Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/103
• Следующая

Травник замер. Ни вопросов, ни мольбы, ни криков.

Гадство…

Они набросились одновременно, с трёх сторон. По сути, тоже дурость, — про себя отметил Рутгер: двое непременно помешают друг дружке. Так оно и вышло. И прежде чем Смитте успел ударить, а Вильгельм — метнуть второй клинок, Рутгер с запоздалым раздражением вдруг понял: всё кончено. Удар, удар, ещё удар — травник двигался молниеносно, неритмично, всё время оставаясь на одном и том же месте, только трижды поменял стойку — два раза резко и один раз перетёк. Пнул коротко ногою одного, ударил другого рукой с разворота, посохом отбил ещё один нож и посохом же отоварил Штихеля по голове. Лишь Смитте среди нападавших после этого остался на ногах, но травник крутанулся, как волчок, посох с гулом рассёк воздух, и здоровяк, как подкошенный, рухнул в кучу мусора. Его дубинка застучала по камням. Остановилась.

Тишина.

Лишь вывеска гостиницы скрипит на ветру.

Одно томительное долгое мгновенье травник оставался неподвижен, потом расслабился и опустил свой посох. Склонился над упавшими. И тут Рутгер сморгнул: творилось странное.

Лис принялся вертеться вкруг себя, быстро-пребыстро двигая руками, как будто бы крестил кого в восьмиконечный крест раскрытою ладонью, или протирал запотевшее зеркало. Нелепый жест, и от того вдвойне пугающий. Глаза травника были закрыты, губы шевелились. Воздух около него засеребрился, словно маленькие искорки водили хоровод. Потом их унесло в темнеющее небо, вихрем к дальним звёздам. А потом в тишине полночной улицы послышался далёкий, еле слышный шёпот голосов. Уже совсем было собравшийся выйти Рутгер передумал и попятился обратно в темноту проулка.

А травник повернулся к нему, опять как будто бы вгляделся в темноту слепым бельмом прикрытых век и вдруг сказал два слова:

— Уходи. Потом.

И больше — ничего. Подобрал мешок и плащ, и через несколько мгновений растворился в темноте, будто его и не было. Если бы не тела налётчиков, безжизненно лежащие на мостовой, можно было бы подумать, что здесь вообще ничего не произошло.

«Скрип-скрип», — скрипела вывеска гостиницы, как будто злорадствовала: — «Скрип-скрип… Доигрался? Скрип-скрип… Я же говорила…» Звук был тихий и назойливый, как мысли в голове у Рутгера. Ещё через мгновенье тучи разошлись. Проглянула луна, сегодня ночью — яркая и круглая до неприличия. Осветила дальний край проулка, вывеску гостиницы и три тела, распростёртых на мостовой. И ни единой рыжей головы.

Рутгер осторожно вышел из проулка.

Шляпа со злополучного Смитте слетела, и на его выбритой до блеска голове набухала огромная шишка. Лысина Смитте была такой круглой и блестящей, что не то что шишка, но даже брови на его голове выглядели несколько неуместно. Мордой вниз валялся Вольф с разбитым в кровь затылком. Чуть поодаль лежал Вильгельм, запутавшись в своей удавке. И Вольф, и Смитте были попросту оглушены, и лишь Вильгельм в своём стремлении подражать Ле Бару дошёл до конца.

Он умер молодым.

«Проклятие! — мысленно выругался Рутгер, пощупав у Вильгельма сонную артерию. — Как чувствовал: нельзя было их брать. Моя вина, мой промах: ведь можно ж было догадаться, что идём мочить не лоха. Сдаётся, мне одному бы больше повезло. Дерётся парень крепко, факт, но ведь и я дерусь не хуже. Только вот эти огни… И потом, его слова. Как он сказал?»

— Уходи… — задумчиво повторил он сказанное травником. — Потом…

Чего — «потом»? Закончим? Встретимся? Поговорим?

А может, «потом и тебя убью?»

Несмотря на то, что странный травник удалился, Рутгер почему-то чувствовал себя сейчас ужасно неуютно, как будто на улице кроме них был ещё кто-то. Зудел затылок, каждый миг хотелось оглянуться, а Рутгер уже привык доверять этому чувству, без которого профессиональный вор — не вор.

Неплохо было бы, подумал он, в другой раз взять с собою арбалет, хотя ходить с ним по городу в последнее время стало небезопасно: с приходом испанских наместников городская стража сделалась особенно строга и неподкупна. Он снова зыркнул в темноту замёрзшего проулка и задумчиво потёр ладонью подбородок. Хмыкнул.

— Кто же ты такой, а, парень?

Неожиданно поблизости и впрямь возникло шевеление. Рутгер схватился за нож, но это всего-навсего очнулся Смитте. Поднялся и сел. На удивленье ясными и немигающими глазами воззрился на Рутгера.

— Стрекоза летит, — объявил он. Рутгер опешил.

— Что?

— Стрекоза летит, крыльями трещит. Кого коснётся, тот не проснётся. М?

— Что, что? — вновь переспросил вконец растерявшийся наёмник.

— Паутина — зелёная, облако — белое, — охотно пояснил Смитте. — Рука — синяя, бабочка — жёлтая, камень — красный. М?

По губам его блуждала беспричинная улыбка. Очень добрая улыбка, очень детская.

Слишком детская.

Как ни гордился Рутгер своей выдержкой, к такому повороту дел он оказался не готов. Впервые за весь этот вечер ему стало по-настоящему страшно.

За спиной его послышался смешок. Ужасно знакомый короткий смешок.

— Ну, что, — спросил сиплый голос, — выгорело дело? Или прогорело? Так-то ты держишь своё слово? Рутгер встал. Оборачиваться не хотелось.

— По-прежнему хочешь, чтобы я его убил? — процедил он сквозь зубы.

— А у тебя получится?

— Тебе придётся доплатить.

Человек за спиной у Рутгера профессионально выдержал большую паузу.

— Сколько? — прозвучал вопрос.

Лишь теперь Рутгер счёл нужным обернуться.

— Много, — сказал он, глядя прямо в немигающие серые глаза. — Очень много. Для начала ты расскажешь мне, кто он такой.

— А вот это, — усмехнулся тот, — тебе знать совсем не обязательно. О, да. Совсем.

Торопливо шагая за Карелом вслед, Ялка старалась ни о чём не думать. Получалось плохо: уж больно нелепо выглядело всё происходящее.

Миновало десять минут, и пятнадцать, а человечек в дикой шляпе всё шёл и шёл вперёд, смешно переставляя коротенькие ножки. Оглядывался часто, улыбался. Карел шагал быстро, почти не проваливался. Следы, которые он оставлял ботинками на свежевыпавшем снегу, были невообразимо велики; доведись Ялке увидеть их раньше, она бы подумала, что здесь прошёл какой-то страшный великан.

А интересно, вдруг подумалось ей, почему она и впрямь не видела их раньше? Только потому, что снега не было?

— Послушай, — наконец не выдержала девушка, — куда ты всё-таки меня ведёшь?

— Спокойствие, только спокойствие, — невозмутимо отозвался тот. — Ты же сама сказала, будто хочешь посмотреть заколдованный лес.

— Хочу, но… — через миг до неё дошёл смысл сказанного, и Ялка остановилась. — Погоди-ка, погоди. Заколдованный? Ты сказал — «заколдованный»?

— Ну, да. А как его ещё назвать? Мы его так и называем.

— Мы? Кто это «мы»?

— Все мы, — простодушно объяснил ей Карел. — Все, кто здесь живёт.

Ялка огляделась.

— Я не видела здесь никого до сих пор, — сказала она. — Даже птиц.

— Зима, Кукушка. Птицы улетели. Хочешь, покажу тебе их гнёзда?

— Нет, — Ялка вновь почувствовала нарастающую тревогу. Прежние страхи возвращались. — Куда мы идём? Зачем ты уводишь меня из дома?

— Кукушка, погоди…

— Не прикасайся ко мне!

— Хорошо. Не буду. — Карел послушно и демонстративно спрятал за спину свои пухлые ручки и надулся. — Очень надо… Что я, силком тащу тебя, что ли?

— Тебе лучше знать. И вообще, хватит. Шагу больше не сделаю, пока всего не объяснишь.

— Ну и не надо. Мы и так уже почти пришли. Сказавши так, он подошёл к большому вековому тополю и постучал по дереву.

— Зухель! — позвал он, глядя куда-то себе под ноги. — Эй, Зухель, выходи!

Ответом ему было полное молчание. Раздражённый, Карел огляделся, подобрал большущий сук и заколотил по дереву уже что было сил. Эхо разносилось далеко вокруг и многократно отражалось меж деревьев. Тополь, похоже, был внутри пустым.

— Зухель, вылезай! Шестой день спишь! Дерево сломаю!

• Предыдущая
• 49/103
• Следующая