Три венца - Авенариус Василий Петрович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/64
• Следующая

-- Ну, и отдавай меня на позорную казнь, коли честь Курбских тебе не дорога!

-- Честь наша родовая мне, может, вдвое, вдесятеро дороже, чем тебе, бездомному бродяге, которому все равно терять на свете нечего. Но правда твоя: позорить из-за тебя наше славное имя мне не пристало. И потому вот тебе мой сказ: ты даешь мне грамотку с рукоприкладством, что на веки вечные отрекаешься от всех прав на отцовское наследство и николи впредь поперек пути нашего не станешь; я же умолчу о твоем злодейском умысле и развяжу тебя; ступай на все четыре стороны.

Курбский задумался на минуту: попытаться ли еще усовестить брата не нудить сестры идти в монастырь, а дать ей быть счастливой с милым человеком? Да нет, брат Николай не таков; уступки от него не жди!

-- Дело мое проиграно, -- промолвил он вслух, -- я сдаюсь. Но подписки тебе я никакой не выдам: как доселе я не искал твоего наследия, так же точно обойдусь без него и впредь.

-- На бумаге, брат, такое обещание все вернее. Желчь поднялась в Курбском. Молодое самолюбие его восстало против дачи письменного документа, который обличал бы оказанное ему недоверие. Но при движении, которое он сделал тут, связывавшие его веревки больно врезались в его тело и напомнили ему, что он во власти брата. Благоразумие заставляло его уступить.

-- Ты дашь мне, однако, переговорить сперва с сестрою? -- спросил он.

-- Нет, не дам.

-- Ты отказываешь мне в такой малости!

-- Коли это, по-твоему, малость, то тебе ничего не стоит от нее отказаться.

-- А без того я не выдам расписки!

-- Не выдашь? Твое дело, холодно проговорил старший брат и взял со стола карандаш. -- До утра оставляю тебе сроку. Надумаешься -- ладно; не надумаешься, будешь стоять на своем -- готовься идти прямо в острог, а оттуда на лобное место.

Дверь стукнула, замок щелкнул; со связанными руками и ногами герой наш очутился в темноте.

Сестра, быть может, еще ничего не знает и считает его за вероломного хвастуна! Он осыпал себя упреками за слишком большую доверчивость к пройдохе-шуту, который явно продал его.

Под утро, когда стало немного уже светать, Курбский забылся. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он открыл глаза: перед ним стояла высокая женская фигура в белом. Из-под блонд ночного чепца на него озабоченно строго глядело бледное, морщинистое лицо, обрамленное седыми буклями. Как она за пять лет осунулась, постарела! Он рванулся навстречу к ней.

-- Мама! Вы ли это?

Княгиня отступила и приложила палец к губам.

-- Тс! Николай не знает, что я взяла у него ключи... Она пристально заглядывала в его лицо, настолько освещенное из окна полусветом утренних сумерек, что она могла убедиться в юношеской свежести и красоте сына. Луч материнской гордости сверкнул в ее взоре. Но она тотчас же поборола нахлынувшее на нее доброе человеческое чувство, отошла к окну и, не оборачиваясь, заговорила:

-- Ты, несчастный, стало быть, все еще не хочешь отказаться от отцовского наследия, хотя утратил уже на него всякое право?

-- Я давно от него отказался, мама! -- уверил сын.

-- Так ли? А зачем же ты не хочешь дать подписки?

-- Как это для меня ни унизительно, я все-таки дал бы ее, лишь бы раньше того мне можно было объясниться с сестрой Мариной.

-- Да для чего тебе это? Чтобы сбить ее с толку?

-- Не с толку сбить, а услышать из собственных ее уст, что она не серчает на меня за мою оплошность...

-- И что она по своей охоте идет в монастырь?

-- Этого-то я от нее не услышу.

-- А я говорю тебе, что сама она того пожелала...

-- Простите мама; но мне хорошо известно, что вы с Николаем ее неволите.

Княгиня с живостью повернулась от окна и сделала несколько шагов к сыну.

-- Ты смеешь не верить!

-- Самому мне очень прискорбно, но что же делать, мама, коли веры к вам уже нету?

-- Не смей называть меня мамой, негодяй! Ты -- баннит, и княгиня Крупская баннита не может признавать своим сыном.

Курбский закусил губу и потупил взор, как бы для того, чтобы, против его воли, ни одной жалобы, ни одного укора уже не вырвалось у него, ни один взгляд не выдал этой чужой ему теперь, бессердечной и гордой женщине, что у него на душе.

-- Ты что ж это, негодник, и отвечать мне, взглянуть на меня не хочешь? -- помолчав, все более ожесточаясь, проговорила княгиня.

Ответа не было.

-- А! Уже мальчишкой ты был нестерпимо упрям и зол, а теперь всякую совесть потерял? Баннит! Вот уж, погоди, нынче же мы выдадим тебя...

Баннит только повел плечом, как бы говоря: "ваша воля!" Мать постояла еще минуту; потом, не промолвив уже ни слова, в сердцах вышла вон.

Прошло около часу времени. Снова щелкнул замок, и на пороге показалась княжна Марина. Черты ее были страдальчески возбуждены, в глазах стояли слезы, губы беззвучно шевелились, но по движению их Курбский понял слова: "Ах, брат, брат!"

-- Мама все же пустила тебя ко мне? -- спросил он. Сестра сделала утвердительный знак головою и, казалось, ждала, чтобы он начал.

-- Я кругом виноват перед тобою, дорогая сестрица, -- заговорил он, -- мне стыдно в глаза тебе глядеть...

-- Так лучше... -- глухо, чуть слышно пробормотала она. -- Без родительского благословения все равно не быть счастью на земле. А мама прокляла бы меня. В иноческой келье я найду если не счастье, то покой душевный.

-- Ты, Марина, так еще молода: тебе ей-Богу же грешно похоронить себя...

-- Не искушай! -- умоляющим тоном прервала княжна. -- Я буду молиться весь век свой за маму, за тебя.

Тщетно брат пытался еще поколебать ее решимость; молодая девушка не горячилась, не сердилась, но дух и воля ее словно совсем были сломлены; она окончательно уже отрешилась от здешнего мира.

-- Ну, что я говорила тебе, Михаил? -- послышался около них строгий голос матери, которая незаметно вошла к ним. -- Вот тебе бумага, перо и чернила. Пиши же теперь сейчас, что обещал Николаю. Но ты связан... Смеем ли мы развязать тебя?

-- Михал -- все же нашего рода, мама, -- вступилась за брата княжна, -- он не уйдет.

Сам Курбский не счел нужным оправдываться, но так глянул на мать, что та, уже не переча, сама освободила ему руки и вместе с дочерью пододвинула к нему стол. Курбский обмакнул перо и написал:

"Отрекаюсь за себя и наследников моих, буде когда окажутся таковые, от всех моих наследственных прав на всякую движимость и маетность после покойного родителя моего князя Андрея Михайлова сына Курбского. Краков, в 10 день апреля 1604 года. Князь Михайло Андреев сын Курбский".

-- Так ли? Довольно ли с вас? -- спросил он, когда прочел матери вслух написанное.

-- Так; но подпись твоя еще не удостоверена...

-- А вы думаете, что я, пожалуй, откажусь от нее?

-- Мама верит, и все мы тебе верим! -- поспешила вмешаться опять княжна. -- Довольно, мама, этого унижения, право, довольно! Дивлюсь я еще терпению брата Михала. Ужели в сердце вашем не осталось уже ни искорки любви к младшему сыну?

Легкая краска выступила на бледных щеках старой княгини, и глаза ее гневно вспыхнули.

-- У меня один сын всего -- Николай. А тебе, -- холодно отнеслась она к Курбскому, -- тебе я, так и быть, отпускаю все прошлое и ничего от тебя более не требую! Можешь идти, куда хочешь.

Курбский не сводил с нее глаз. Но напрасно искал он в застывших чертах ее мелькнувшей давеча материнской нежности; она к нему даже шагу не сделала.

Тут две другие женские руки -- руки сестры обвили его шею: голова девушки припала к плечу его; рыдания душили ее. Прощаясь с младшим братом, она как бы прощалась навеки и с этим миром.

-- Ну, будет! -- раздался над ними черствый голос княгини. -- Идем, Марина!

Не взглядывая, молодая княжна, впереди матери, поспешно вышла из комнаты. Курбский, который невольно также прослезился, остался сидеть закрыв глаза рукою.

Вдруг он услышал свое имя; он опустил руку: пред ним стояла его мать и глядела на него с таким участьем... Без слов он очутился в материнских объятьях.

• Предыдущая
• 56/64
• Следующая