Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 51
- Предыдущая
- 51/103
- Следующая
А может быть, за папой. Бог их, этих троллей разберёт.
На миг Ялке подумалось, что всё это похоже на какую-то аудиенцию у королевы, когда подданные спешат выразить взошедшей на престол своё почтение. Она не знала, правду ли подсказывает ей её воображение, ведь не могла же простая деревенская девчонка знать, как это происходит. Просто это картина вдруг представилась ей, и она не посмела позволить себе сомневаться. Глупые мысли глупой девочки.
— А Том-стукач? — вдруг вспомнила Ялка. — Он тоже здесь? Можешь его показать?
— А? — встрепенулся Карел, который последнюю пару минут был поглощён какими-то своими мыслями и потому молчал. — Нет. Его никто не видит. Он же не тролль и не гном, он только стукач. Люди говорят, что это духи погибших под землёй шахтёров.
— Это правда?
— Нет. Враньё.
— А ты? — спросила она. — Ты сам-то кто?
Тот горделиво надулся.
— Я мужчина в полном расцвете сил, — объявил он. — Могла бы и сама догадаться.
— Так значит, это ты ухаживал тогда за лошадью Золтана? — внезапно осенило Ялку.
— Ну, можно сказать, я.
— Так это ты пугал меня чулками в бане?!
— Ну, тоже я… Эй, эй, погоди! Ты что, совсем с ума сошла, шуток не понимаешь? Мне и так от Лиса перепало, я ж не ниссе, я ж и помереть могу! Еле-еле башмаками откупился… Да погоди ты!
— Так значит, это ты…
— Стой! — он поднял руку и прищурился, рассматривая что-то на краю поляны. — Молчи!
— И не подумаю! Ах ты, маленький паршивец…
— Заклинаю, помолчи! — прошипел он, меняясь в лице. — Ради травника, ради себя, ради всех нас, хотя бы пять минут. Замри и молчи!
Как бы то ни было, но это на неё подействовало. Девушка умолкла, с недоумением огляделась, потом посмотрела туда же, куда глядел Карел, и тихо охнула.
Теперь ей стало ясно, что она была права, сравнивая суету на поляне аудиенцией в тронном зале заколдованного королевства. Ошиблась она лишь в одном — в том, что поставила на место королевы самоё себя. Лишь теперь она осознала, какая тишина вдруг воцарилась вокруг — тишина того момента, краткого мгновения, когда витиеватый, основательно тяжёлый церемониальный жезл герольда дважды ударяет в бубен мраморного пола, и звучный, гулкий голос объявляет всем и каждому: «Его величество Король!».
И эхо мечется под сводами дворца.
По краю поляны шёл Единорог.
То, что это — именно единорог, Ялка для себя решила сразу, ни на секунду не желая принимать видение за что-либо иное. И теперь она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не дыша, боясь моргнуть и упустить хотя бы миг его присутствия. Сердце девушки грозилось выскочить из-под рубашки и порвать шнуровку на корсаже. А он всё шёл. Шёл прямо к ней. Уверенно, легко, нисколько не проваливаясь в снег, как не выходят на парад даже самые лучшие на свете, самые красивые лошади. Высокий, белый, с проблеском живого серебра. Извитой спиралью рог венчал его чело как королевская корона.
«Вот теперь, — подумала Ялка, — я точно сплю!»
Единорог подошёл вплотную к девушке, остановился и заглянул ей в глаза.
«Здравствуй, Кукушка», — сказал он. Неслышно, лишь эхо проснулось в её голове. Лишь теперь Ялка почувствовала, насколько она успела замёрзнуть за эти несколько минут своей безумно хрупкой неподвижности.
— Здравствуй… — прошептала она в ответ.
И шмыгнула носом.
А затем произошло совсем уже невероятное: единорог её коснулся.
Этого Ялка вынести была уже не в силах; колени её подломились, и она бессильно опустилась на снег. Обхватила себя руками. Острый локоть больно ткнул в порез на ладони. Сейчас она как никогда казалась себе неряшливой и неуклюжей.
Так уж вышло, так сложилось и стало привычным: Ялка никогда не питала каких-либо иллюзий в жизни относительно себя. Ни в детстве, ни в девичью пору созревания, ни теперь, когда стала почти взрослой. Она не могла похвалиться ни длинными ногами, ни красивыми волосами, ни осиной талией, ни большой грудью, ни смазливой мордашкой. Правда, она не была белоручкой, хорошо вязала, но разве мало кругом таких! Разве что ещё — выделялась умом, но это был скорее недостаток, чем достоинство. Она давно привыкла к мысли, что никогда не найдёт себе пару и останется одна. Всё, что произошло в хлеву меж ней и Михелькином, оказалось для неё полнейшей неожиданностью, но воспринимать это как трагедию она не хотела. Раздираемая противоречивыми чувствами обиды и вины, она не знала, как к этому относиться, а потому погоревала несколько дней, смирилась и постаралась забыть. Что-что, а забывать она умела. Она даже не была уверена, что всё это ей не приснилось: уж слишком тесно в последнее время перемешались в её жизни сон и явь.
И лишь теперь, когда над нею склонилось это невероятное создание, увенчанное чудесным рогом, тем рогом, который безошибочно распознаёт, кто есть кто на самом деле, Ялка впервые по-настоящему пожалела, что она уже больше не девушка. Если б они встретились чуть раньше, ах, если б хоть чуть-чуть пораньше…
Она подняла взгляд и утонула в синих бездонных глазищах. Вопреки её ожиданиям взгляд единорога оказался совсем даже не злым, и был полон сочувствия.
Он потянулся вперёд и мягко опустил голову ей на плечо. Дыхание единорога оказалось неожиданно холодным. Снова заныла ладонь. Единорог посмотрел вниз, затем легко и грациозно опустился перед нею на колени и медленно, осторожно прикоснулся рогом к её раненой руке. На мгновение всё тело девушки пронзила сладостная боль, как от экстаза. Она вся сжалась, потом расслабилась и неожиданно почувствовала небывалую, немыслимую лёгкость, ощущение чистого, ничем не замутнённого чувства бытия. Голова кружилась, словно от вина, но боль прошла. Платок с её руки упал и лёг на снег. Пореза на ладони больше не было.
— Почему? — спросила она, даже не пытаясь вытереть бегущие по щекам слезы. — Почему?
«Потому что так надо, Кукушка, — был ответ. — Потому что мечты хоть иногда должна сбываться в этом мире. Пусть это будет моим подарком тебе».
— Но ведь я… ведь я уже не…
Ялка хотела сказать, что она уже не девственница, но проклятое слово комом встало в горле, и она умолкла, только слезы полились ещё сильней. Несмотря на это, отвести взгляд от единорога она не смогла.
Глаза высокого сверкнули вдруг подобием улыбки.
«Глупая, — сказал он с непонятной нежностью. — Неужели ты думаешь, что я не могу отличить девственность от невинности?»
Он немного помедлил, потом обернулся к существам на поляне.
«Оставьте нас», — сказал он.
И все исчезли.
Трактирщик Томас был обыкновенным человеком. Обыкновенней не придумаешь. И вёл своё дело он третий десяток. Трактирчик в Лиссе, которым он владел, был невелик, но Томас им гордился и, несмотря на годы, не собирался сворачивать дела. Назывался он «Два башмака», и Томас очень обижался, если его заведение называли забегаловкой. «Моё пиво — лучшее в городе!», — любил горделиво говаривать он, и это были честные слова. Все пять сортов, которые он закупал на лучших пивоварнях города, всегда подавались им свежими и неразбавленными, а закуски здесь готовили и вовсе превосходно.
Завистники и злые люди говорили, что у Томаса есть волосатая лапа не то в магистрате, не то где-то в гильдии воров. Не могут же, в самом деле, у простого кабатчика дела идти так хорошо! Но Томас знай себе посмеивался, неотделимый от своих любимых кружек, стойки бара, шороха соломы на полу и пряных запахов еды, которыми всегда тянуло из-за занавески.
Он жил нормально, со своей такой же медленно стареющей и любящей женой, без всяких происшествий и интриг, платил налоги в городскую казну, и тихое простое счастье, казалось, наполняло этот дом от подвала и до чердака. Здесь даже крысы не водились. При взгляде на его лицо, спокойное, благожелательное, которое не портили даже многочисленные вздувшиеся шрамы, никто не догадывался, как тяжело ему даётся это спокойствие. Только близкие друзья и завсегдатаи-соседи знали, как он до сих пор, бывает, просыпается в кошмарах с криком по ночам, особенно когда на улице весна и ночью хлещет дождь.
- Предыдущая
- 51/103
- Следующая
