Плотин, или простота взгляда - Адо Пьер - Страница 18

(Жизнь Пл. 9, 16)

* * *

Эта кротость Плотина – сознательное отношение к жизни, обусловленное всем его духовным опытом.

Следует мириться с существованием материального мира, ибо в нем находит свое проявление мир Форм:

«Быть может, гностики скажут, что их доктрина побуждает нас отрешаться от тела и ненавидеть его, тогда как наша теория привязывает душу к телу. Но это подобно тому, как два человека живут в одном доме. Один критикует постройку и все же остается в доме. Другой не критикует. Он даже говорит, что архитектор построил его с большим искусством, и ждет времени, когда уйдет оттуда и не будет больше нуждаться в пристанище» (II 9, 18, 1). «Тот, кто жалуется на то, как устроен мир, не знает, что делает и на что посягает. Ибо он не ведает непрерывного порядка вещей, связи между первыми и вторыми, между вторыми и третьими, и так далее, вплоть до самых последних. Так не будем же гнушаться некоторыми творениями из-за того, что они ниже первых: надо с кротостью принимать природу всех существ»

(II 9, 13, 1)

Надо принимать собственное тело со смирением: действительно, мудрец знает, что достаточно сосредоточиться, чтобы низменная сторона его существа пребывала в мире и не мешала созерцанию. Но если тело снова будет его отвлекать, он перенесет это терпеливо:

«Чтобы отрешиться от тела, душа должна замкнуться в себе и пребывать свободной от всех страстей. Конечно, существуют неизбежные удовольствия. Но душа будет воспринимать их только как отвлеченные ощущения; они будут подобны для нее лекарствам или средствам, предупреждающим страдания, чтобы они не смущали душу. Что до самих страданий, душа должна подавлять их. Если она не в силах это сделать, она будет переносить их со смирением и ослабит их, стараясь, чтобы они не задевали ее»

(I 2, 5, 5)

Затем Плотин уточняет, как душа должна оставаться независимой от присутствующей в ней низшей стихии, чьи силы – желание и агрессивность – переполняют тело. Затем он продолжает:

«Короче говоря, сама душа останется незапятнанной всем этим. Но она захочет также подвергнуть очищению слабейшую свою часть, чтобы даже эта низшая часть не испытывала более волнений, идущих извне, или же, если это случится, чтобы эмоции эти не были сильными; тогда такие потрясения станут редки и будут быстро стихать благодаря воздействию души»

(I 2, 5, 21)

Глубокий смысл этого кроткого отношения к самому себе открывается нам в следующих строках:

«Низменная часть души уподобится человеку живущему вблизи мудреца. Соседство это приносит свои плоды: либо он становится похож на него, либо так его почитает, что не посмеет сделать что-то, чего мудрец не пожелал бы. Поэтому внутренней борьбы не будет. Присутствия Разума достаточно: низшая часть души склонится перед ним. Если ее что-то смущает, она сама будет досадовать, что не пребывает в покое в присутствии своего властелина и сама же будет обвинять себя в слабости»

(I 2, 5, 25)

Здесь мы подходим к пониманию того, в чем секрет доброты Плотина. Мудрец силою своей духовной жизни преображают низшую часть своей души, как преображает и людей, которые с ним общаются. Ибо в существующей действительности самым эффективным действием является чистое присутствие. Благо воздействует на Дух самим своим присутствием, и Дух воздействует на душу, а душа на тело одним своим присутствием. Итак, в плотиновском аспекте нет борьбы с самим собой, нет духовною «конфликта». Для преображения всего человеческою существа вкупе с его низшими проявлениями достаточно, чтобы душа сосредоточилась на созерцании, чтобы она обратилась к Богу.

Может возникнуть мысль, что его созерцание поглощает душу и мешает обращать внимание на события внешнего мира. Но – тому свидетельство жизнь Плотина – при достижении определенного уровня внутренней чистоты, когда созерцание стало постоянным, а взгляд чистым и как бы изучающим свет, устремленность к Духу не исключает внимания к ближнему, к окружающему миру, к собственному телу. Одновременная открытость для Духа и для других людей порождается все той же свободой, все тем же любовным ожиданием. Внимание, о котором говорилось, – это и есть доброта. Преображенный взгляд, озаряя своим сиянием все окружающее, впивает благодать, идущую от Бога. Утвердившись в Благе, взгляд Плотина проникает в то, что вещи как бы порождаются Благом. Итак, нет больше понятий «извне» и «вовне», есть единый свет, и душа проникнута к нему благим чувством:

«Чем лучше ты сам, тем более ты доброжелателен по отношению ко всему окружающему и к людям»

(II 9, 4, 44)

Плотин чувствовал, – и в этом вся его жизнь, – что доброта, как и благодать, возвещают о присутствии Единого:

«Благо полно нежности благосклонности и кротости Оно всегда открыто тому, кто его ищет»

(V 5, 12, 33)

VII. ОДИНОЧЕСТВО

«Бегство единого – к единому» (VI 9, 11, 50)

В жизни Плотина была мечта, мечта, носившая немного выспреннее, но красноречивое имя «Платонополис»:

«Император Галлиен и его супруга Салонина очень уважали и почитали Плотина. Он воспользовался этой дружбой, чтобы просить о восстановлении города, который, как говорили, существовал когда-то в Кампании и был полностью разрушен. К восстановленному городу планировалось присоединить соседнюю территорию. Его население должно было жить по законам Платона, и город должен был называться Платонополисом. Плотин обещал поселиться там со своими учениками. Это желание философа было бы с легкостью исполнено, если бы некоторые лица из окружения императора не воспротивились этому из ревности, недоброжелательства или некоего злого умысла»

(Жизнь Пл. 12, 1)

Каковы были подлинные причины этой неудачи? Может быть, советники Галлиена сразу поняли, что Плотин «не обладал качествами основателя городов»? ^[24] Или же сам император хотел таким образом выразить свою неприязнь к кружку сенаторов, который формировался вокруг Плотина и получил бы территориальную опору в новом плотиновском городе? ^[25]

Как бы то ни было, эта история остается загадочной. Трудно узнать, что именно собирался делать Плотин. Говорили, что «Платонополис – это плотиновский поселок, ставший монастырем». ^[26] Это может быть верно, и для той эпохи в этом нет ничего необычного. Задолго до того времени уже существовали подобные поселения с монастырским укладом, как бы предоставлявшие идеальные условия для философской жизни. Имелись, например, общины пифагорийцев и монастыри эссенов. В общем, влечение к досугу, заполненному учебой, к чисто созерцательной жизни, чью привлекательность еще больше увеличивает чистая радость духовной дружбы, характерно для всей античности, и оно даже усиливается в конце Римской империи. Через сто лет после Плотина св. Августин до своего обращения также будет мечтать о фаланстере философов, где бы он мог на свободе при полном обобществлении имущества вместе со своими друзьями бежать от «хлопот и суеты человеческой жизни» («Исповедь», VI 14, 24). И этот идеал он частично осуществит в имении Верекунда в Кассициаке. Но что поражает в проекте Плотина, так это его размах. Речь идет не о маленьком поселении, а о целом городе, чье население должно жить по законам Платона. Поскольку известно, как неприязненно относился Плотин к любой политической деятельности, такой замысел изумляет. Приходится думать, что наш философ хотел в некотором роде применить на практике политическую часть учения Платона, о которой в своих сочинениях практически не упоминает. Видимо, он представлял себе эту политику как организацию жизни, целиком посвященной созерцанию. С его точки зрения, мудрец не обязан, но может заниматься деятельностью такого рода:

«Если ты соединился с Ним и пребывал в Нем достаточно долго, иди и объяви другим, если можешь, что такое союз в вышнем мире (видимо, подобный союз познал Минос, почему и получил имя «Друга Зевса»; думая об этом союзе, он учредил законы, являющиеся его отражением; установленные им законы – плод общения с Божеством); или же, если считаешь политическую деятельность недостойной тебя, оставайся в горнем мире, если хочешь»