Бородинское пробуждение - Сергиенко Константин Константинович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/45
• Следующая

– Да, да, зовите меня просто Ванечкой, – согласился адъютант. – Так удобнее. – Ему, видно, нравилось это фамильярное и вместе с тем семейное обращение. – А вас, кстати, как величать?

– Александр.

– Браво! – сказала темноволосая. – Вы наш Македонский. Скажите, Македонский, скоро вы побьете французов?

– Достаточно скоро, – ответил я.

– Нет, правда, как дела в армии?

– А почему вы без сабли?

– Как Кутузов?

– Что говорят про Барклая?

– Когда будет сражение?

– Уезжать из Москвы или оставаться?

Вопросы посыпались градом. Подошли еще два офицера и студент в синей тужурке с малиновым воротником. Начался беспорядочный спор. Кто обвинял в неудачах Барклая, кто Беннигсена, кто уверял, что французы несокрушимы, кто предсказывал народный бунт.

– Мы собираем женский легион! – кричала темноволосая девушка в тунике. – Софи, Катрин и я вступаем! У меня даже каска есть!

– Вот вы из армии, а ничего толком не говорите, – укоряла меня другая.

– Да я так, второе лицо, – ответил я.

– Как второе?

– Старшим со мной другой офицер.

– Какой офицер, где он, как его звать?

– Ротмистр Листов.

– Это какой Листов? Который с Лашковым стрелялся?

– Не знаю, – сказал я.

– Как же не знаете? Ведь он с Лашковым стрелялся из-за крепостной!

– Вот уж и крепостной! – возразила черноволосая. – Откуда ты знаешь?

– Он ему ухо отстрелил! – сказала другая.

– Я бы и в лоб не пожалел, – вставил офицер в форме улана.

Общество оживилось.

– Постойте, постойте! – вмешался сияющий Ванечка. – Поручик, вы что же, не слышали про Листова?

– Да, в общем… – сказал я.

– Ах, какая романтическая история! – воскликнула черноволосая.

– Он в крепостную влюбился!

– Так уж и крепостную! Откуда ты знаешь?

– Все говорят!

– Они бумаги подделали!

Поднялся гомон.

– Постойте, постойте! – кричал Ванечка. – Поручик, я расскажу! Я знаю наверное! Мне Хлудов в точности описал, он секундантом был на дуэли. Значит, так, с чего там началось?

– Он увидел ее в Воспитательном доме, – подсказал кто-то.

– Ага! Значит, так, поручик. Лашков-старший, это толстое брюхо, едет на спектакль в Воспитательный дом, видит там очаровательное видение и возгорается мыслью добыть его в свой домашний театр, так сказать, пригреть сироту.

– Знаем мы его домашний театр! – сказала черноволосая. – Одни наложницы, как только Москва его терпит.

– Ну вот, – продолжал Ванечка. – Стало быть, начинает выпрашивать девушку у директора Тутолмина. А только и всего требуется, что ее согласие. А она согласия не дает! Тут и молодой Лашков на девушку польстился. Как, бишь, ее звать? Кто помнит?

– Настасья! Катерина! Наталья!

– Неважно. Долго ли, коротко, Лашковы вдруг предъявляют Тутолмину бумаги, по которым следует, что девушка эта дочь их крепостной, бежавшей с каким-то там… я уж не знаю. Словом, забирают ее силой из Воспитательного дома, обхаживать начинают, а она упрямится.

– Я точно знаю, что они бумаги подделали! – сказала девушка в платье с шарами.

– А тут и Листов ввязался, – сказал Ванечка. – С Лашковым он был в приятелях и знал всю историю. За девушку стал вступаться…

– Влюбился!

– Потом дуэль с Лашковым, а после девушка исчезает.

– Он ее увез!

– Но куда? Что ему с ней делать? Не жениться же?

– А пусть бы и женился. Шереметев женился на своей крепостной.

– Но у той воспитание! Она по-французски говорит и какая актриса!

– У этой тоже воспитание! Я видела, у нее стать, как у дворянки! Если сирота, это не значит, что из простых. Мало ли всяких историй на свете!

– Господа, господа! – кричал Ванечка. – Хватит об этом! Будут у нас танцы, наконец?

– Старик объявил «тихий бал», – сказал улан.

– Разве они дадут повеселиться! – Черноволосая посмотрела на шуршащих разговором стариков.

– Им только черепашьи супы есть да в «бостон» играть!

– А я люблю «тихий бал». Не то что в Благородном собрании, где свечи от духоты гаснут.

– Помните, как у Небольсиной на именинах Ростопчин прислал громадный торт? Его раскрыли, а оттуда вышел карлик с незабудками!

Подошел лакей с большим подносом, уставленным запотевшими бокалами.

– Венгерское. Пожалуйте-с.

– А ананасы?

– Ананасов нет по случаю войны-с, – ответил лакей.

– У Апраксиных были вчера ананасы!

– Не могу знать-с, – твердо ответил лакей. – Холодный рябчик, кулебяка, фрукты и мороженое пожалуйте. В обеденной.

– Кулебяка? Фи!

– Господа! – сказал Ванечка. – Я предлагаю собрать по комнатам молодежь. Салтыков, Мамонов и Гагарин здесь.

– Вяземский, – добавил кто-то.

– Копьев, Арсеньева, Павлова…

– Вот-вот! – сказал Ванечка. – Я предлагаю собрать всех в зеленую гостиную и сыграть фанты! Дамы и господа! В кои-то веки собрались! Может, последний вечер в Москве! Завтра многие уезжают в армию.

– Фанты, фанты! – закричали все.

Мы взяли в руки по свечке и пошли по комнатам с криком:

– Фанты, фанты! Последний раз фанты в городе Москве!

– А вон и наш граф, – сказал мне адъютант. – Вы подойдете к нему?

– Пожалуй.

– А я исчезаю. Ждем вас в зеленой гостиной. Туда и ужин подадут.

– Фанты, фанты! – закричал он тут же, убегая за остальными. – Последний раз фанты в городе Москве!

Ростопчин был в том же сюртуке с генеральскими эполетами, только галстук сменил на более светлый. Он первый увидел меня и сразу подошел, бросив разговор с кем-то из гостей.

– О! – сказал он. – Не ожидал так рано. – Он скользнул взглядом по моему гусарскому мундиру, но ничего не сказал.

– Как съездили? Застали свою модель? – Глаза его искали Фальковского.

– Увы, не застал, – ответил я. – А капитана нет, могу предложить только его треуголку.

Я коротко рассказал о происшествии у дома Листовых.

– Но это странно, – сказал Ростопчин. – В чем же дело?

– Не знаю. Но, может быть, вот в чем. По дороге я спросил Фальковского, не опасается ли он, что я ударю его и сбегу.

– Вот как? – Ростопчин вскинул брови.

– Боюсь, моя угроза обернулась не шуткой. Похоже, его действительно кто-то ударил.

– Но кто?

Я пожал плечами.

– Ведь я намекал вам, что я человек не простой. Кое-какие, даже шутливые мои предсказания могут сбываться. Особенно если дело касается меня и моей личной свободы. Ведь Фальковский уверял, что я под арестом, хоть и условным.

– Ну! – Ростопчин взмахнул рукой. – Это он перестарался. Послушайте, давайте-ка сядем на тот диванчик.

Мы отошли в глубь зала.

– Дорогой мой, – заговорил Ростопчин. – Я ведь и сам понял, что вы человек не простой. Утром я только почувствовал это, но вот прошел день, и я уверен. Я сопоставил факты и решил, что обыкновенный человек вряд ли мог знать все, что вы мне рассказали. Депешу от Кутузова я получил именно с полковником Федоровым и как раз в то время, как вы сказали. И Платов заезжал, необыкновенное дело, что он в Москве. Что же касается Фальковского, то я вызвал его только потому, что не хотел терять вас из виду.

Он взял меня за руку.

– Фальковский мой лучший офицер. Я считал его способным раскрыть любое дело. Вашей странной биографией занимался он. Как только я почувствовал за вами силу, сразу решил звать Фальковского. Я сказал себе: пусть они сойдутся. Кто кого, понимаете? У Фальковского мертвая хватка, другой бы от него не ушел. Так вот я подумал, если вам удастся вырваться, то вы станете важным для меня человеком.

– Что значит важным человеком? В каком смысле?

– Ах, это не просто растолковать.

– Но я бы мог легко исчезнуть.

– Но вы не исчезли! Вы передо мной, значит, я вам нужен. Бог с ним, с Фальковским. Быть может, вы его отправили на тот свет, но я вам прощаю. Послушайте, с кем, как не со мной, вы развернете свои способности? И с кем, как не с вами, я сумею добиться своего! Я как в пустыне, милый, как в пустыне! Мне не на кого опереться.

• Предыдущая
• 18/45
• Следующая