Февраль (СИ) - Сахарова Ирина - Страница 30
- Предыдущая
- 30/90
- Следующая
– У меня есть доказательства! – Блестя влажными чёрными глазами, ответила мадам Соколица, покосившись при этом на Арсена. Русский журналист делал вид, что занят своим ужином, но сам в то же время внимательно слушал. – Да-да, доказательства!
– Виттория, чёрт возьми, если у вас действительно есть доказательства, вы обязаны были в первую очередь предоставить их полиции, комиссару Витгену! – Этот эмоциональный возглас зазвучал на весь салон, эхом звеня в незанавешенных оконных стёклах. Как думаете, кто автор?
Я сама удивилась до глубины души, узнав голос Франсуазы. За предыдущие два дня она преимущественно отмалчивалась, скромно опустив взгляд в свою тарелку, и ничего, кроме «здравствуйте» и «благодарю» не говорила вообще. А тут – столько ярости, столько страсти, да ещё и сквернословие! Неудивительно, что все взгляды в одночасье обратились к ней. Я ждала, что Франсуаза, верная своей привычке, покраснеет до корней волос, смутится и, попросив извинения, сбежит от всеобщего внимания, хлопнув дверью на прощанье.
Но моя подруга удивила всех, включая меня.
Без малейшего стеснения, глядя на мадам Фальконе как на насекомое, она продолжила с гневом:
– Они чуть было не арестовали невиновного, в то время как вы умышленно скрывали доказательства!
Фальконе смутилась, и, видимо, уже пожалела, что начала этот глупый разговор и выставила себя не с самой лучшей стороны. Тем более, Франсуазу горячо поддержали Томас Хэдин и Габриель Гранье. И Лассард, от которого вообще никто не ожидал такой пылкости.
– Мадам Морель права, – первым начал Томас Хэдин, – вы разве не знаете законов, Виттория? Сокрытие улик от полиции – это такое же преступление, и оно приравнивается к укрывательству преступника! Вас вполне могут привлечь за соучастие.
– Меня? – Возмутилась итальянка. – Меня-то за что? Не я же убила Селину Фишер!
– Вы должны немедленно рассказать о своих подозрениях комиссару, – сказал Габриель Гранье, пристально глядя на Соколицу. Видимо, он защищал меня, как и моя Франсуаза. – Нам, так и быть, можете ничего не рассказывать, но скажите хотя бы Витгену! Неужели вы не понимаете, что ваши показания могут спасти невиновного?
– А разве у них уже есть кто-то на подозрении? – Недоумённо спросила Соколица.
– Есть, и, поверьте, уж точно не тот, о ком думаете вы, – серьёзно ответил Габриель. Ах, милый Гранье, спасибо тебе! И тебе, Франсуаза, спаисбо! Но чего вы добиваетесь от этой женщины? Ничего она не знает, просто интересничает! Лассард, очевидно, умел читать мысли, потому что в следующую секунду сказал то же самое вслух:
– Ничего мадам Фальконе не известно, и никаких доказательств у неё нет! Она уже просто не знает, чем ещё привлечь к себе внимание!
Прозвучало грубовато, как раз в духе невоспитанного венгра, но Фальконе на него не обиделась.
– Думайте что хотите, Лассард, – отмахнулась она, – но здесь настолько всё очевидно, что, право, я не понимаю, почему никто кроме меня не догадался об этом раньше?!
Очевидно, она сказала?
Раз очевидно – стало быть, это Габриель Гранье! Едва ли не единственный француз во всём «Коффине», и уж точно единственный коренной парижанин, приехавший в отель аккурат в то же самое время, когда Февраль сбежал из Франции в Швейцарию!
Или, Арсен, раз уж мы заговорили об очевидном. Он не француз, но он работает на «Ревю паризьен», печатая свои статьи под чудесным псевдонимом Поль де Плюи. Что интересно, знаменитого на весь Париж Февраля тоже зовут (или звали) – Поль. И в столице нашей русский журналист по долгу службы бывал гораздо чаще, чем кто бы то ни было из собравшихся. И, между прочим, всегда оказывался в центре событий, когда полиция обнаруживала очередную жертву Февраля! Журналист, сами понимаете, и ни у кого это не вызвало подозрений, ни у единой живой души… Я перевела взгляд на Планшетова, и заметила, что он уже некоторое время ничего не ест, а просто хмуро смотрит в свою тарелку. Его поведение показалось мне каким-то странным.
Правда, в следующую секунду все мои версии разлетелись на осколки, когда мадам Соколица сказала:
– У меня есть доказательства связи Селины Фишер с одним из вас!
Я уже собралась, было, встать на защиту покойной Селины, но замерла, поражённая, когда в следующую секунду из-за стола рывком поднялся Ватрушкин. И, с негодованием посмотрев на Фальконе, сказал:
– Простите, у меня от ваших разговоров пропал аппетит! – И, с грохотом задвинув за собой стул, вышел из салона, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла. Мы все дружно посмотрели ему вслед, а затем я перевела полный недоумения взгляд на Габриеля.
– Что, неужели он? – Тихонько спросил меня Гранье, а я еле заметно пожала плечами, вспоминая свои рассуждения на счёт обладателя запонки. Ватрушкин мог быть им вполне, но…
«Очевидно», сказала Фальконе? На этого увальня я подумала бы в последнюю очередь, если бы меня прямо сейчас попросили указать на потенциального маньяка-убийцу! Господи, эта говорливая итальянка меня совсем запутала!
Я вдруг вспомнила о том, что собралась заступиться за Селину, но моим оправдательным речам помешал молодой Гринберг:
– А с чего вы взяли, что убийца Селины Фишер и её кавалер – один и тот же человек? – Спросил он у Фальконе.
– А разве это не очевидно? – Снова повторила она это глупое слово.
Очевидно, очевидно! Да не бывает так в жизни, она, что, не читала Конана Дойля? Ах, да, она же у нас предпочитает научные труды Фрейда!
– Не очевидно, – сказала я с усмешкой. – Полиция даже не уверена, что убийца – мужчина, а вы сразу кинулись обвинять возлюбленного Селины Фишер во всех смертных грехах!
– Что?! Февраль – женщина?! – Фальконе расхохоталась, причём совершенно искренне, а затем, резко оборвав свой смех, сказала мне: – Милочка, это вздор!
Скажи это Витгену, «милочка»! А потом вместе с тобой посмеёмся над его реакцией.
– Насколько я поняла, они пока ещё ни в чём не уверены, – поддержала меня Нана Хэдин. – И мне они задавали наводящие вопросы, у меня в один момент сложилось мнение, что комиссар и меня в чём-то подозревает…
– И, собственно, раз уж на то пошло, мадам Фальконе, а где вы сами были в промежутке с половины первого до половины третьего? – С насмешкой спросил Габриель Гранье. Видимо, ему не терпелось отомстить Соколице за то, что я страдала по её вине.
– Я… что? – Ахнула Фальконе, прижав руку к груди.
– Мне вот, например, тоже интересно! – Лассард энергично закивал облысевшей головой. – Этот тип, комиссар Витген, сказал, что убийство произошло с половины первого до половины третьего, а все мы в это время были на обеде. Все, кроме господина жунралиста, господина Гринберга, и… вас.
Я едва ли не рассмеялась, потому что Лассард точно так же доверительно понизил голос и вытаращил глаза, подражая манерам самой Фальконе. Получилось очень похоже! Ему бы ещё парик из чёрных кудрей на голову – и я бы с трудом отличила, где настоящая Соколица, а где её подражатель!
– Со мной всё просто, – поспешно ответил Арсен, хотя спрашивали не его, и, видимо, кроме меня никому вообще не пришло в голову его подозревать. – Я ездил в Берн, на телеграф, мне нужно было связаться с издателями в «Ревю паризьен», чтобы отослать им пару статей.
Никто и не думал в нём усомниться, право. Похоже, и впрямь одна я считала странным то, что русский журналист имел поистине пугающую осведомлённость о Феврале и его жертвах и бывал в Париже в то же время, что и знаменитый маньяк. И в Берне оказался – подумать только! – ровно тогда, когда была убита Селина Фишер!
Но, как бы там ни было, ему не единого вопроса больше не задали. Разве что, Габриель посмотрел на него как-то странно, и Арсен этот взгляд его прекрасно видел, но предпочёл не заметить, демонстративно отвернувшись.
– А где вы были, дружище? – Спросил он у Гринберга.
Еврейчик вздрогнул, напрягся, и окинул всех нас затравленным взглядом.
– Господа, вы, что же это, подозреваете меня? – Он нервно провёл рукой по прилизанной чёрной шевелюре, и остановил свой взгляд почему-то на Габриеле. Я поняла, что это был немой крик о помощи, и Гранье на него, конечно, отозвался.
- Предыдущая
- 30/90
- Следующая
