Дочь палача и ведьмак - Пётч Оливер - Страница 31

• Предыдущая
• 31/105
• Следующая

Он замолчал и уселся обескураженный на пыльный пол.

– К сожалению, ты едва не спалил всю церковь, осел, – закончил за него Куизль. – Неудивительно, что твои собратья не лучшего о тебе мнения.

Непомук покачал головой.

– Они… только подозревают что-то, но не знают правды. Я рассказал об эксперименте лишь Виргилиусу. Он был в восторге, начал засыпать меня вопросами… Говорил, что кое-кому мои исследования очень помогут. Вот и два дня назад он снова начал эту тему, и я его выставил. Я просто боялся, что настоятель узнает правду, а Виргилиус просто взбесился.

– Ваша с Виргилиусом ссора. – Палач кивнул. – Слыхал. Поэтому монахи и считают, что ты приложил руку к его исчезновению. К тому же в мастерской нашли твой окуляр.

– Богом клянусь, я не знаю, как он туда попал! Может, я оставил его где-нибудь, а кто-то потом подложил его к Виргилиусу в качестве улики… – Непомук закрыл ладонями распухшее лицо и затрясся всем телом. – И к исчезновению Виргилиуса я тоже не имею никакого отношения! Честное слово!

– А этот проклятый автомат? – расспрашивал Куизль. – Магдалена говорит, что слышала его где-то под монастырем. Знаешь ты что-нибудь об этом?

Непомук пожал плечами.

– Знаю только, что этот автомат был любимой игрушкой Виргилиуса. И если кому-то вздумалось украсть эту куклу, то сначала и вправду пришлось бы убить ее создателя. Он ни за что не отдал бы Аврору добровольно… – Непомук в отчаянии заломил руки. – Кто-то желает мне зла, Якоб! Ты должен помочь мне! Я боюсь… в жизни никогда так не боялся! Ты сам знаешь, что мне светит, если меня уличат в колдовстве. Сначала меня повесят, потом вынут внутренности и четвертуют и под конец швырнут мои останки в огонь… – Монах с надеждой взглянул на палача. – Прежде чем дойдет до этого, даруй мне хотя бы быструю и безболезненную смерть. Обещаешь?

– Никто здесь не умрет, пока я того не захочу, – проворчал Куизль. – Зять мой говорил, что они хотят повременить с процессом до окончания праздника, чтобы не пугать паломников. Так что у нас есть еще несколько дней, чтобы отыскать настоящего преступника. Не зваться мне Куизлем, если я не найду его. – Он снова почти вплотную наклонился к другу. – Но важно, чтобы ты ни о чем не умолчал. Могу я тебе доверять, Непомук?

Монах перекрестился и поднял правую ладонь.

– Клянусь всеми святыми и Пресвятой Богородицей, я говорю правду!

– Тогда продолжай молиться. – Якоб поднялся, надвинул капюшон на лицо и двинулся к выходу. – Два олуха возле двери как-никак думают, что ты на пути в чистилище. Isicia fomentata. Pulpam concisam teres cum medullasiliginei in vino infuse…

Бормоча рецепты на латыни, палач с силой постучал в дверь. Вскоре кто-то сдвинул в сторону засов, и толстый стражник выпустил Куизля.

– Ну, признался он? – с любопытством спросил толстяк. – Правда, что он заколол двух послушников, развеял в прах часовщика и сношался с автоматом?

Куизль остановился и уставился из-под капюшона на караульных: и у того и у другого возникло вдруг чувство, что стоит перед ними никакой не исповедник, а сама смерть.

– Дьявол искушает человека в самых разных обличьях, – ответил палач ворчливым голосом. – Но зачастую он является в обычном одеянии. Ему не нужны ни сера, ни рога, ни копыта. И, бога ради, ему не обязательно сношаться с автоматами, безмозглые вы бараны. Насколько вообще простирается ваша тупость?

Не сказав больше ни слова, Куизль растворился в звездной ночи.

Симон тем временем был на пути в царство мертвых.

Сначала лекарь ненадолго заглянул к больным паломникам во флигеле, которые по-прежнему находились под опекой Шреефогля. Молодой патриций на удивление хорошо справлялся с возложенной на него задачей и привлек к работе еще несколько шонгауцев. Импровизированный лазарет погрузился теперь в беспокойный сон, лишь изредка прерываемый стонами и кашлем. От последствий лихорадки между тем умерли две пожилые женщины, а лекарь так и не мог сказать, что являлось причиной болезни. Все начиналось с усталости и головной боли, позже к этому прибавлялись жар и понос. Кроме того, заражались ею в одинаковой мере все – и взрослые, и старики, и дети.

Симон невольно подумал о собственных детях. Но, отбросив эти мысли, сосредоточился на том, что ему предстояло. Он решил еще раз осмотреть убитых послушников. А уж с утра можно было позаботиться и о живых.

С щемящим сердцем лекарь спустился по крутой лестнице в пивной погреб. Попасть сюда можно было через пристройку, расположенную возле пивоварни. В царящей под каменными сводами прохладе не верилось, что наверху уже наступило лето. Здесь, в скальных недрах горы, на протяжении двухсот лет хранили пиво, которое не получалось варить в жаркие месяцы. Симон поднял ворот плаща и все равно дрожал от холода.

Прохлада в коридорах и подвалах Андекса служила не только для хранения пива и припасов – зачастую здесь находили временное пристанище и покойники, прежде чем их похоронят на кладбище. С трупами послушников поступили именно так: в первую очередь для того, чтобы избежать всякого волнения до Праздника трех причастий. Погребение жертв предполагаемого ведьмака и убийцы наверняка вызвало бы среди паломников ужаснейшие толки. Но, едва спустившись в подвал, Симон почувствовал, что больше откладывать похороны нельзя.

Он пошел на запах, минуя громадные плесневелые бочки, расставленные вдоль ниш, вырубленных в камне. С потолка капала вода и собиралась в лужи на утоптанном земляном полу. Лекарь шагал с вытянутым перед собой факелом, и шаги его гулко отдавались от стен. Где-то пищали мыши.

Наконец он дошел до конца коридора. В левом углу вместо бочки стоял обшарпанный стол, и на нем лежали два накрытых белой материей тела. Симон сделал глубокий вдох, затем вставил факел в одну из трещин в скале и откинул первое полотнище.

Вонь поднялась такая, что лекарь отвернулся на секунду-другую, чтобы его не вывернуло. Наконец он снова взглянул на труп.

Это был Келестин, подручный аптекаря, Симон уже осматривал его два дня назад. За это время окоченение спало, и в тех местах, куда подтекла кровь, расползлись фиолетовые пятна. Но шишка на затылке еще хорошо прощупывалась. Симон не сомневался, что неизвестный сначала ударил послушника, а затем утопил.

Не обнаружив ничего нового, лекарь откинул второе покрывало. Он уже более-менее свыкся со зловонием, но при виде мертвого Виталиса покрылся испариной. Такой красивый когда-то подмастерье теперь выглядел так, словно побывал в когтях самого Цербера. Голова повернута под неестественным углом, кожа на спине и ногах обуглилась, а правая рука обгорела настолько, что несколько пальцев, судя по всему, отвалились. От трупа и сейчас исходил едкий запах гари.

Симон задавался вопросом, что за сила способна была породить такое пламя. Лет десять назад он уже видел труп казненного на костре преступника, но тогда тело, съежившееся до размеров детского, обгорело равномерно и полностью. А здесь огонь бушевал, по всей вероятности, лишь на спине, ягодицах и задней поверхности бедер. Симон склонился над трупом и постучал пальцем по твердому черному мясу.

Вдруг он насторожился: в нескольких местах к коже пристал белый порошок, происхождение которого лекарь объяснить не мог. Он поскреб его ногтем и поднес несколько крошек к носу; поморщился с отвращением. Порошок пах гнилым чесноком.

Что, если и вправду колдовство? Возможно ли нечто подобное?

Ощупав еще раз обугленную местами голову, Симон обнаружил через некоторое время трещину на затылке, примерно в том же месте, что и у бедного Келестина. Что, если и Виталиса ударили тем же способом? Или он ушибся при падении? А может, этот удар убил послушника прежде, чем его охватило это дьявольское пламя?

Только Симон собрался внимательнее осмотреть рану, как факел выпал вдруг из трещины и упал с шипением на пол. Последняя вспышка озарила своды, и в погребе воцарилась кромешная тьма.

– Черт!

• Предыдущая
• 31/105
• Следующая