Антикварий - Скотт Вальтер - Страница 40

• Предыдущая
• 40/122
• Следующая

С этими словами он горячо пожал руку антиквария, повернулся и без долгих разговоров быстро зашагал к городу.

— Очень странно! — сказал Олдбок. — Этого юношу окружает какая-то тайна, в которую я не могу проникнуть. Но я никак не могу думать о нем дурно. Надо пойти домой и потушить камин в Зеленой комнате, потому что никто из женщин не рискнет пойти туда после сумерек.

— А как я доберусь домой? — захныкал бедный нарочный.

— Вечер славный, — сказал Голубой Плащ, глядя на небо. — Пожалуй, я пойду назад в город и присмотрю за малышом.

— Очень хорошо, очень хорошо, Эди! — И, порывшись немалое время в своем обширном жилетном кармане, антикварий добавил: — Вот тебе шесть пенсов на табачок!

Две недели антикварий настойчиво справлялся у всезнающего Кексона, не слыхал ли тот чего-нибудь о мистере Ловеле, и каждый раз Кексон неизменно отвечал, что «в городе ничего о нем не известно, если не считать того, что он еще раза два получил толстенные письма с юга; на улицах его совсем не было видно».

— А как он живет, Кексон?

— Что ж, миссис Хедоуэй готовит ему бифштекс, или баранью котлетку, или там суп с курицей — то, что сама любит, и он кушает в маленькой красной гостиной, рядом со своей спальней. И она никак не может допытаться, что он любит больше, а что — меньше. По утрам она подает ему чай, и он честно рассчитывается с ней каждую неделю.

— Неужели он никогда не выходит?

— Совсем перестал выходить. Сидит весь день у себя в комнате и читает или пишет. Написал кучу писем, а в почтовую контору не сдает, хотя миссис Хедоуэй бралась снести их сама. Вместо того он отправляет их потихоньку шерифу, и миссис Мейлсеттер думает, что шериф отсылает их с грумом на почту в Тэннонбург. Я думаю, может, он опасается, что в Фейрпорте заглядывают в его письма. И он прав, потому что моя бедняжка Дженни…

— Ладно, ладно, не донимай меня своими женщинами, Кексон! А вот насчет этого бедного юноши: он ничего не пишет, кроме писем?

— Ну, как же! .. Хедоуэй говорит — целые листы всякой всячины. Ей очень хочется уговорить его выйти погулять. В последнее время, говорит она, он и выглядит плохо и совсем аппетит потерял. Но он не желает даже за порог ступить. А раньше-то всегда так много гулял!

— Это скверно. Я, кажется, догадываюсь, чем он занят, но не следует ему так изводить себя работой. Сегодня же пойду повидать его. Он, несомненно, с головой погрузился в «Каледониаду»!

Приняв это мужественное решение, мистер Олдбок надел в поход башмаки на толстой подошве и вооружился тростью с золотым набалдашником, бормоча себе под нос слова Фальстафа, избранные эпиграфом к этой главе. Антиквария самого удивляло, насколько он привязался к этому молодому человеку. Впрочем, загадка разрешалась легко. У Ловела было много привлекательных качеств, но сердце антиквария он покорил тем, что почти всегда был отличным слушателем.

Прогулка в Фейрпорт с некоторого времени стала для мистера Олдбока своего рода приключением, в которое он пускался не часто. Он терпеть не мог обмениваться приветствиями со знакомыми на рыночной площади. На улицах ему обычно встречались праздные люди, донимавшие его расспросами о текущих новостях или о каких-нибудь деловых мелочах. Так и на этот раз, не успел он вступить на улицы города, как услышал:

— Доброго утра, мистер Олдбок! Как приятно вас видеть! Что вы думаете о новостях в сегодняшнем номере «Солнца»? Говорят, что французы попробуют сделать высадку не позже, чем через две недели.

— Дай бог, чтобы она была уже позади и чтобы я больше не слышал о ней!

— Монкбарнс, ваша милость, — остановил его владелец цветочного магазина, — надеюсь, я угодил вам посланными растениями? Не хотите ли цветов прямо из Голландии или, — понизив голос, добавил он, — бочонок-другой кельнской водки? Вчера прибыл один из наших бригов.

— Спасибо, спасибо, сейчас не требуется, мистер Крэбтри, — сказал антикварий и решительно двинулся вперед.

— Мистер Олдбок, — обратился к нему городской писец, особа более значительная; он даже загородил дорогу старому джентльмену и попытался остановить его. — Мэр, узнав, что вы здесь, просит вас ни в коем случае не покидать города, не повидавшись с ним. Он хочет поговорить с вами о прокладке водопровода от Фейруэлского источника через ваши владения.

— Еще чего! Непременно надо разорить и разворотить именно мою землю? Я не согласен, так и скажите мэру!

— А еще мэр и совет, — продолжал писец, не обращая внимания на полученную отповедь, — постановили передать вам, согласно вашему желанию, старые каменные плиты, что у часовни Донагильды.

— А? Что? .. Вот это другое дело! .. Ну что ж, ладно, я зайду к мэру, и мы с ним потолкуем.

— Но вы должны договориться обо всем сразу, Монкбарнс, если хотите, чтобы плиты достались вам. Гильдейский староста Херлиуолс считает, что эти плиты хорошо было бы поместить на фасаде нового здания ратуши: две плиты с фигурами, сидящими по-турецки, которые мальчишки прозвали Робином и Бобином, — по одной у каждого дверного косяка, а ту, которую они прозвали Эйли Дейли, — над дверью. Староста говорит, что мы проявим хороший вкус и что это будет в стиле современной готики.

— О боже, избавь меня от этого поколения готов! — воскликнул антикварий. — Фигуры тамплиеров по бокам греческого портика и мадонна вверху! О, crimini! .. note 104 Так вот, скажите мэру, что я возьму эти плиты и что мы не будем ссориться из-за водопровода. Как удачно вышло, что я сегодня пришел сюда!

Они расстались, довольные друг другом. Но у коварного писца было больше оснований восхищаться собственной ловкостью, потому что мысль обменять скульптурные плиты (которые совет решил убрать, так как они мешали пешеходам, выступая на три фута поперек тротуара) на разрешение провести воду через поместье Монкбарнса возникла у него по мгновенному наитию.

Задерживаемый столь разнообразными делами, Монкбарнс (как его обычно называли в этих местах) наконец добрался до дома миссис Хедоуэй. Почтенная женщина была вдовой фейрпортского священника, чья преждевременная смерть оставила ее в очень стесненных обстоятельствах, как это часто случается со вдовами шотландского духовенства. Занимаемый ею дом и мебель, которой она владела, позволили ей сдавать часть комнат, а так как Ловел был жильцом спокойным, выгодным, вел правильный образ жизни и разговаривал с миссис Хедоуэй о хозяйственных делах всегда мягко и вежливо, эта немолодая особа, вероятно, не слишком привыкшая к такому приветливому обращению, очень привязалась к жильцу и старалась оказать ему всяческое внимание. Приготовить какое-нибудь блюдо немного лучше обычного «на ужин бедному молодому джентльмену», похлопотать перед теми, кто вспоминал добром ее мужа (или к ней самой относился хорошо), чтобы раздобыть овощи, когда их было мало, или что-нибудь иное, что, по ее простодушному мнению, могло бы раздразнить аппетит ее жильца, — такие усилия доставляли ей удовольствие, хотя она старательно скрывала это от предмета своих забот. Она делала все это тайно не потому, что хотела избегнуть насмешек тех, кто мог предположить, что смуглое удлиненное лицо с темными глазами, хотя бы и принадлежащее сорокапятилетней женщине и обрамленное туго стянутым вдовьим чепцом, могло все еще притязать на победы. Сказать по правде, поскольку такое нелепое подозрение никогда не закрадывалось в ее собственную голову, она не могла и ожидать, что оно зародится в чьей-либо другой. Свое внимание она скрывала только из деликатности. Она сомневалась в том, чтобы мистер Ловел свободно располагал средствами, и считала, что ему было бы крайне мучительно оставить какие-либо ее услуги без оплаты. Теперь она открыла дверь мистеру Олдбоку и была так удивлена, увидев его, что слезы, которые она не могла сдержать, выступили у нее на глазах.

• Предыдущая
• 40/122
• Следующая