Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/64
• Следующая

-- Что же такое? -- спросил Курбский, у которого, в чаяньи чего-то недоброго, дух захватило.

Балцер Зидек полез в карман за своей черепаховой табакеркой и, щелкнув ее по крышке, предложил табаку молодому князю:

-- Не прикажете ли?

-- Нет, благодарю... Так что же вы узнали? Говорите скорее!

Шут, не спеша, набил себе табаком сперва одну ноздрю, потом другую и языком причмокнул.

-- Что узнал! М-да... для всякого простого человека новость эта дуката стоит, а ваша княжеская милость, я знаю, не поскупится и на пяток дукатов.

Курбский, не прекословя, достал кошелек и вручил шуту требуемую сумму.

-- Вот это по-княжески! -- сказал Балцер Зидек, пряча деньги. -- В молельне-то, оказалось, исповедывался у папского нунция, причащался да миропомазан был по римскому обряду тот самый седобородый старик, что пришел туда с паном Бучинским...

-- Ты лжешь, бездельник! -- вспылил Курбский и железной пятерней своей схватил шута за горло с такою силой, что тот посинел и захрипел.

Тотчас же, впрочем, опомнясь, богатырь наш устыдился уже своего грубого насилия и разжал пальцы. Балцер Зидек, болезненно морщась, стал растирать себе рукою шею.

-- Экие рученьки у вашей чести... Чуть не задушили ведь, как собаку...

-- Потому что вы, Балцер, как собака, лаете на всякого... -- сдержаннее проговорил Курбский.

-- Лаю? Разве я кого по имени назвал вам?

-- Не называли, но разумели, я знаю, царевича Димитрия.

-- А коли знаете, так, стало быть, сами же того ожидали от него. Нет дыму без огня. За что же обижать-то бедного шута?

-- Ну, не сердитесь, Балцер. Очень уж горько мне было слышать... Но кручина у меня не эта одна: есть и другая.

-- А звать-то ее как? Не княжной ли Крупской?

-- Да вы, Балцер, узнали еще и про нее что-нибудь? -- с беспокойством приступил к шуту Курбский.

-- Узнал... Но ведь ваша милость совсем, пожалуй, задушите?

-- Не трону!

-- И лжецом не обзовете?

-- Не обзову.

-- Ах, да! -- вздохнул с соболезнованием Балцер Зидек. -- Эти патеры -- бедовый народ: ни другим, ни себе! Ровно через три дня княжны Крупской не будет -- будет Христова невеста.

-- Через три дня! Это верно?

-- Чего вернее: от самой старухи-мамки нынче сведал.

-- Что мне делать, Господи? Что мне делать!

-- А попросту, не говоря дурного слова, ее выкрасть.

Курбский даже вздрогнул; шут словно прочел в душе его.

-- Легко сказать: "выкрасть!" -- промолвил он. -- Да как? Где взять в такое короткое время надежных пособников?

-- А Балцер Зидек на что же! Балцер Зидек вам всю штуку оборудует. Нынче же еще повидаю мамку. Угодно князю?

-- Ничего, кажется, более не остается... Повидайте. Я вас благодарностью моей не забуду.

-- А задаточек?

С подобострастным поклоном принял балясник задаток; но когда Курбский, кивнув ему, первый удалился, он начал опять усиленно растирать себе горло и злобно глянул вслед уходящему:

-- Чтобы у тебя рука отсохла, еретик проклятый! "Я, -- говорит, -- вас благодарностью моей не забуду". И я тебе, сударик мой, этого не забуду!

Глава сороковая

БАННИТ

Триста лет тому назад даже столичные города в ночную пору погружались в мирный сон, и разве какой-нибудь запоздалый гуляка недопетой песней нарушал порой всеобщую тишину. Краков в описываемое время, несмотря на ряд дневных празднеств в честь московского царевича, не составлял в этом отношении исключения. Такое безлюдье, как и полное отсутствие уличных фонарей, значительно облегчало Курбскому его отважную попытку выкрасть сестру свою из дома матери. Природа на этот раз ему также благоприятствовала: ночь выдалась безлунная и довольно бурная. Ветер бушевал по крутым черепичным кровлям, стучал ставнями, завывал в печных трубах.

Часы на городской ратуше только что пробили полночь, когда к зданию, где временно поселилась старая княгиня Крупская, легкой рысцой подъехали трое всадников: Курбский с парубком-стремянным и Балцер Зидек. Последний сидел на дамском седле, предназначавшемся для княжны Марины. К дому прилегала высокая каменная ограда. По указанию шута, все трое остановились около того места ограды, где, по ту сторону ее, должна была быть приставлена старухой-мамкой княжны лестница. Прямо с хребта коня Балцер Зидек с обычной своей кошачьей ловкостью прыгнул на ограду. Курбский, бросив повод свой стремянному, без затруднения, благодаря своему росту, взлез туда же. Лестница, действительно, оказалась на месте. Оба спустились в сад. Балцер Зидек тихонько окликнул старуху.

-- Здесь, пане! -- послышался сквозь непроглядный мрак старческий женский голос. -- А ясновельможный князь тоже с вами?

-- Я здесь, -- отвечал за себя Курбский. -- А княжна что же?

-- Простите, ваша княжеская милость; но сестрицу вашу опять словно раздумье взяло: желала бы вперед еще перемолвиться с вами.

-- Гм... Да где же она?

-- Тут сейчас в доме: в сад выйти поопасилась. Дайте ручку, я проведу вас. Ишь ты, темень-то какая!

Курбский доверчиво взял протянутую ему руку и побрел за старухой шаг за шагом, как слепец за вожаком.

-- Тут, ваша милость, крылечко, -- предварила старуха, -- не оступитесь: пять ступенек.

Курбский стал подниматься на крыльцо, отсчитал пять ступенек -- и чуть не растянулся, запнувшись ногой о веревку, протянутую поперек крыльца, на четверть аршина от полу. В тот же миг несколько рук схватили его, рванули разом назад с крыльца и повалили навзничь.

-- Поймали вора! -- крикнуло несколько мужских голосов.

-- Измена, князь! Спасайтесь! -- донесся со стороны приставной лестницы голос Балцера Зидека.

Поверженный наземь Курбский не имел возможности вынуть из ножен саблю и отбивался как мог кулаками. Болезненные крики и крепкая брань нападавших свидетельствовали, что те его еще не совсем осилили. Тут блеснул свет, и Курбский разглядел вокруг себя человек пять-шесть дюжих хлопцев, а на крыльце, с шандалом в приподнятой руке, брата своего Николая. Свет значительно облегчил первым задачу, и в конце концов молодой князь оказался-таки скрученным по рукам и ногам, а рот ему был заткнут платком.

-- Несите его за мною, -- коротко приказал Николай Крупский, и хлопцы подхватили на руки младшего брата и внесли его в дом.

Рядом комнат он был пронесен в отдаленный покой с решетчатыми окнами и, по-прежнему связанный, посажен тут на стул. Выслав слуг, старший брат освободил младшему брату рот от платка и самому себе пододвинул также стул.

-- Теперь мы можем на досуге, без свидетелей, потолковать с тобою, -- сказал он. -- Рук и ног я тебе не развязываю, покуда мы на чем-нибудь не сладим.

Младшему брату стоило немалого усилия над собою, чтобы вернуть себе требуемое хладнокровие.

-- Что же тебе от меня нужно? -- спросил он.

-- Мне в тебе, поверь, нужды никакой нет. Тебя же я могу спросить: зачем к нам пожаловал, да еще в такую пору, таким воровским порядком.

-- Тебе, брат Николай, спрашивать нечего: сам же устроил облаву на брата, как на дикого зверя.

-- Да, доведался я, что злоумышленники собираются войти ночью в дом наш; называли мне и имя князя Курбского, но ум мой отказывался верить, чтобы тот Курбский был родной брат мой.

-- Напротив, ты должен был вперед знать, что я не дам в обиду сестры, коли ты, старший брат ее, за-место того, чтобы быть ее первым защитником, стал ее первым злодеем.

-- Ладно! -- перебил тот, нетерпеливо срываясь со стула. -- Тебя, я вижу, не образумишь. Скажу тебе вот что: ты -- баннит; банниция с тебя еще не снята, а ты не только самовольно явился в столицу королевскую, но в ночную пору еще в чужой дом залез. Ежели отдать тебя в руки судей, то ведаешь ли, что ждет тебя?

-- Смертная казнь, надо полагать, буде царевич не вступится.

-- Смертная казнь, да! А вступится ли твой названный царевич -- еще бабушка надвое сказала.

• Предыдущая
• 55/64
• Следующая