Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич - Страница 179

• Предыдущая
• 179/309
• Следующая

К тому же времени относятся и первые упоминания о «специальном секторе» личного секретариата Сталина, который осуществлял тайные связи вождя с НКВД. И здесь особенно отличались личный секретарь Сталина Поскребышев и Агранов. Именно они обсуждали самые грязные комбинации, многие из которых и по сей день покрыты завесой тайны. Сразу же после съезда Сталин выдвинул и таких в основном тоже печально известных деятелей, как Ежов, Берия, Маленков, Жданов и Хрущев. По инициативе Сталина был реорганизован Секретариат ЦК. Теперь в него помимо его самого и Кагановича, вошли Киров и Жданов. Был изменен и статус ОГПУ, которое стало частью преобразованного НКВД. В то же время провинциальные прокуроры получили приказ из Москвы прекратить репрессии против инженеров и хозяйственников.

Трудно сказать, что хотел сказать всем этим Сталин, и тем не менее в измученной стране появились первые надежды на то, что жестокая политика коллективизации и первых пятилеток уходит в прошлое. Эти надежды подтверждались некоторыми сдвигами в экономике, и контрольные цифры второй пятилетки были уже намного реалистичнее, в чем была большая заслуга Орджоникидзе.

Заготовки зерна в 1933 году превысили на целых 27% уровень прошлого года, и Центральный Комитет принял в ноябре 1934 года решение отменить в следующем году хлебные карточки, закрыть специальные политотделы на МТС и расширить права крестьян по обработке их приусадебных участков. Однако за кулисами всех этих радужных событий в то же время вынашивались совсем другие планы. Даже при всем своем желании Сталин не мог позабыть страшной для него цифры 270 и прекрасно понимал, что за видимым единством положение в партии далеко не так однозначно.

И уж кто-кто, а он-то прекрасно знал, что ему высказали бы «раскаявшиеся» оппозиционеры, если бы не боялись снова оказаться в тех самых местах, которые принято называть не столь отдаленными. Впрочем, Сталина это уже мало волновало. И то, что никакого широкого заговора не существовало и в помине, уже не имело никакого значения.

Главное, что сам Сталин был уверен в нем и намеревался раз и навсегда покончить с проявлением подобного свободомыслия. И как знать, не начал бы он охоту за «партийными ведьмами» сразу же на съезде, если бы Политбюро дало бы «добро» на расстрел Рютина. Ну а поскольку это самое «добро» он так и не получил, ему оставалось только одно: ждать удобного момента или самому спровоцировать этот самый момент.

Конечно, сам он не отдавал приказов ни Ягоде, ни Вышинскому, ни Агранову. Да и зачем, если у него был для этих темных дел такой преданный и услужливый человек, как его личный секретарь Поскребышев, который и стал посредником между вождем и народным комиссаром Аграновым.

Что же касается члена Политбюро Кирова, то он стал членом Секретариата Центрального Комитета, как и секретарь Горьковской парторганизации

А.А. Жданов. Теперь никто не сможет сказать точно, был ли назначен Киров секретарем ЦК по решению Сталина или же это был шаг, направленный в первую очередь против Сталина.

Что же касается их личных отношений, то, как свидетельствовали бывшие в курсе всех партийных дел люди, холодный и жесткий Сталин тянулся к всегда открытому и жизнерадостному Кирову. И, как говорили хорошо знавшие Сталина люди, он только к Бухарину чувствовал такую же привязанность. Что не помешало ему после долгих издевательств над «Бухарчиком» его расстрелять.

Ну а пока... Сталин с Кировым дружили семьями, вместе отдыхали, а в 1924 году Сталин послал Кирову один из немногих подписных экземпляров своей книги «О Ленине и ленинизме» с многозначительной надписью: «С.М. Кирову, моему другу и любимому брату, от автора. Сталин». Да и на печально знаменитом XVII съезде Сталин вместе со всеми делегатами долго и горячо аплодировал Кирову. Но все это было опять же внешними проявлениями дружбы. И знающих Сталина людей вряд ли могла тронуть столь трогательная надпись на книге «другу и брату».

Уж кто-кто, а они прекрасно знали: стоит Сталину только в чем-то заподозрить любого из их, и его уже ничто не спасет. Вряд ли под эту категорию не попадал и «любимый брат», который, как ни крути, а стоял в оппозиции к той политике, которую проводил Сталин. Да, называлась эта оппозиция иначе, но сути дела не меняла, и неприятная цифра 270 не давала Сталину спокойно спать. Это были не просто голоса, а живые люди, честные и смелые, не желавшие мириться с ним.

Тем не менее он пошел на некоторые послабления в отношении Кирова, и в то время как назначенного секретарем ЦК Жданова освободили от его должности в Горьком, Кирову было дозволено остаться в Ленинграде и совмещать работу в местной партийной организации с обязанностями секретаря ЦК.

Конечно, подобное раздвоение Сталину не нравилось, и он хотел держать Кирова возле себя в Москве, чтобы удобнее наблюдать за ним. Так, на всякий случай. Даже при всем своем желании он не мог забыть, какими овациями встретил Кирова ненавистный ему съезд. Не нравилось ему и то, что Киров проявлял в делах достаточную самостоятельность, какой всегда отличалась в общем-то до поры до времени независимая ленинградская парторганизация. И когда он узнал, что Киров принял его ярого противника Д.Б. Рязанова, то был вне себя от охватившего его гнева.

В июне 1934 года, когда по инициативе Сталина был принят закон об измене Родине, который предусматривал только одно наказание — смертную казнь и вводил ответственность членов семьи, последовало новое столкновение. И если со смертной казнью самих предателей Киров смирился, то «справедливость наказания» его родственников вызвала у него серьезные возражения.

В конце лета Сталин отправился на очередной отдых в Сочи, куда и пригласил с собой двух новоиспеченных секретарей ЦК. По воспоминаниям очевидцев, это был не совсем приятный для всех троих отдых. Без того тяжелый в общении Сталин то и дело переводил разговор на переезд в Москву, и уставший от бесконечных уговоров Киров, в конце концов, заявил, что останется в Ленинграде до конца первой пятилетки. Они расстались не очень довольные друг другом. Кирова коробили настойчивость и грубость Сталина, а тому все больше не нравилась самостоятельность ленинградского вождя, да и как-то было уже непривычно слышать отказы на свое предложение.

Как уверяли некоторые посвященные в партийные тайны, после отпуска Сталин резко изменил отношение к Кирову и почти перестал ему звонить. И, по воспоминаниям Микояна, тот очень быстро почувствовал со стороны вождя «враждебность и мстительность». И кто теперь может сказать, что думал сам Сталин, когда хмуро наблюдал за увозившей с его дачи «любимого брата» машиной...

В конце ноября 1934 г. Киров в последний раз встретился со Сталиным на пленуме Центрального Комитета, а 1 декабря был застрелен бывшим партийным работником Леонидом Николаевым в коридоре Смольного, всего в нескольких шагах от своего кабинета.

Узнав о случившемся, Сталин позвонил секретарю ЦИК А.С. Енукидзе и, без всякого на то одобрения Политбюро, продиктовал ему постановление ЦИК и СНК СССР «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик». С предельно ясным указанием: следствия по терактам и террористическим организациям заканчивать в срок не более десяти дней, дела слушать без участия сторон, кассаций не принимать, а приговор к высшей мере приводить сразу же после его оглашения.

Что это было? Порыв оскорбленного в лучших чувствах человека, который потерял «любимого брата», или приведение в исполнение давно задуманного? Даже при всем своем желании недовольный положением в партии Сталин не мог не думать о подходящем предлоге для ее окончательного преобразования в тот самый орден меченосцев, о котором он мечтал. И вот теперь, получив этот самый предлог (да еще какой!), он даже не мог дождаться одобрения Политбюро.

• Предыдущая
• 179/309
• Следующая