Вещий сон - Слаповский Алексей Иванович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/27
• Следующая

Хворостылев помолчал.

— Но взял себя в руки! — сказал он свежим голосом, будто начал рассказ заново. — Я взял себя в руки и стал обдумывать план жизни, чтобы быть как раз хозяином в ней, а не гостем. Тут — новое село, молодоженов селят и тех, кто поженится. Мне идея понравилась, но прошу руководство: дайте мне дом пока одному, а жену возьму позже, у меня еще план жизни не готов. Они мне: какой еще может быть план, кроме народнохозяйственного? Женись — и составляй себе план. Тем более что планы партии — планы народа. Помнишь? — спросил он Невейзера.

— Помню! — сказал Невейзер и посмотрел на самогон. Он понимал, что пить ему больше ни в коем случае нельзя, но горечь от воспоминаний, предложенных Хворостылевым, была слишком горька, просила утешения, утишения, и он выпил.

Хворостылев подумал и не стал пить. Он опасался сбиться с мысли.

— Так вот. Ладно. Я женился и все-таки начал составлять план. Собственно, ничего в нем особенного. Ты видел, как взрослый ворон учит воронят летать?

— Видел, — сказал Невейзер, никогда не видевший этого.

— Он кружит и показывает, — тем не менее объяснил Хворостылев, расправив свои мощные руки, как крылья, и покачавшись, словно в полете. — Он показывает личным примером. И они учатся. И только после этого всей стаей летят в теплые края.

— А разве вороны улетают в теплые края? — спросил Невейзер, которого этот вопрос заинтересовал вдруг больше, чем суть разговора.

— Не знаю! — сказал Хворостылев и ударил себя по колену. — В этом-то и дело: не знаю! В этом-то и дело, что знаний у меня мало даже в обычных природных параметрах, хоть и живу среди природы! Но ты слушай. Ворону-то что, ему одно нужно уметь: летать и клевать червей. Хотя тут опять вопрос: червяками он питается или, например, зерном? Видишь, и этого не знаю... В любом случае я не ворон! Допустим, я знаю трактора системы ЧТЗ, ДТ и колесный «Кировец» плюс мотоцикл «Урал» с коляской на правах личной собственности. Но что я могу после этих своих знаний и работы? Только жрать и спать! И я своей жене Ларисе — а я выбрал самую здоровую девку, чтобы много детей иметь могла! — я ей сказал: никаких пока детей! У меня же нет ничего за душой, кроме ЧТЗ и ДТ, да и у тебя — кроме доильного аппарата и журнала «Крестьянка». Что мы передадим детям?! Или наша цель: нарожать беспомощных и бессмысленных существ, чтобы они поразбивались о жизнь, потому что мы сами не умеем летать, а тем более учить?! Это я образно говорю, — пояснил Хворостылев.

— Понимаю, — сказал Невейзер, косясь на бутыль, но не находя предлога, оправдания или пово да, чтобы выпить. Небольшая пауза Хворостылева помогла ему, ведь теперь выпить означало отметить как бы абзац в его речи, начало другого периода. Он так и сделал, и Хворостылев, одобрительно кивнув, продолжил с красной строки.

— Эх! — сказал он. — Разве она поняла? Я ей кричу: постой, не рожай, дай накопить умственный и практический багаж суммы знаний! А она рожает! Одного за другим! Я ведь даже и не трогаю ее, терплю, хоть и трудно, и при этом по другим бабам ни в коем случае, чтобы будущим детям, не дай Бог, не сказал кто, что их папка — бабник! Я читаю специальную литературу, я подгадываю моменты, когда — можно вступить в интимные отношения без последствий, ничего не помогает! Мимо пронеси — и уже забеременела! Подумай только — и уже живот! По бедру шлепни (это я вместо жопы говорю, потому что матом не ругаюсь, ради детей опять-таки) — и она уже на третьем месяце! И вот таким образом: шесть штук! Старший школу уже заканчивает и такой же дурак, как я. То есть он парень умный, но надо же стремиться к идеалу!.. И тут в моей жизни наступил момент. Выросла Катя. И я понял: вот с кем мы могли бы воспитать детей, вот кто может передать богатства души и ума, потому что их у нее... Теперь я выпью. А ты нет, — сказал Хворостылев, видя, что собеседник способен слишком опьянеть и не сумеет толково его слушать. Невейзер хотел обидеться, но не позволило чувство долга. И это же чувство долга спрашивало его: почему Хворостылев тыкал ножом в стол, глядя на Катю? Почему?

— Спокойно! — сказал Невейзер. — Каждое ваше слово может быть истолковано против вас! Когда, в каком месте и почему вы задумали убийство потерпевшей?

— Кого?

— Кати. Екатерины Гнатенковой.

— А кто это?

«Отвиливает!» — с азартом подумал Невейзер и гнул свое:

— Не понимаем, значит? Это — невеста!

— Ты сдурел? Она Гнатенковой сроду и не была, она материну фамилию носит, покойного отца то есть: Софьина.

— Хорошо! — не давал себя сбить Невейзер. — Каким образом вы намерены осуществить убийство Екатерины Софьиной, она же Гнатенкова?

— Сейчас возьму твою камеру, — сказал Хворостылев, — и дам тебе по голове. Чтобы ты протрезвел.

— Не хотите отвечать? — отстранился телом Невейзер, не отрываясь, однако, взглядом от Хворостылева.

— Антона хотел убить, — сказал Хворостылев. — Его хотел убить, это да. Чтобы она поняла, как я ее люблю. И даже о детях в тот момент не думал, ни о чем не думал. Хотел убить. Но расхотел. Веришь?

— Верю. Нет смысла. Убьешь Антона — будет другой. Единственный способ сохранить любовь — убить любимую.

— И об этом я тоже думал, — сказал Хворостылев, доказывая, что в своем умственном и нравственном развитии он зашел все-таки гораздо дальше тракторов ЧТЗ, ДТ и «Кировец». — Но я ведь после этого и себя убью. А кто будет детей кормить? В общем, брат... — Он тяжело вздохнул.

А нож между тем все втыкал в скамью.

Невейзер чувствовал симпатию к этому человеку, но не хотел поддаваться. Вот вопрос: нужно ли и Хворостылеву рассказать про свой сон и о пророчестве бабушки Шульц? Если Хворостылев задумал недоброе, это его, возможно, остережет, он будет знать, что за ним наблюдают, что он на подозрении.

И Невейзер рассказал.

Хворостылев выслушал внимательно, пальцы, сжимающие рукоять ножа, как описывается в подобных случаях и как действительно происходит в жизни (хоть это и странно), побелели.

— Пусть только попробует! — пообещал он.

— Вы кого-то подозреваете?

— Это — мое дело. Ты — сымай. Ты в этом все равно ничего не поймешь. Он не успеет. Ему первому конец придет.

Вот тебе на! — подумал Невейзер. Хворостылев теперь сдуру и спьяну подумает на кого-то невиновного и прибьет его, а он, Невейзер, получится, толкнул человека на преступление! Но кого Хворостылев имеет в виду? Что знает? О чем догадывается?

Раньше надо было спрашивать, а теперь голова кругом, хмель одолевает.

И уж одолел было совсем, но вдруг раздались удивительные звуки, вмиг отрезвившие его.

Это были первые такты из старого кинофильма «Крестный отец», Невейзер сразу узнал их. Ту-ру-ру-ру-ру, ту-ру, ту-ру, ту-ру-ру... Ту-ру-ру-ру-ру, ту-ру, ту-ру, ту-ру-ру... Невейзер вспомнил, что одно время была мода начинять автомобильные клаксоны именно этой мелодией, особенно это любили делать люди с Кавказа.

Охваченный предчувствием, он побежал на звуки и увидел: вплотную к столу, сверкая, стоял автомобиль, а возле автомобиля стоял, улыбаясь во все стороны, высокий кавказец.

— Извините, пожалуйста, да? — приветствовал он собравшихся с традиционной кавказской вежливостью.

Все молчали и смотрели на Гнатенкова.

Тот смотрел на Катю.

— Ну вот, и дождались жениха, — сказала она его взгляду.

— С одной стороны, мое слово твердое, — сказал Гнатенков. — С другой — я своему слову хозяин. Могу и назад взять.

— Нехорошо! — негромко, но увесисто промолвил Даниил Владимирович Моргунков. — Ты всем пример подаешь, и какой же это получается пример, особенно если иметь в виду дружбу народов? Какой же ты казак после этого?

— А я тогда не казак! — низложил себя Илья Трофимович и сорвал с плеча погон.

— Какой же ты мужчина тогда? — усугубил упрек Даниил Владимирович.

На это Гнатенков ничего не возразил и ничего больше не оторвал от себя.

• Предыдущая
• 18/27
• Следующая