тебе ощутить поддержку единомышленников, как силы твои прирастут и ты победишь. Потому хочу сказать последнее: те, кого я назову из придворных, - это люди преданные нам с вами. Да, да, мне удалось собрать в Вероне многих из тех, кто служил императрице Берте.
— И что же, даже мой камергер барон Шульц из тех. кто служил Берте?
— Это славный человек. Доверяйтесь ему во всём. Он любил матушку Берту.
Постепенно Гартвигу удалось убедить императрицу в необходимости сохранить в державе мир. Он вновь напомнил ей о том, в какой сложной обстановке боролась за прекращение междоусобных войн её тётушка королева Франции. Однако то, что сделала королева во Франции, императрице Евпраксии не удалось повторить в Германии. Здесь всё шло иным путём, более сложным и трагическим.
Император вернулся из Падуи через неделю. За минувшие дни Евпраксия осмотрелась во дворе, вошла в свою роль, узнала своих приближённых, которых представлял ей архиепископ Гартвиг. Ещё она познакомилась с Вероной, которая покорила её красотой и величием древних памятников. Не приходилось ей ранее видеть подобных городов, где каждый камень дышал тысячелетнем. В поездке по городу Евпраксию сопровождал ставший её «рыцарем» Гартвиг. Он знал историю Вероны и с удовольствием рассказывал о её прошлом.
— Никому не известно, когда здесь возник юрод. Но вот эта величественная триумфальная арка воздвигнута девять, веков назад во времена императора Гаменомы. Тогда Верона процветала, торговала со всем Средиземноморьем. А спустя три века её опустошили гунны, которых привёл из Каспийских степей Аттила. Он ведь и по вашей земле прошёл с разбоем.
Гартвиг показал Евпраксии церковь Санта-Мария, возведённую в VI веке, а рядом с нею полвека назад построенный пышный мраморный мавзолей.
— Это творение графов делла Скала Сан-Зено, — пояснил Гартвиг.
Он отвёз императрицу к древнему римскому амфитеатру времён великого императора Антония.
— Здесь, в этой мраморной чаше, смотрели бои гладиаторов и представления лицедеев двадцать две тысячи зрителей. Поистине Верона была великим городом,- восторгался Гартвиг. И тут же с грустью заметил: — Но скоро она может превратиться в руины, как при гуннах.
Дни, проведённые в прогулках по Вероне, останутся в памяти Евпраксии самыми светлыми за более чем двухлетнее пребывание в древнем городе.
Длинная череда бедствий уже приближалась к россиянке. И ей потребуются всё её мужество и стойкость, дабы выстоять в невзгодах, — всё, что было заложено в ней матушкой княгиней Анной.
Появление императора в Вероне осталось не замеченным горожанами. Он въехал в город глубокой ночью. Лишь на дворе перед дворцом всё пришло в движение, когда появились двести рыцарей, меченосцев и лучников. Император ещё дремал в карете, а маркграф Деди уже влетел во дворец, поднял всех на ноги и распорядился, чтобы в трапезной накрыли столы, подали вина, закусок.
— Император голоден, — заявил Деди камергеру. Евпраксия проснулась от шума, подошла к распахнутому окну, посмотрела на двор и поняла, что приехал Генрих. Она надела мантию, но спальни не покинула. У неё не было желания встречать супруга, а на сердце было тревожно от томившего её предчувствия.
Когда двор опустел, она вернулась в постель и пошаталась уснуть. Сон не шёл. Она думала о Генрихе и боялась встречи с ним. Он был ей чужой, как никогда ранее. И, как понимала Евпраксия, она ему — тоже. Никакие государственные дела не заставили бы порядочного человека бросить свою супругу более чем на полгода сразу же после свадьбы. Да и нужна ли она ему теперь? Мог же он, появившись во дворце, подняться к ней, повиниться, что заставил так долго ждать, спросить, наконец, что заставило задержаться в Бамберге. Ничего этого не случилось.
Однако Генрих всё-таки пришёл в спальню Евпраксии, когда ночь была на исходе и наступало утро. Его шатало, но Евпраксия поняла, что не от усталости, а оттого, что был пьян. Генрих склонился над нею и потянулся рукою к лицу. Она отшатнулась.
— Не трогай меня, государь, — сказала она.
— Полно, государыня! Я же твой супруг!
— Нет, мы чужие. Ты уже отдалился от меня.
— Ты жена перед Богом, — сказал твёрдо Генрих и стал раздеваться. — И тебе должно принять меня.
— Тому не быть, государь. Ты пьян и мне неприятен.
— Пресвятая Дева Мария, с каких это пор я стал пугалом? — воскликнул Генрих и жёстко добавил: — И если ты не примешь меня по доброй воле, возьму тебя силой.
— Ты этого не сделаешь!
— Сделаю. Мне так угодно. — Сбросив с себя верхнюю одежду, он повалился на ложе и достал Евпраксию рукой, притянул к себе.
Она попыталась вырваться, но рука у Генриха оказалась железной, и он привлёк Евпраксию к груди.
— Моя королева, разве ты забыла, что я тебя люблю? — Он дышал ей в лицо винным перегаром, а его губы тянулись к её губам.
Евпраксия упёрлась руками в грудь Генриха и пыталась оттолкнуть его от себя. Но и это ей не удалось. Он подавлял её своей силой. И вот уже его губы приникли к её губам, он целовал неистово, жадно, ей было больно. Удерживая Евпраксию одной рукой, другой он срывал с неё ночную сорочку. Евпраксия билась в руках Генриха, кричала, умоляла. Он остался неумолим. Подмяв её под себя, он встал над нею на колени, сорвал свою рубашку и прочее, готов был овладеть ею как насильник. Но россиянка не дала ему над собой надругаться. Она крикнула: «Прости меня, Господи!» И мелькнула белая молния, ударила Генриха слева в шею, и он, словно подрубленное дерево, упал на ложе, придавив её ногами. Евпраксия выбралась из-под него, накинула на обнажённое тело мантию, побежала к двери. Но в последнее мгновение остановилась, подумала, что не должна давать придворным повода для пересудов, прошла к креслу, стоящему у камина, и спряталась в него, словно дитя, сжавшись комочком. Она и уснула в кресле. А проснувшись, увидела, что Генрих спит, оделась и покинула спальню. Она миновала залы дворца, вышла из него и направилась в капеллу. Все, кто её видел, подумали, что императрица намерена помолиться. Да так оно и было.
- Предыдущая
- 51/76
- Следующая
