Пропала женщина (сборник) - Рассел Рэй - Страница 2

Когда сознание вернулось к нему, — видимо, после продолжительной болезни, — он увидел тонкий луч света, пересекавший почти пустую комнату, и почувствовал, как чьи-то руки неловко, но заботливо поправляют на нем одеяло. Это была дочь хозяина фермы Дзюня — коренастая девушка лет двадцати. Забросив остальные дела, она несколько дней выхаживала исхудавшего юношу, которого судьба привела к ним на ферму. Выглядел он не слишком привлекательно — провалившиеся глаза на сером, заросшем щетиной лице, но Дзюня в нем видела романтического героя.

Она охотно болтала с ним, и Кросс вскоре обнаружил, что может объясняться на смеси немецких и польских слов. Станислав, хозяин фермы, знал не больше, но его серые глаза светились добротой. Дзюня рассказала Кроссу, что несколько дней он был близок к смерти. В бреду он кричал на незнакомом языке.

— Мы поняли, — сказала девушка, — что вы не немец, хотя на вас и эта поганая форма.

Кросс улыбнулся и рассказал часть своей истории.

— Сбежав из лагеря, — объяснил он, — я убил немецкого офицера и присвоил его форму — иначе не удалось бы пройти через Пруссию.

Станислав широко и одобрительно улыбнулся — его отношение к немцам не вызывало сомнений. Кросс знал, что, приютив его, поляки рисковали жизнью, но если они и опасались возмездия, то при нем никак это не выражали.

Каждый день Кросс спрашивал Станислава, как развиваются военные действия. Станислав отвечал, что немецким газетам верить нельзя, но что в подполье уверены — через несколько недель Германии придет конец. Наступление с востока и с запада продолжается. Как-то вечером, войдя в дом, Станислав сказал, что слышал отдаленный гром русских орудий.

Кросс решил немедленно уходить. Он и так пробыл на ферме около месяца и почти совсем поправился. Пожалуй, у него теперь хватит сил преодолеть расстояние, оставшееся до союзников. А вдруг русские его догонят?

Станислав и Дзюня стали готовить его в путь. Станислав нашел для него старую одежду, всю в заплатах и не совсем по росту, но в ней Кросс вполне мог сойти за батрака. Что еще удивительнее, Станислав унес сапоги Кросса и принес взамен совсем крепкую пару башмаков, которые ему оказались как раз впору. Дзюня так набила рюкзак едой, что его едва удалось завязать. Было решено, что он уйдет с наступлением темноты.

Кросс нетерпеливо ждал вечера. Дзюня смотрела на него грустными глазами, от взгляда которых ему еще больше хотелось побыстрее убраться.

— Скоро вы будете в Англии, — сказала Дзюня. — Когда кончится война, напишите нам, что вы благополучно добрались домой.

— Обязательно, — сказал Кросс.

Больше он не добавил ни слова. Станислав чем-то занимался во дворе. Кросс сидел в кресле и барабанил пальцами по подлокотнику. Звякнула щеколда, и он обернулся. В дверях стоял Станислав, держа в руках старую серо-зеленую форму Кросса. На лице его было написано недоумение.

— Я хотел ее сжечь, — медленно сказал он, — но нашел в кармане вот это. — Он протянул Кроссу его немецкий паспорт.

«Идиот! Болван! Забыть о таком документе — и только потому, что заболел! — Он медленно поднялся со стула. — Что делать? Придумать какую-нибудь отговорку? Сочинить новую историю своего побега? Поверят ли они?» И вдруг он понял, что не поверят. Он окружен врагами, и все они с восторгом его вздернут — русские, немцы, а теперь еще и польские крестьяне.

Станислав неподвижно стоял в дверях как неумолимый обвинитель. Кросс схватился за револьвер. Станислав косолапо пошел на него, но было поздно. Кросс выстрелил — безжалостно и со знанием дела — прямо в сердце.

Дико закричала Дзюня, и Кросс повернулся к ней. Она бросилась на него, не думая об опасности. Ее не остановило даже наведенное на нее дуло револьвера. Кроссу пришлось выстрелить трижды, прежде чем она затихла на полу.

Не глядя на трупы, Кросс перезарядил револьвер и стал готовиться в путь. Надо было уничтожить форму и документы. Он открыл печку и сунул свою старую одежду на тлеющие угли. Он сидел и смотрел, как она горит, видел, как его фотография порыжела по краям, свернулась трубочкой и запылала. Затем вышел из дома. Было уже темно. Постояв минуту, он двинулся на запад. К утру он будет далеко от этого дома.

Все стало значительно проще. В одежде работника Кросс мог, ничего не опасаясь, идти и днем. Когда попадалась безлюдная дорога или тропа в нужном направлении, он шел по ней. Тяжесть набитого едой рюкзака давала чувство защищенности. Первые дни он быстро уставал, но постепенно его тело опять привыкло к длительным переходам. Стоял апрель, стало гораздо теплее. У него возникла надежда, что все закончится благополучно. Главное — не нарваться на патруль, который потребует у него документы. Но кто в этом разваливающемся государстве станет выяснять личность одного из миллионов бредущих неведомо куда людей?

Когда он лежал, греясь на солнце, в каком-нибудь укромном месте, ему не очень верилось, что гитлеровский рейх доживает последние дни. Крестьяне работали в полях, как обычно.

Но на больших дорогах и в маленьких городах, куда он осмеливался заходить, приметы краха были налицо. Немецкие газеты пытались скрыть панику за громогласными угрозами и призывами к населению, но из их сообщений уже трудно было понять, кому принадлежит власть в стране. И днем, и ночью Кросс наблюдал сцены полного хаоса. Кольцо из стали и огня сжималось все туже, перепуганные люди бессмысленно метались между двумя наступающими армиями. У военных хватало своих забот, и никто, по-видимому, больше не контролировал перемещение штатских лиц. Кросс решил, что ему больше нечего опасаться.

Как-то ближе к вечеру он безбоязненно вошел в деревушку под названием Грюнфильд и прошел по улице мимо молчаливых домиков, из которых сбежали все их обитатели. Увидев открытую дверь, он зашел внутрь. Хозяева забрали с собой все, что могли унести, а остальное бросили на произвол судьбы. В кладовке он нашел продукты — мясные консервы, сыры, вино — и пополнил ими свои запасы.

Затем он повернул на северо-запад и два дня шел по малым дорогам. До западной линии фронта оставалось совсем немного. Интересно, трудно ли будет ее пересечь? Здесь, в тылу, он чувствовал себя чуть ли не туристом.

На третий день Кросс услышал отдаленный гул орудий. Постепенно гром битвы нарастал. Проснувшись после короткого послеобеденного сна под старым стогом сена, он увидел, что в небе полно самолетов — и среди них не было ни одного немецкого. Невдалеке раздавались пулеметные очереди и ухали разрывы бомб. Кросс не имел никакого понятия, в каком направлении идет наступление и где ему следует скрываться. Все было в движении, везде неразбериха. Один раз, спрятавшись в канаве, он проводил взглядом четыре немецких танка, переваливших через отдаленный холм. В другой раз он увидел бегущих по полю солдат и решил, что пора затаиться. Почти милю он двигался ползком и вдруг увидел перед собой широкое шоссе. Укрывшись в высокой траве под кустом боярышника, он стал следить за дорогой.

Здесь шло немецкое отступление. С запада лился непрерывный поток грузовиков, санитарных машин, орудий и танков. Многие были сильно помяты — этим уже больше не придется воевать. Невдалеке пылал немецкий танк, а когда сгустились сумерки, Кросс увидел, что такие костры горят вдоль всего шоссе. С наступлением темноты на дороге стали образовываться заторы; порой движение почти совсем останавливалось. Светились фары, раздавались крики и брань — перед ним был знакомый хаос военного поражения. Кросс хотел только одного: чтобы спектакль поскорее кончился, занавес опустился и ему можно было идти домой. Он навоевался досыта.

Всю ночь скопившийся на шоссе транспорт рывками продвигался к юго-востоку. Часто налетали истребители и поливали шоссе из пулеметов, и Кросс решил найти местечко побезопаснее. Он отошел в глубь леса и заснул в густом кустарнике. Когда он проснулся, со стороны шоссе не доносилось ни звука, — видимо, сражение каким-то образом обошло его. Он вернулся к своему кусту боярышника. В обоих направлениях, куда только доставал глаз, дорога была усеяна разбитыми машинами. В воздухе стоял резкий запах гари. Почти рядом с ним, около перевернутой машины, лежали три трупа.