Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 70

• Предыдущая
• 70/158
• Следующая

— Благодарю. — Доминиканец принял кружку и тоже сделал глоток. — Что вы хотели мне сказать?

— Кажется, это вы хотели мне что-то сказать, — напомнил ему настоятель. — Как я понял, виновник сегодняшнего пожара вам каким-то образом… известен.

— Возможно, — последовал уклончивый ответ.

— Зачем вы его преследуете? Разве это так необходимо?

Брат Себастьян бросил на аббата косой взгляд и, казалось, задумался. Настоятель терпеливо ждал.

— Странно слышать от вас подобные вопросы, — наконец сказал испанец. — Вы что-то имеете против моих поисков? Или, наоборот, хотите сказать, что можете навести меня на его след?

— Вы не найдёте его.

Инквизитор поднял голову. — Найду, — ответил он.

— Не найдёте, — со странной убеждённостью повторил аббат Микаэль. — Страна большая. Он передвигается быстрее вас. Ему известны тайные ходы. Он возникает там где в самом деле нужен, а не там, где его хотят увидеть или поджидают. Ваша приманка не сработала или сработала не так, как желательно. Вам не выйти на его след, для этого нужна совсем особая ищейка.

Губы брата Себастьяна тронула улыбка.

— У меня, — промолвил он, — хоть вам то неизвестно, есть подобная ищейка.

— На что вы намекаете? — Аббат поднял бровь. — Тот ваш безумец? Или… — Тут глаза его расширились. — Иисусе… неужели… этот мальчик?

Инквизитор предпочёл не прятать истину.

— Да, это он, — признал он. — Брат Томас, несмотря на юные года, обладает неким, скажем так, чутьём. Особым даром — чувствовать и видеть. Я возлагаю на него большие надежды.

Аббат казался потрясённым.

— И вы поощряете в монахе — в монахе! — проявления подобных сил? Используете явное зло, чтоб искоренить неявное!

— Чтобы охотиться на хищника, нужно чутьё хищника, — возразил на эту горячую речь брат Себастьян. — Вы можете думать что хотите, но в подобном случае разборчивость в выборе средств несколько неуместна. Вы сами сравнили моего питомца с собакою. Что ж плохого в том, что я охочусь с нею на лису, которая давит моих кур или режет овец, если это понятнее для вас?

— Он не режет… — одними губами произнёс настоятель.

Брат Себастьян прищурился на собеседника:

— Почему вы так рьяно защищаете этого колдуна, почему так стараетесь обелить? Я давно заметил, что вам неприятны даже разговоры о будущем процессе… Откуда такой интерес к его персоне? Или вы сами в его власти? Сами прибегали к его услугам?

Аббат приложился к кружке и сделал несколько глотков.

— Вы правы, — признал он. — Ваши предположения верны. Но лишь отчасти! Отчасти… Это случилось пять лет назад. Я действительно… был серьёзно болен. Можно сказать — я умирал. Ничего не могло мне помочь или облегчить страдания. И вот однажды… Я лежал и не вставал неделю, речь уже шла о соборовании и последнем причастии. И тем вечером в ворота обители постучались…

— Это был травник, — подытожил Себастьян.

— Да, — подтвердил аббат, это был травник. Рыжий травник со шрамом вот здесь. — Он тронул висок. — Я очень хорошо запомнил его лицо. В тот день, когда вы мне показали портрет, я сразу его узнал. Он сказал, что я напрасно истерзал себя, что моё время ещё не пришло и что я ещё нужен здесь, на земле… Я ответил, что на всё воля Божья, и, если мне сегодня суждено умереть, пусть так и будет. А он сказал, что я могу выбирать. И я… — аббат сглотнул, — я оказался слаб. А может быть, наоборот. Кто может судить? Меня поймут лишь те, кто лежал на смертном одре, а большинство из них мертвы.

— Он резал вас! — внезапно догадался брат Себастьян. — Так вот в чём дело: вы позволили ему копаться в ваших внутренностях!

— Да. Я лёг под нож. Он опоил меня, я ничего не почувствовал. Этот человек помог мне: я, как видите, жив до сих пор. Но я не продавал ему своей души! Он отказался взять с меня любую плату.

— Что же он потребовал? — участливо и в то же время — с профессионально-равнодушной вежливостью в голосе спросил монах. — Ведь что-то он от вас потребовал! Иначе вы бы сейчас не стали мне об этом рассказывать.

— Вместо платы… — Аббат поколебался, но в итоге продолжил: — Вместо этого он взял с меня слово, обещание, что однажды, когда придёт необходимость, я позволю говорить голосу своей совести, а не голосу своей веры.

— Он так и сказал?

— Да. Слово в слово.

— И в каком же конкретном случае вы должны были это сделать? — с оттенком скрытого ехидства вопросил инквизитор.

— Он не сказал, — ответствовал Микаэль. — Сказал лишь, что, когда наступит это время, я догадаюсь сам. Я много думал над его словами. Он предугадывал, но не искушал меня. Были моменты, когда я колебался, но всякий раз моя вера и совесть оставались в ладу меж собой. Но сейчас, мне кажется, время настало. Кто-то ошибается — так говорит мне сердце. А поскольку Господь ошибаться не может, наверняка ошибаетесь вы. То, что ваши люди устроили в обители, это немыслимо! Но я готов это стерпеть. Ещё Христос заповедовал со смирением принимать любые испытания. Но брат Томас… Пророчество есть одержимость. Бывает, что Святая Церковь смотрит на такие вещи сквозь пальцы, но я не сталкивался с тем, чтоб это поощрялось! Более того — Иосиф Копертинский тоже обладал странными способностями, после вступления в орден францисканцев он часто поднимался с пола до верха алтаря и оставался висящим в воздухе… Но поскольку такие явления, возникая публично, вызывали волнения и смущали общину, то Иосифу в течение тридцати пяти лет не разрешали посещать клирос, и для него была приготовлена отдельная часовня. Никто не допустил и мысли, чтоб использовать эту его способность в неких целях, пусть даже поднимался он силою молитвы!

— Что ж! — отвечал на это испанец. — «И духи пророческие послушны пророкам»[69]. С моей точки зрения, лучше поощрять в отроке подобные наклонности, нежели… — Тут инквизитор сделал паузу, многозначительно посмотрел аббату в глаза и закончил: — Нежели другие.

Ледяное молчание распространилось в маленькой келье, расходясь кругами, словно Себастьян был неким эпицентром, а его речь — камнем, брошенным в переостывший пруд, который сразу начал замерзать и покрываться коркою. Стрела попала в цель: аббат весь подобрался, губы его поджались, а черты закостенели, словно инквизитор дал ему пощёчину. И лишь глаза остались прежними — в них не появилось ни стыда, ни ярости, одно спокойствие, которое, однако, тоже стало ледяным.

— Да, — сказал наконец аббат, — да, это так. Вы правы. Ваши дознаватели работают на совесть… Однако что с того? Да, прелюбодейство — грех, один из семи смертных грехов. Да, я грешен. И содомский грех — один из самых непотребных. Но человеческая плоть слаба, а дух способен закаляться. Я испытал искус, но я ему не поддался. Мне ли говорить вам, что всё это означает? Мы свободны. Сам Господь в своём бесконечном милосердии оставил дьяволу возможность насылать на нас соблазны, в преодолении коих нам дана возможность возрасти и приобщиться к просветлению и этим посрамить нечистого. Господь всеблаг, он даже из вреда творит пользу, делая соблазны испытанием. Но ваш искус, брат Себастьян, другой. Вместо пастыря вы стали воином, вбили себе в голову, будто вам брошен вызов, да не кем-нибудь, а самим сатаною в лице этого травника… Но кто бросает вам этот вызов — враг человеческий или ваша оскорблённая гордыня? Вы возомнили себя рыцарем, брат мой. В вас тоже говорит не вера, в вас говорит оскорблённое самолюбие, ибо сердцевиной рыцарского идеала было и остаётся высокомерие, хоть и возвысившееся до уровня прекрасного.

— Пусть так. История знает примеры, когда монахи были рыцарями.

— Большинство из них плохо кончили, — напомнил ему Микаэль.

— Это, — повёл рукой инквизитор, — сейчас не относится к делу. Неужели вы хотите, чтобы колдуны, еретики и знахари подтачивали основы? Когда опустим руки, что сии пособники нечистого сумеют сотворить с Христовой верой, коли мы останемся наги и беззащитны? Мало было за последние три сотни лет ересей и преступлений? Мало вам катаров, мало попликан, вальденсов, богомилов и гуситов? Здесь не вызов мне — задета честь Святой Церкви и папского престола.

• Предыдущая
• 70/158
• Следующая