А и Б сидели на трубе - Алмазов Борис Александрович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/40
• Следующая

— Ты — дурак! — сказал он стюдебеккеру. — И я такой же! Ты — тупица, и я как пробка! И талантов у меня тоже никаких… И у тебя тоже. Нечего и мечтать. Или, может, у тебя есть всё же какие-нибудь способности? Ну неужели уж совсем ничего? Не может же быть, чтобы я уж совсем был хуже всех!

…отыскался! И еще какой! Из-за этого таланта отец смотрел телевизор в наушниках, а бабуля всё-таки уехала погостить к другим своим дочерям и внукам.

Явил свой талант стюдебеккер неожиданно, но сразу во всём блеске.

Жить он в прихожей, естественно, не желал. С большим трудом его удавалось вытолкать туда на ночь, днём же он терся в комнатах, затаиваясь под диванами, стульями, выскакивая неожиданно прямо под ноги с таким искусством, что всё Вовкино семейство кувыркалось через него, будто клоуны в цирке.

Как подсчитала мама, с той поры как в доме появился Георгин, в семье перебили посуды больше, чем за всю предыдущую жизнь. Даже если вести счёт с рождения бабушки. Однако, это был не главный талант бобермана.

Георгин с большим интересом присматривался к телевизору. Особенно его волновали музыкальные передачи. Не однажды мама вскакивала, держась за сердце, когда Георгин вставал передними лапами на спинку её кресла и взвизгивал прямо ей в ухо. Но это были еще цветочки. Исторический момент грянул неожиданно, как стихийное бедствие. Шёл какой-то концерт. Ведущая в длинном чёрном платье с блестками процокала каблучками.

«Алябьев. «Соловей», — объявила она.

Певица в белых кружевах сложила руки лодочкой, точно собралась нырнуть со сцены в зрительный зал.

— Ах, люблю… — сказал отец, устраиваясь поудобнее на диване.

Вовка тоже поднял голову от тетрадей: теперь он, чтобы избавиться от Георгина — ну, скажем, чтобы не выводить его по вечерам, — учил уроки. Бабушка и мама тоже приготовились слушать.

Никто не видел, как за креслом, взволнованный оркестровым вступлением, поднялся Георгин.

по складам пропела певица.

И боберман вдруг вместе с оркестром грянул гнусавым баритоном: «вау, вау-у-у-у…»

продолжала певица.

«Ай! Ай! Ай!» — поддержал её боберман. И не успели Вовка, бабушка и родители ахнуть, как он невыразимо и противно затянул вместе с певицей: «Ты… вау-вау… куда… вау-у… куда… ав-ав… летишь… Где… у-у… всю ночку… р-р-р-р… пропоёшь…»

— Замолчи! — страшным голосом заорал отец.

Но боберман уже ничего не видел и не слышал вокруг.

выкрикивала певица и, удивительно точно выводя мелодию, стодебеккер заскакал по комнате, роняя стулья и грозя опрокинуть телевизор.

— Прекрати! — вопили все.

Но остановить пение Георгина удалось нескоро, даже после того, как выключили телевизор.

С этого вечера мёртвая тишина воцарилась в Вовкиной квартире. Стоило включить радио или телевизор, как боберман тут же усаживался напротив приёмника и ждал, когда начнут транслировать музыку. Он пел с хором мальчиков, с Государственной филармонией, солировал со звездами эстрады, подпевал духовым оркестрам и отдельным виртуозам-исполнителям.

Со временем он насобачился точно вести мелодию и только что не выговаривал слова. Но к этому времени отец заявил, что он на грани помешательства или самоубийства.

Спасли семью наушники. Теперь телепередачи смотрели в полном молчании, заткнув уши чёрными ватрушками аппаратов.

Боберман, видя изображение без звука, изнывал от тоски, и всю свою ненависть обращал на наушники. Если после просмотра передачи их забывали запереть в шкафу, стюдебеккер моментально разгрызал ненавистное радиоприспособление.

Ярость бобермана была так страшна, что от него пришлось прятать и телефон — он грыз трубку!

— Скоро нам придётся выучить азбуку глухонемых! — мрачно предсказала мама.

А отец добавил:

— Может, его в консерваторию отдать? Нет, серьёзно! Пусть инструменты сторожит. Или там сторожа не требуются? Всё-таки от этого чуда природы хоть какая-то польза будет.

…ну хоть полгода назад сказали, что он будет в школу бежать как на праздник, он бы такого человека, самое меньшее, побил. А вот теперь — бежал! Летел на крыльях!

Потому что в школе не было бобермана.

И на уроках сидел — не вертелся, а глядел на доску во все глаза и слушал каждое слово.

И, странное дело, учиться стало интересно! И жить стало куда как проще. Во-первых, не нужно было напрягать все свои умственные и физические силы на изыскание способов, чтобы в школу не ходить. Во-вторых, в школе не нужно стало томиться от страха и с замиранием сердца вычислять: спросят — не спросят… В-третьих… Ну, мало ли хорошего появилось и в-третьих и в-десятых в Вовкиной жизни! Одно было худо — стюдебеккер.

Поэтому и домой-то идти не хотелось.

Правда, и боберман переменился в лучшую сторону. Он растолстел, сменил шерсть и уже не кидался с воплями на штурм холодильника. На улице он не срывался с поводка, не таскался по помойкам, а солидно и с достоинством прогуливался с Вовкой по бульварам и пустырям. Если бы не его страсть к пению, он бы был довольно сносным псом.

Но петь он хотел непрерывно. Иногда даже среди ночи, даже во сне он начинал утробно завывать! Может быть, ему снилось, что он принят в оперный театр?

Вовка в исследования собачьего пения не вдавался, но сильно тосковал. Он измучился от отчаянной любви Георгина, ему смертельно надоело чистить пальто от следов его лап да и самого бобермана, потому что тот успевал мгновенно извозиться, стоило выйти на улицу.

После отъезда бабули Вовке самому приходилось разогревать обед, самому пылесосить квартиру — шерсть со стюдебеккера сыпалась непрерывно.

Но всё бы это ничего! Главное, что его расстраивало в бобермане, — то, что пёс никогда не был и не будет выдающимся. Он не может быть пограничником, не может быть и сыщиком, даже в охотники Георгин не годился. Вовка понял, почему встречные с таким удивлением глядят на стюдебеккера, и стал стесняться своей собаки. Даже гулять он выводил пса не на бульвар, а на глухие пустыри и на задворки, где их никто не видел.

Несколько раз он с тоскою вспоминал, как хорошо ему жилось до появления бобермана в их доме. Но к чести сказать, Вовке никогда не приходило в голову от Георгина избавиться.

Можно представить, что сказал бы отец, если бы Георгин пропал! А с некоторых пор Вовка очень дорожил мнением отца. Отец-то оказался замечательным. Они теперь все свободное время проводили вместе. И у них появилась заветная мечта: купить к лету байдарку и махнуть куда-нибудь в поход на север — папа, мама, Вовка и, конечно, боберман! И Вовка понимал, что это не пустые разговоры. Что если отец что-то задумает — все именно так и будет.

А то, что боберман никогда не будет знаменитой собакой — ну и что, в конце концов! Не всем же быть знаменитыми. Если бы все, скажем, люди стали выдающимися артистами или композиторами, или художниками, или космонавтами, кто бы землю пахал и на заводах работал? Без незнаменитых людей жизнь бы мгновенно остановилась!

…весенним днём Вовка отправился на воскресник. Такой воскресник проводился каждый год. Весь город выходил убирать улицы, жечь прошлогодние листья и перекапывать газоны. Вовка, правда, никогда раньше на воскресники не ходил.

«Была нужда! — говорил он. И даже еще хуже: — Дураков работа любит!»

Ребята из его класса обижались на такие слова и Вовку не уважали.

А в этом году он прибежал во двор школы раньше всех.

• Предыдущая
• 23/40
• Следующая