Дочь палача и ведьмак - Пётч Оливер - Страница 30

• Предыдущая
• 30/105
• Следующая

– Приветствуем, святой отец, – ответил толстяк. – И спасибо за благословение. Хотя куриный окорочок тоже пришелся бы кстати.

Он тихонько засмеялся, затем взглянул на белую веревку Куизля, и смех его смолк.

– Секундочку. Вы же…

– Странствующий францисканец, верно, – закончил за него палач. – Несчастному брату за этой дверью нужно исповедоваться. Меня послал сам настоятель.

– Ну и почему кто-нибудь из наших монахов этого не сделает? – спросил второй стражник, помоложе; взгляд его выражал недоверие. – И кто вы вообще такой? Я вас не видел прежде.

– Потому что я странствующий монах, дурак ты безмозглый! – прошипел Куизль.

Он закрыл глаза, так как заметил, что выходит из роли. Стражники смотрели на него с удивлением.

– Вы серьезно думаете, что кто-нибудь из бенедиктинцев станет исповедовать этого несчастного? – продолжил Куизль более дружелюбно. – Не забывайте, на его совести жизни трех их собратьев!.. Впрочем, можете сходить к настоятелю и спросить у него. – Он показал на освещенное окно на втором этаже монастыря. – Я как раз от него. Брат Маурус, как обычно, сидит над своими старинными книгами. Только говорите с ним потише. У его преподобия голова раскалывается.

– Это… все в порядке, – ответил толстяк и хлопнул напарника по плечу. Он явно не горел желанием раздражать расспросами занятого и мучимого головной болью настоятеля. – Мы же стоим перед дверью. И ты не станешь вызволять этого изверга…

Стражник неуверенно засмеялся, затем отодвинул тяжелый засов и пропустил палача. Куизль снял со стены один факел и шагнул в темный подвал.

– Господь да благословит вас, – пробормотал он. – И засуньте себе в задницу свои мушкеты, дурни назойливые, – прибавил он так тихо, чтобы стражники не услышали.

Едва палач вошел в камеру, в нос ему ударил запах лежалого сыра, смешанный с вонью мочи и нечистот. На полках вдоль стен грудились растрепанные корзины, а на полу сидел закутанный в изодранную рясу человек. Услышав шум задвигаемого засова, Непомук вздрогнул и тяжело поднялся. Лицо его по-прежнему было распухшим от множества ударов, нанесенных преследователями. Он посмотрел здоровым глазом на вошедшего, но, ослепленный светом, не мог ничего разглядеть.

– Уже исповедника прислали? – прохрипел Непомук. – Значит, и процесса никакого не будет, да? Хорошо, меня хотя бы на дыбе не растянут, прежде чем сжечь.

– Никто не отправит тебя на дыбу, – прошептал Куизль. – И на костре гореть будет другой.

– Кто… кто вы? – Непомук выпрямился во весь рост и, прикрыв глаза от яркого света, сумел разглядеть громадную фигуру францисканца.

Монах вдруг скинул капюшон, и Непомук сдавленно вскрикнул.

– Господи, Якоб! – просипел он. – Ты ли это? После стольких-то лет! Значит, мои молитвы были услышаны!

– Если будешь и дальше так орать, то молиться тебе скоро вообще не придется, – прошипел Куизль. – Замолчи, ради бога, пока идиоты возле двери ничего не заподозрили.

Без лишних разъяснений он принялся бормотать обрывки фраз:

– Ventram porcinum. Bene exinanies, aceto et sale, postea aqua lavas, et sic hanc impesam imples…[11]

Непомук насторожился.

– Зачем зачитывать рецепт свиного желудка?

– Потому что ничего другого на латыни мне в голову не пришло, болван, – прошептал Куизль. – Я вычитал его из одной рваной книжки на чердаке. Стражники думают, что я пришел исповедовать тебя, так что, будь добр, закрой рот.

Он побормотал еще какое-то время себе под нос, постепенно понижая голос, пока вовсе не замолчал. Губы его растянулись в ухмылке.

– А ты так и не стал краше за тридцать-то лет, – произнес наконец палач и прижал друга к широкой груди.

– А ты так и не похудел, – простонал Непомук. – Если будешь обнимать меня так, мне и дыба не понадобится. – Затем он опустил голову и тихонько всхлипнул. – Впрочем, о чем это я… Если в ближайшее время ничего не случится, то лучше бы тебе на месте меня раздавить.

Куизль выпустил его и уселся на перевернутый ящик.

– Ты прав, – проворчал он. – Сейчас не время для воспоминаний. Успеем еще, когда все это закончится, за стаканом вина. Договорились? – с улыбкой поманил к себе Непомука. – Расскажи лучше, что случилось. Только помни, что я должен знать чистую правду, если хочешь, чтобы я помог тебе. До сих пор я слышал эту историю из уст Магдалены, а она любит преувеличивать.

Не вдаваясь в подробности, Куизль рассказал ему, что узнал в полдень от Симона и Магдалены, после чего требовательно посмотрел на друга и рыкнул:

– Скажи, Непомук, замешан ты в этих убийствах или нет? Ты и сам знаешь, убийство не так позорно. Мы оба в этом преуспели. Но тогда закон был на нашей стороне. – Лицо его помрачнело. – Закон или война.

– Поверь мне, Якоб, я невиновен. Во всяком случае, не в этих двух убийствах. – Непомук со стоном опустился на пол и обхватил колени руками. – Я не знаю, кто убил послушников, но у меня есть смутное предположение о том, что послужило причиной их смерти.

– Ну так говори, или я лично растяну тебя на дыбе.

Монах схватился за волосы и тяжело вздохнул. Наконец он начал рассказывать; палач слушал, не перебивая.

– В последние годы мы много общались с братом Виргилиусом, – прошептал Непомук. – Можно сказать, сдружились. У нас были общие пристрастия – а именно, интерес к непознанному и неприятие недоказанных истин.

Он задумчиво улыбнулся, после чего продолжил:

– Разве Господь не завещал нам подчинить себе окружающий мир? Но сперва нам следует его понять. Еще на войне я часто делал заметки в книжке, помнишь? О взрывной силе пороха, о правильных опорах для укреплений, о гильотине для безболезненного обезглавливания… Жаль только, что мои планы никого не заинтересовали.

– Ты хоть и был вшивым палачом, зато котелок у тебя варил, – заметил Куизль, усмехнувшись. – Правда, слишком ты мечтательный, чтобы убивать. Тебе бы в университете поучиться, вот только у Господа на тебя были иные планы…

Непомук кивнул.

– Проклятое ремесло! Я-то думал, что на войне все равны. Но потом снова стал жалким палачом, каким были и дед мой, и отец…

Он снова тяжело вздохнул.

– Когда меня приняли в этом монастыре, я наконец добился того, о чем мечтал. Положение аптекаря позволяло мне заниматься и другими науками. – Непомук понизил голос и осторожно огляделся. – Прежде всего tonitrua et fulgura.

– Tonitrua et fulgura? Гроза, ты имеешь в виду? – Куизль наморщил лоб. – А что там изучать-то?

Монах тихо засмеялся, и смех его походил на блеяние старого козла.

– Ха, знаешь ли ты, как часто бьет молния в Святую гору? Знаешь, нет? До десяти раз в год! Если посчастливится, то сгорает несколько крыш, но чаще пылают целые дома или же колокольня. А лет двадцать назад по церкви, словно нечисть какая, пролетела даже шаровая молния! Один лишь Господь уберег от худшего… – Голос Непомука едва не надломился. – Монахи звонят в колокола, чтобы непогода прошла стороной и разразилась в другом месте, они молятся и поют, но никто еще не задумывался о том, как можно направить молнию. Направить!

– Направить? – с сомнением переспросил Куизль. – Непомук, теперь ты и вправду говоришь как ведьмак.

Монах яростно замотал головой:

– Ты не понимаешь, Якоб. Молнию можно обезвредить, притянув ее железом. Это не колдовство, а доказанная истина. Еще библейские фараоны знали об этом, я сам читал в старинных пергаментах! Мы просто забыли об этом!

Палач улыбнулся:

– Так вот зачем ты таскал железные прутья по лесу! Магдалена мне рассказывала.

– Во время грозы я устанавливал их на возвышенностях. Это работает, Якоб! Молния била только в них!

Непомук так увлекся, что вскочил с пола и с большим трудом сдерживал голос.

– Еще несколько экспериментов, и я достиг бы цели! Поэтому за пару дней до ужасного пожара я установил такой стержень на колокольне. И провел от него проволоку на кладбище. Я был уверен, что смогу таким образом направить молнию в землю. Но, к сожалению…

• Предыдущая
• 30/105
• Следующая