Евпраксия - Антонов Александр Ильич - Страница 52

• Предыдущая
• 52/76
• Следующая

Несколько дней после злополучной ночи Евпраксия и Генрих не встречались наедине. Лишь во время трапезы она, как и положено супруге, сидела рядом с Генрихом. Вела себя подобающе, и придворные видели в ней величие, достойное императрицы. Они удивлялись и любовались её византийским нарядом, с завистью смотрели на драгоценные украшения — на всё то, чего недоставало придворным дамам Генриха. Искушённые вельможи больше присматривались к её облику, к её лицу. Оно было не просто красиво, а величественно. Евпраксия держала свою голову на лебединой шее гордо и смотрела на придворных большими серыми глазами не то чтобы с превосходством, но с мягким задором. Обмениваясь короткими фразами с Генрихом, она улыбалась, показывая ровные, жемчужной белизны зубы. И никому в голову не могла прийти мысль о том, что их императрица несчастна, что она не только не любит супруга, но презирает его. И придёт время, когда она с улыбкой скажет ему в лицо всё, что думает о нём, каким его видит и рже знает.

Сам Генрих сидел рядом с супругой в недоумении. Прошло несколько дней после возвращения из Падуи, а у него в голове плавал туман, и в этом тумане исчезло всё, что произошло в ту ночь, когда он бражничал, а позже отправился в спальню Евпраксии. Всё выветрилось, улетучилось до того самого часа, как он проснулся в её постели. И теперь сто одолевал мучительный вопрос. Если он оказался в её постели, то приняла ли она его? По её лицу, но её поведению он не мог что-либо угадать. Наконец туман как бы рассеялся, и он сообразил, что для выяснения их отношений он должен вновь явиться в её спальню, будучи притом в трезвом состоянии. Как-то во время вечерней трапезы его поразил непринуждённый разговор Адельгейды с черноглазым красавцем графом Паоло Кинелли, и Генрих заподозрил супругу в неверности, в лицемерстве и подумал даже о том, что в ту ночь, когда он явился в её спальню, она учинила над ним некую каверзу. И он счёл делом чести всё это выяснить. Но по сути его «дело чести» всегда граничило с бесчестьем. Он понимал, что, изъяв у супруги её достояние и не попытавшись дать объяснение своему поступку и то, на какие нужды он тратил её деньги, Генрих поступал в её глазах как мошенник, но сам о себе он так не думал. И все из близкого его окружения считали его поступок достойным уважения: он тратил капитал супруги во благо державы. Были среди придворных и другого мнения вельможи. Они негодовали, когда узнали, каким путём император добыл сокровища из замка Птицелова. Но такие молчали из страха прогневать императора.

Евпраксия не испугалась гнева государя. И опять-таки во время трапезы громко и чётко потребовала у Генриха ответа на действия в замке Птицелова.

   — Государь, у меня не представится такого удобного случая спросить вас, — начала Евпраксия, — почему вы без моей воли овладели моим достоянием, которое хранилось в замке Старого короля? И на что вы тратите мои деньги? Если на подготовку к войне, то я возражаю.

Изворотливый Генрих опешил. Императрица бросала ему вызов и сделала это публично. Он увидел, как у придворных вытянулись от удивления лица. И они с нетерпением ждали, как император расплатится за «пощёчину». Но были и такие, кто с состраданием посмотрел на императрицу. И зачем только затеяла свару, считали они, ведь их императору ничего не стоит выпутаться из раскинутой сети.

Так и было. Он встал и весело, непринуждённо сказал:

   — Полно, моя государыня, ты просто забыла наш разговор в Бамберге. Правда, мы вели его в пылу любовного угара, в нашу первую брачную ночь. Но я тысячу раз прощаю твою забывчивость, моя любезная государыня. Женщинам сие присуще. — Он улыбался и раскланивался дамам, сидящим за столом. — Что касается того, куда идут наши капиталы, так я не думаю, что ты возразишь. — И Генрих обратился к вельможам: — Господа, подтвердите, что все деньги до последней монеты мы тратим на защиту поруганной изменником Конрадом чести великой Германии. И знайте же, государыня, — начал с пафосом Генрих, — мы затратим всё наше достояние до последнего столового кубка, — он поднял золотой кубок, — но поставим на колени Италию и её короля! Вот вам мой ответ, любезная государыня. — И Генрих с улыбкой поклонился Евпраксии.

Однако в его глазах она увидела презрение и торжество: ну как я вас отхлестал?! То ли ещё будет! — говорило его лицо. И Евпраксия знала, что Генрих не напрасно носит прозвище Рыжебородый Сатир, ничто не может загнать его в угол. Но она не сдалась и с весёлой улыбкой ударила его наотмашь:

   — Увы, государь, не было у нас разговора, как не было и первой брачной ночи. Вы ведь в ту ночь бражничали. А я подумала тогда, что уже не способны на продолжение рода. — И чтобы не дать Генриху вновь уязвлять себя, Евпраксия с улыбкой всем поклонилась и покинула залу.

Многие вельможи встали из-за стола следом за императрицей. И среди них оказался архиепископ Гартвиг. И это болезненней, чем «пощёчина » супруги, привело императора в яростный гнев. Он, однако, сдержался и громко сказал:

   — Господа, трапеза ещё не завершена, император ещё за столом. И я должен сообщить вам нечто важное.

Случилось короткое замешательство, но все, кроме Гартвига, вернулись к столу. Однако «важного» император ничего не сказал. Выпив кубок вина, он пошептался о чём-то с маркграфом Деди и засмеялся:

   — Так и получается, господа, что я должен вам доказать, что я всё-таки рыцарь. Вы понимаете, о чём я говорю. И верьте: я не посрамлю себя!

Горячий граф Паоло Кинелли крикнул: «Браво, император!» Но прочие вельможи не проявили никак своих чувств. Они торопливо пили вино, закусывали, набивая рты мясом вепря или оленя. Все сознавали, что государь теряет своё достоинство.

В Веронском дворце жизнь потеряла покой. Придворные лишь делали вид, то они едины. На самом деле уже противостояли друг другу два лагеря: те, кто служил императрице Берте, встали на сторону Евпраксии, все прочие, в большинстве своём николаиты, сплотились близ императора. Он ещё надеялся сломить сопротивление Евпраксии, наладить мир, но шёл к этому путём, который был обречён на неудачу. Евпраксия не терпела насилия, а у него не было для неё ласковых слов, нежного обращения. Он считал, что по законам супружества она должна принадлежать ему, даже если пылает к супругу ненавистью. Как-то ночью он вновь вломился в спальню Евпраксии. Но её предупредила камер-дама, и она скрылась из покоя, провела ночь у кастелянши.

Генрих бушевал. Он раскидал постель супруги и кричал, что она ему изменяет, что убежала к любовнику. Хронисты той поры утверждали, что Генрих ревновал Евпраксию к сыну Конраду, что однажды в час «исступлённого издевательства над женой он предложил Конраду войти к ней. И на отказ последнего осквернить ложе отца Генрих стал утверждать, что тот вовсе не его сын, а одного швабского князя». Домысел хронистов остался на их совести, потому как в те годы Конрад пребывал уже во вражде с отцом и находился во Флоренции. Но в том заявлении хронистов есть и доля правды. На другую ночь Генрих пришёл в спальню супруги в сопровождении Деди Саксонского.

   — Вот любуйся, достойный маркграф, её и нынче нет в постели. Но я прихвачу её в час прелюбодейства.

Евпраксия в эти дни и ночи переживала мучительный разлад в себе. Она понимала, что так продолжаться не может. И она не в состоянии куда-то каждую ночь убегать, прятаться. С другой стороны, она боялась над собой насилия, ведь не могла же она каждый раз метать в него молнии, лишать чувств. И она с ужасом думала, что ежели Генрих сломит её, то она понесёт дитя. И приходило отчаяние, она до стенания в душе кричала, что не желает иметь дитя от больного и ненавистного ей человека. И однажды ночью отчаяние привело её к Родиону. Она знала, что Родион её по-прежнему любил, но в силу благородства души скрывал это. И в её сердце ещё не угасла девическая любовь к нему. Войдя в покой, она разбудила его и, когда он пришёл в себя от изумления, попросила у него как милости:

• Предыдущая
• 52/76
• Следующая