Дневник Чумного Года - Дефо Даниэль - Страница 67

Однако лаконизм в описании эмоций не означает, что Дефо не передает душевного состояния героев, не воспроизводит атмосферы гнетущего ужаса, окутавшей чумной город. Часто он пользуется для этого какой-нибудь одной, но впечатляющей деталью: «Другая телега была найдена в огромной яме на Финбери-Филдс; перевозчик не то помер, не то, бросив ее, сбежал, а лошади подошли слишком близко к краю, телега упала и потянула за собой лошадей. Полагали, что и перевозчик был там и его накрыло телегой, так как кнут торчал среди мертвых тел; но ручаться, по-моему, за это нельзя».

Этот кнут, возвышающийся над грудой трупов, напоминает своей лаконичной жутью деталь из «Робинзона», когда герой, разыскивающий у берегов необитаемого острова своих товарищей по несчастью, находит лишь два непарных башмака.

Однако именно в «Дневнике» Дефо подчас более патетичен, чем в других своих произведениях, и некоторые сценки могли бы служить (а может, и послужили!) моделью автору «Сентиментального путешествия». Таков, например, эпизод, повествующий о встрече рассказчика с лодочником, трогательно радеющим о своем заболевшем семействе; по тональности он столь близок к «чувствительному» роману конца века, что хочется привести его здесь для наглядности:

Но, возможно, художественное чутье подсказывает Дефо, что его «Дневнику» не хватает сюжетности. И шорник, извинившись перед читателем, на долгое время уходит со сцены, уступив место героям огромной вставной новеллы, повествующей о злоключениях трех лондонцев, отправившихся в провинцию, чтобы спастись от чумы. Их попытка жить независимо, обособившись от остального мира, чтобы избегнуть заразы, чем-то напоминает «робинзонаду» первого романа Дефо, но опять же робинзонаду коллективную.

Как истинно великий художник, Дефо расширяет границы эстетического восприятия действительности — в «Робинзоне Крузо», как никогда до того, «главный художественный акцент сделан на будничных занятиях рядового человека».^{18} «Странные и удивительные приключения» Робинзона связаны прежде всего с его повседневными трудами и заботами — изготовлением мебели, обжигом горшков, устройством жилья, выращиванием посевов, приручением коз…

И здесь, во вставной новелле «Дневника Чумного Года», внимание читателей приковано к массе мелких бытовых подробностей коллективного быта небольшой группы беженцев. Почти с такой же степенью детализации, как и в «Робинзоне», рассказывается, как эти беженцы обосновались в лесу, строят дом, мастерят очаг, оборудуют постели, пытаются выпечь хлеб…

Вероятным источником сюжета о трех лондонцах была реальная история трех жителей Гамбурга, покинувших родной город во время чумы 1712–1713 годов в Германии. Рассказ об этом событии был помещен в упоминавшейся выше книге доктора Мида, хорошо известной Дефо. В жизни история эта закончилась трагически — гибелью всех ее участников. Но Дефо, в принципе не боявшемуся ужасов, в данном случае не нужна была трагическая развязка. Пафос этой новеллы, как и пафос «островной части» первого романа Дефо, заключен в убеждении, что люди способны противостоять стихийному бедствию. Многое в жанровой специфике «Дневника» позволяет с уверенностью сказать, что перед нами художественный текст. И в то же время солидные историки, такие, например, как Дж. М. Тревельян в своей «Социальной истории Англии», ссылаются на него как на надежный исторический труд. Историки по-своему правы: большинство фактических материалов «Дневника» на поверку оказались документально точными (что, однако, отнюдь не умаляет его художественности!). Для того чтобы воссоздать безыскусственный, неумелый, подчас косноязычный рассказ шорника Г. Ф., Дефо изучил немало исторических свидетельств времен чумы и воспроизвел содержащиеся в них сведения подчас почти дословно.^{19} Назовем лишь некоторые из его источников. Помимо классического труда Фукидида, посвященного описанию чумы в Афинах в 430 году до нашей эры, это в основном исторические документы, связанные с лондонской чумной эпидемией 1665 года: газетные сообщения (и прежде всего, публиковавшиеся в них еженедельные сводки смертности); распоряжения лорд-мэра и Совета олдерменов, включенные в роман Verbatim; труды врачей, свидетелей чумной эпидемии 1665 года («Наука о заразных заболеваниях, или Исторический отчет о лондонской чуме 1665 года» (1665) доктора Натаниэля Ходжсона, «Трактат о заразных заболеваниях» (1665) доктора Богхерста, «Краткий отчет о чуме» (1665) доктора Кемпа); брошюры и памфлеты, вызванные к жизни ужасными событиями той поры (брошюра Винсента «Грозный глас Господен в столице» (1667), анонимный памфлет «Несколько серьезных возражений против практикуемого в Англии запирания зараженных домов. В форме обращения несчастных, пораженных чумой, к их здоровым собратьям, пребывающим на свободе» (1665) и памфлет «Голгофа, или Зеркало для Лондона» (1665), подписанный лишь инициалами «Дж. В.»).

Дефо широко использует приведенные во всех этих сочинениях факты, вплоть до отдельных неточностей, перекочевавших в «Дневник» из некоторых указанных выше исследований, особенно из труда доктора Ходжсона, скрытых цитаций из которого в «Дневнике» довольно много.

Одним из излюбленных способов создания иллюзии достоверности у автора «Робинзона Крузо» было введение в текст всяческих описей, реестров, перечней: сколько и каких вещей удалось спасти с севшего на мель корабля, сколько и каким способом убито индейцев, сколько и какие запасы продовольствия сделаны на сезон дождей и т. д. Сама монотонность и деловитость этих перечней создает иллюзию достоверности — вроде бы, зачем так скучно выдумывать?

А в «Дневнике Чумного Года» автор и не утруждает себя выдумкой: все цифры в многочисленных сводках смертности и других таблицах со статистическими данными подлинные и, по утверждению историков, точные, то есть совпадают, за несколькими редкими исключениями, с цифрами официальных отчетов того времени.

Если взглянуть на «Дневник Чумного Года» сквозь призму современных литературных тенденций, то становится ясно, что «Дефо во многом опередил время, создав свою книгу. Он проложил дорогу создателям будущих художественных произведений на документальной основе, которые получили столь широкое признание во второй половине XX века».^{20}

Дж. М. Тревильян считает, что «Дефо первым усовершенствовал искусство репортера; и даже его романы, такие как „Робинзон Крузо“ и „Молль Флендерс“, являются репортажами о повседневной жизни — на пустынном ли острове или в воровском притоне».^{21} Эту мысль с еще большим основанием можно отнести к «Дневнику Чумного Года», где есть «двуединая правда — правда обстоятельного и кропотливого исторического документа и высшая правда — та, что принадлежит творческой фантазии».^{22}