Судьба и грехи России - Федотов Георгий Петрович - Страница 73

    Конечно, Церковь не вобрала в себя всей старой интеллигенции. Процесс оцерковления ее замедлился через несколько лет и, кажется, остановился, разделение прошло здесь, главным образом по моральной линии. Но нельзя отрицать, что и страх духовной реакции, то есть мистико-эсхатологических идей удерживает многих на пороге. Даже среди интеллигенции церковники — это меньшинство, но меньшинство сильное, подвижническое, жаждущее завоеваний.

    Выход из подполья патриаршей Церкви с освобождением патриарха (1923) знаменует начало церковной экспансии. Период аскетического сосредоточения собрал и дисциплинировал огромные силы, которые теперь отчасти устремляются на завоевание мира. Проблема России, не погибшей, но погибающей, опять становится в центре религиозного зрения. Но  спасение ее мыслится не на политических путях. Отвоевание масс у антихриста, новое крещение Руси — вот поставленная цель, которая объясняет политику преемников почившего патриарха: их тягу к легальности.    Среди новой демократии, среди студенческой молодежи религиозные  искания заметны давно. С первых лет революции  в религиозных кружках встречаются коммунисты,

==225

бывшие  или даже настоящие, которые ищут духовного осмысления своей работы. Марксизм явно не может быть духовной пищей. Обыкновенно к концу университетских лет   молодежь разочаровывается в нем. большинство — чтобы   отдаться потоку буржуазных настроений и практическому   завоеванию жизни; меньшинство — чтобы искать нового   идеала. Среди молодежи, отдавшейся науке, аспирантов на   кафедры, особенно много христиан. Но не требуется большого научного аппарата, чтобы разобраться в безграмотном хламе антирелигиозной литературы. Новое поколение   малоинтеллектуально. Оно решает вопросы веры нравственной интуицией. Борьба идет не между верой и разумом,   но между двумя верами. И здесь обаяние мученической   Церкви вырывает чистые сердца и воли из власти лживой,   духовно разжиревшей коммунистической секты.

     За молодежью — рабочие. Среди рабочих петроградских   окраин и в годы революционного угара митрополит Вениамин пользовался большой популярностью, — как в Москве патриарх Тихон. Это было, конечно, меньшинство —  люди  семейного, традиционного уклада, особенно связанные с деревенской родиной. Но за последние годы церковные настроения среди рабочих растут. Они уже кое-где на  скудные гроши  строят храмы, преодолевая страшное сопротивление храморазрушителей. Возвращаясь в Церковь,  рабочий опережает крестьянина. Он несчастно других. У  него нет уже никаких политических или социальных надежд. С другой стороны, его нервная, беспокойная душевная организация более способна к идеалистическому подъему. Без идеалов он не может жить и падает на дно, не  поддерживаемый бытовым и хозяйственным укладом жизни. Отсюда это соединение разгула и жертвенности, разврата и религиозности в одной и той же среде, характеризующее современное состояние рабочего класса в России.

    И, наконец, в самое последнее время, поскольку можно  судить отсюда, религиозное возрождение захватывает и деревню. В народных низах, в деревне, как и в городе, у Церкви есть соперник в лице баптизма и вообще рационалистического сектантства, сильно выросшего  в России.  Сектанты имели перед православным духовенством преимущество старых гонений и, следовательно, морального  авторитета. Они умели соединять свой пламенныйевангелизм с социальным радикализмом, искренним в их среде,  в отличие от скомпрометированных морально обновленцев. Они опередили Церковь в христианизации народных  масс. Но постепенно и Церковь выходит на народную ниву.

    Это медленный процесс, и мы присутствуем при самом его начале. Два течения: рационализация народного сознания и его христианизация — протекают одновременно и

==226

параллельно. Это значит, в глубинах происходит жестокая борьба миросозерцаний — самое важное из того, что совершается в России.

    Борьбу эту нельзя рассматривать как продолжение борьбы старого с новым. Христианство — не старое, но вечное, а «новое», против чего оно ведет борьбу, — уже слишком старо и обветшало. Нельзя думать, что успехи Церкви в России равнозначны с победами старой культуры. У Церкви нет оснований отрицать техническую или физическую направленность новой культуры. Молодежь, становясь религиозной, не перестает интересоваться спортом и машиной. Даже церковные организации  молодежи, о которых доходят глухие слухи, должны считаться с этими настроениями  умов. Церковь, порвавшая мнительно  с кровной для нее традицией православного царства, не станет защищать интеллектуальных или эстетических идеалов XIX века — ей чуждых. Пока еще рано говорить о творчестве церковной культуры в России. Для этой работы в Церкви нет ни внешних, ни внутренних возможностей. Она живет первичным  религиозным актом, по ту сторону всякой культуры, Но этот акт заключает в себе огромную динамическую энергию, источник всякого творчества. Из этого резервуара духовных сил будут питаться все живые направления русской культуры. Именно  все — а не одно из них. Победа Церкви  не обеспечивает торжества консервативных или прогрессивных начал в культуре. Она обеспечивает жизнь, то есть творческую глубину самой культуры. К этому можно прибавить лишь одно. Церковь не знает прерывов в своем росте, и каждый прошлый день сохраняется ею для вечности. Поэтому   она воссоздает непрерывно  единство прошлого  и настоящего и в этом смысле является в России  единственной носительницей духовного преемства — тем  ковчегом, на котором спасается все живое (но только живое) в потопе революции.

==227

<Первая статья>

СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ

     Не много месяцев прошло с тех пор, как писались последние главы, но кажется, что между ними и «сегодняшним днем» легли годы. Образы «современной» России уже  отошли в историю. Многое мучительно перечитывать — не  потому, что оно оказалось ложью, но потому, что перестало  быть правдой. Едва начали проясняться дороги, ведущие в  туманное будущее —  и вот опять «занесло тебя снегом,  Россия». Избави Бог публицисту пророчествовать, а тем  более — о России.

     В моей (ненапечатанной) схеме Россия стоит на распутье.  «Революция загнивает», — писал я. «Или она найдет вождя,  который смелой рукой ликвидирует коммунистическое иго,                          или Россия идет навстречу новым катастрофам». Мог ли я  предвидеть, что страна будет поставлена перед катастрофой  сознательной волей полубезумного вождя революции?

    То, что происходит в России, едва поддается разумному  объяснению. Но лишний раз, влекомые роком, мы убеждаемся, как узок светлый круг исторического сознания. Бессознательное, бредовое окружает его со всех сторон, и революция —  один из люков, откуда темные воды Ахеронта  затопляют солнечные нивы земли.

    По-видимому,  Сталин и Троцкий оказались единственными из стаи Ленина, которые не пожелали «гнить». Их не  прельщало превращение в демократических министров или в  национальных героев революционной  России. Они одни  предпочли бы смерть бесславию термидора. Троцкий, актер  революции, воспитанный на подмостках 1893 года, живет ради своего монумента в социалистической Европе. Он хочет  войти в историю как вождь второй погибшей коммуны. Сталин слишком ограничен, чтобы видеть неизбежность гибели.  Секрет, разоблаченный Беседовским, объясняет все: Сталин  единственный человек, который верит в мировую революцию. Мистика большевистской партии, традиции   ленинского  централизма, страх открыть кремлевским переворотом шлюзы народной стихии —  заставляют разумных и железных людей из «старой гвардии» беспрекословно идти за манья-